О тех, кто в МУРе - Семен Вольфсон

Через десять минут Григорьев держал в руке лист бумаги, где было напечатано: Федоров Михаил Сергеевич пришел ко мне в первой половине ночи такого-то числа, точнее не помню, предварительно звонил, ушел рано утром, точнее не помню. Число и подпись: Фасобина Маргарита Львовна.

– Так хорошо будет? Про коньяк я писать не стала, думаю, вам это ни к чему.

– Правильно думаете, – усмехнулся Григорьев, – спасибо за ценные сведения, мне, пожалуй, пора.

– Куда же вы в такую ночь?! Может, продолжим разговор в более интимной обстановке? Да вы не опасайтесь, я с вас ничего не возьму, – и она оценивающе посмотрела на Сергея Юрьевича.

Не скрою, уважаемый читатель, нашему герою очень хотелось остаться у Маргариты Львовны, и он на секунду заколебался. Но карьера, которой Сергей Юрьевич дорожил больше всего, могла быть подпорчена, так как служебный долг запрещал вступать в близкие отношения с фигурантами расследуемого дела до его окончания. Он ограничился тем, что записал номер мобильного телефона и спросил, не требуется ли от него какая-нибудь помощь.

– Мой зонтик посерьёзнее, чем вся ваша контора, – произнесла она своим обволакивающим голосом с легкой хрипотцой и насмешливо посмотрела на него большими зеленоватыми глазами.

– Ясно, что за зонтик, – подумал Сергей, – что ж, так даже лучше. По-моему, я ей понравился.

И попрощавшись, Григорьев поехал в свою холостяцкую квартиру.

Утром следующего дня он вызвал Женю и дал ему задание узнать в телефонном узле, когда и с какого номера в ночь с прошлого воскресенья на понедельник поступали звонки в квартиру Маргариты Львовны.

Затем Григорьев достал из сейфа дело Фёдорова и начал его просматривать. Через некоторое время на его стол легла справка из телефонного узла. В ней указывалось, что звонок на номер Фасобиной поступил в прошлый понедельник, примерно в час ночи из телефона-автомата рядом с квартирой задержанного.

Вскоре следователю принесли от судмедэксперта две пустые ампулы, которые вместе со справкой, подшитой к делу, были убраны в сейф.

– Всё! Фёдорова допрошу в понедельник.

В понедельник в 9 часов утра он вызвал подследственного на допрос. Вместо щеголевато одетого и гладко выбритого бодрого мужчины, каким был тот в день своего задержания, перед Григорьевым сидел давно небритый человек с помятым лицом, в грязном костюме.

– Не надоело спать на табуретах, Михаил Сергеевич?

– Я адвоката хочу! Вы меня уже пятый день держите, а обвинения не предъявили.

– Сейчас предъявим, – он протянул листок с показаниями мастера металлоремонта и ключи. – Зачем вам понадобилась вторая пара?

Фёдоров смутился, не зная, что ответить.

– Ваши соседки по подъезду опознали сумку. Вот протокол, где отмечено, что при обыске вашей квартиры никакой спортивной сумки не обнаружено. Это – акт криминалистической экспертизы; в нем указано: на орденах из тайника, оборудованного в квартире профессора, имеются отпечатки ваших пальцев. Что вы теперь скажите?

– Да, действительно имел слабость, бес попутал.

– Тогда вот вам чистый лист бумаги и опишите, как он вас попутал, а я пока в буфет схожу.

В кабинете кроме Фёдорова оставались Женя и Володя.

Когда Григорьев вернулся, объяснительная была готова.

– Так вы утверждаете, что три недели тому назад, получив от вашего соседа, Николая Рублёва, ключи от профессорской квартиры, заказали дубликат и днём в конце позапрошлой недели, подгадав, когда профессор уйдёт из дома, проникли в его квартиру и совершили кражу.

– Да, так всё и было, – кивнул Федоров, – бес попутал.

– Ах, вот как! Понятно. А бедный профессор, открыв тайник и увидев пропажу, не стал заявлять в милицию, а взял, да и повесился с горя в ночь с воскресенья на понедельник.

– Да. Так, вероятно, всё и было. Но я в смерти его не виновен.

