Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Смирнов

— Я не могу отвечать за других, — выдавил из себя рыцарь.

— Верно, — кивнул султан. — Но или ты станешь хозяином своей свободы, когда я отпущу тебя, или она станет твоим хозяином. В моей руке не останется ничего, кроме твоей чести. А есть старая и горькая курдская пословица: честь собакам бросили, собаки не съели.

— Какую клятву ты просишь от меня, султан? — почувствовав на душе невыносимую тяжесть, спросил рыцарь. — Какие слова будут порукой за мою честь?

— Присяга на верность мне, султану… — сказал повелитель правоверных. — Я не требую от тебя принять истинную веру, веру Пророка, да пребудет с ним вечно милость Аллаха. Только — присягу. Когда ты поможешь своему малику Ричарду, ты вернешься и я освобожу тебя от присяги и отпущу на все четыре стороны.

Беспорядочный вихрь мыслей закружился в голове воина-кафира.

Спасти своего короля! Можно ли вообразить подвиг благороднее этого? А к славе, дай Бог, от королевских щедрот прирастет и титул, узнав о котором, поперхнется вся родня. Но принести присягу на верность иноверцу! К тому же — прямому врагу короля! А вдруг здесь таится какая-нибудь коварная восточная хитрость? Да и не привык рыцарь Джон Фитц-Рауф бросаться присягами. Он расставил ноги пошире, а то его начало покачивать, как на корабле в бурю, и сказал:

— Султан! Твоя милость неизмерима. Но я уже один раз присягал. Королю иерусалимскому — Ги де Лузиньяну[34].

— Ты, кафир, присягал ему как королю? — прищурившись, спросил катиб, даже не спрашивая у султана взглядом разрешения вступить в его разговор с рыцарем.

— Это — правда, — признал рыцарь. — Когда я давал ему клятву, то видел перед собой только короля… Я клялся защищать Иерусалимское королевство.

— Значит, ты теперь хранишь верность призраку! Ибо такого королевства уже нет! — воскликнул с усмешкой катиб. — Священный город принадлежит ныне великому султану, да благословит его Аллах! Малик Ричард отдал этому франку Кипр. Но что это, как ни еще один мираж. Призрак, властвующий миражом. И это твой господин?

Рыцарь тяжело вздохнул, не зная, что сказать.

— Решай сам, кафир, — коротко и хмуро бросил султан и, морщась, добавил: — Только вспомни сначала, что этот соломенный малик клялся не выступать против меня, когда я мог одним взмахом лишить его головы, а потом поспешил отскочить на безопасное расстояние, чтобы осадить мою Акру и посмеяться… посмеяться над своей клятвой.

— Я должен… — начал было рыцарь но осекся, ибо вовремя успел догадаться, что слово «подумать» никак не пригодно для ответа доблестного воина великому султану — в его положении только у головы, отсеченной от тела и брошенной в яму, осталось бы время подумать.

Однако он нашелся и проговорил:

— Я должен сначала пойти к Гробу моего Господа.

У аль-Исфахани приоткрылся рот, но он ничего не сказал, а только вопросительно посмотрел на своего повелителя. Султан же повел рукой, словно отодвигая рыцаря в сторону, и рек:

— Иди. Но до полудня ты должен вернуться с ответом. С тобой пойдет мой человек.

Султан негромко хлопнул в ладоши и еще тише назвал имя:

— Дауд!

Так настал мой черед предстать перед великим султаном. Стражи северных дверей расступились. Я прошел в двери, миновал занавеси, и все три пары глаз обратились на меня.

Теперь уже не внутренним взором, а наяву я увидел, что султана все еще не отпускает лихорадка, а воин-кафир колеблется, но сильно надеется на то, что получит свыше позволение послужить султану для странного дела — спасения его врага. Англичанин стал приглядываться ко мне с тревогой и недоумением.

— Идите! — велел султан. — И помни, кафир: возможно, что лишний час твоих раздумий и молитв окажется роковым для твоего малика.

Я вывел англичанина из Дворца и, пропустив его вперед, стал указывать, какие улочки выбирать. Я не стал требовать от него закрывать лицо: трудно было не узнать этого огромного ростом кафира, припадающего на левую ногу после ранения на стенах Иерусалима. Прохожие жались к стенам. С одним из них я поздоровался и бросил ему «фальшивую кость», сказав, что с выкупа за эту ходячую гору получу десяток динаров.

Перед гробницей пророка Исы, шагов за тридцать, не меньше, кафир встал на колени и двинулся дальше, оставляя за собой на снегу две темных борозды. Когда он скрылся в сумраке пустого склепа, я остановился и стал ждать.

Рыцарь не заставил меня долго мерзнуть. Он покинул склеп также на коленях, спиной к выходу. Потом резко, хотя и с некоторым трудом, поднялся на ноги, развернулся и двинулся мне навстречу решительным шагом.

Я не знал, о чем молился он своему пророку и какой получил ответ. Однако теперь мои плотские глаза вполне прозревали, что англичанин не собирается огорчить повелителя правоверных.

— Веди меня к султану! — не просто попросил, а повелел мне он и решительно двинулся в обратный путь, по своим большим следам, глубоко отпечатавшимся на улицах Священного Города.

Глава 3

О присяге королю призраков и клятве повелителю здравствующих

— Я готов принести вассальную клятву султану, — сказал рыцарь, вновь представ перед повелителем правоверных, — но лишь в пределах одной службы: в поиске и спасении моего короля, Ричарда Льва.

Как раз в этот час лихорадка стала отпускать султана. Это казалось добрым знамением. Его лицо приобрело живой цвет, и в глазах светилась благосклонность.

— Таковой службы с тебя довольно, кафир, — изрек он. — Вспомни обычай своего народа, и да будет так! Говори своими словами. Мой катиб поправит тебя, если будет затруднение.

С этими словами султан поднялся с креслица и, выказывая свое знание чужого обычая, протянул вперед сложенные ладонями руки.

Удивление отразилось на миг в светло-серых глазах рыцаря. Однако уже в следующий миг он двинулся навстречу султану, опустился перед ним на одно колено и осторожно вложил, а точнее осторожно просунул свои огромные кисти в руки султана. Затем он торжественно, с долгими расстановками — верно, боялся оговориться, и напряженно вспоминал сочиненную по дороге клятву — стал произносить священные слова:

— Я, Джон Фитц-Рауф, приношу клятву великому султану Египта, Сирии и Месопотамии Салах ад-Дину Юсуфу ибн Айюбу в том, что буду верно служить ему против всех мужчин и женщин, которые могут жить и умереть и которые будут препятствовать возвращению в Англию законного короля Ричарда Плантагенета и утверждению его законной королевской власти.

— …кроме тех мужчин и женщин, которыми повелевает великий султан и которые верно служат своему господину, — добавил катиб аль-Исфахани.

Руки рыцаря дрогнули в руках султана. Он немного растерялся, скорее чутьем, чем рассудком, ощущая противоречие в такого рода клятве.

— Имад! — обратился к катибу султан, крепче сжимая в своих руках руки кафира. — Того, что он сказал, вполне довольно. Где в пределах дар аль-харба[35] этот доблестный воин отыщет моих слуг, которые будут препятствовать моему же велению? И как таких слуг можно называть «верными»? Ты запутался сам, Имад, и путаешь нас… Я принимаю твою клятву, воин, — обратился он тут же к англичанину, не дожидаясь извинений катиба. — Встань.

Теперь, если следовать христианским законам, господин должен был поцеловать своего вассала. Но, по счастью, рыцарь снова проявил догадливость и вместе с ней — уважение к обычаю Востока. Поднявшись, он сам, немного склонившись, прикоснулся губами к плечу султана, резко и гордо выпрямился и сразу отступил на три шага.

— Отныне ты — воин султана, — с очень довольным видом изрек повелитель правоверных. — Вплоть до окончательного исполнения своей службы. Хотя ты остаешься кафиром, я даю тебе и воинам, которых ты изберешь себе в помощь, право садиться в седло на всех подвластных мне землях. Ясно, что одному тебе не справиться. Я позволяю тебе выбрать из других пленных кафиров воинов, которых ты знаешь и которым можешь доверять. Они должны принести клятву верной службы лично тебе, и тебе самому придется держать за них ответ. Вместе с тобой их не должно быть больше девяти… Девять — благоприятное число. Девятерых вполне достаточно, чтобы все оставались у тебя на глазах. Ты волен освободить их от присяги и отпустить сразу после спасения малика Ричарда. Остальное сообщит тебе Дауд. Его слово будет моим словом. Он отправится вместе с вами.

Рыцарь бросил на меня подозрительный взгляд.

— Дауд — не соглядатай, а воин, равный тебе, кафир, — спокойно заметил султан. — И он будет всегда, в мире и в войне, рядом с тобой, а не подглядывать из кустов и слать мне доносы. Теперь иди, воин. Не теряй драгоценного времени. Султан говорит тебе, неверному: да поможет тебе Аллах, и да просветит Он твое сердце. Иди!

— Да поможет мне Бог! — ответил рыцарь, поклонился и вышел в северные двери, куда указала ему стража.