– Хорошо! Подпишите ваши показания, поставьте число. Теперь, должен вам заявить, гражданин Фёдоров, что вы изобличены в краже со взломом чужого имущества, статья № 158 УК Российской Федерации. Ничего не хотите добавить?

– Нет, я всё написал.

– Ладно, подумайте ещё.

Он вызвал конвоира, и подследственного увели.

Но не будем более утомлять читателя. Скажем лишь, что на следующий день Фёдорову были предъявлены новые доказательства, а именно, акты криминалистической экспертизы о первоначальной высоте нахождения петли, а также фотографии подъёмного устройства в разобранном и собранном виде, заключение о том, что круглая пластина, приваренная к верхней части подъемника, полностью совпадает с отпечатком, оставленным на потолке, и на ней же найдены микроскопические следы краски, идентичные потолочной. В доказательную базу вошли заключение судмедэксперта о причине и времени смерти профессора, справка с телефонного узла, показания Фасобиной Маргариты Львовны, фотография отверстия в стене, разделяющей обе квартиры, две пустые ампулы: из-под инсулина и другого вещества, вызвавшего смерть покойного, и нитяные перчатки для полноты картины.

В конце концов, припертый к стене неопровержимыми уликами, Фёдоров признался в совершенном деянии.

– Что же вас заставило разменять жизнь человека на побрякушки, пусть даже очень дорогие? – спросил Григорьев.

Приводим часть показаний Фёдорова, записанных на магнитофон.

«…Родители мои умерли рано, так что воспитывала меня тётка, постоянно попрекавшая рублем, поэтому, сразу после девятого класса, поступил в медучилище, а ночами подрабатывал санитаром в одной из больниц. После училища был мединститут. Во время учёбы продолжал подрабатывать, так как стипендия была небольшая. В ординатуре начал писать диссертацию и через несколько лет защитился. Тогда казалось: жизнь широко распахнула передо мной двери: как-никак врач – кандидат медицинских наук, получаю приличную зарплату, – даже стал откладывать на машину.

От родителей мне досталась однокомнатная квартира. Я съехался с теткой, нуждавшейся в медицинском уходе; после её смерти стал владельцем части небольшого домика в ближнем Подмосковье по Курскому направлению и трехкомнатной квартиры, а в дальнейшем поменял её на двухкомнатную: знаете ли, очень этот район люблю.

Моим соседом по лестничной площадке оказался покойный. Мы часто вели задушевные беседы о музыке, жизни известных музыкантов и композиторов. Одно время я увлекался историей музыки, прочитал много книг, и профессор иногда удивлялся моей осведомленности. Однажды, примерно полгода тому назад, у нас зашел разговор о дореволюционных наградах, перешедший в спор, в котором он удивил меня своими познаниями в этой области. Разгорячённый, он прошел в столовую, и через несколько минут принес альбом с царскими орденами. Изумлённый таким богатством, я оторопел. Очевидно, профессор это заметил, закрыл альбом и постарался быстро меня выпроводить.

С тех пор мысль, что вот тут за стеной находится клад, сравнимый с сокровищами сундука, описанного в романе «Граф Монте-Кристо», не давала мне спать. Зачем, думал я, ему, старику, стоящему уже одной ногой в могиле, такое богатство? Мимо проносились, шурша покрышками, дорогие иномарки, в ресторанах на Тверской через стекло я видел шикарно одетых женщин и элегантных мужчин, жующих и пьющих, а я, кандидат медицинских наук, работаю полдня в поликлинике за жалкие гроши, а вторую половину дня бегаю по домам зажиточных пациентов, и всех этих заработков мне не хватило бы даже на один вечер таком ресторане.

Мысль похитить профессорские ордена глубоко засела в голове. А тут он начал ремонт, и этот дурачок, Колька, дал мне ключи от квартиры и попросил понаблюдать за рабочими. Как только подвернулось свободное время, я сразу изготовил дубликат, впрочем, вы это знаете. Потом в слесарной мастерской по моему рисунку сделали подъемное устройство.

Обокрасть профессора было, конечно, несложно. Я давно заприметил в столовой угловой шкафчик с резной стойкой и решил, что ордена хранятся именно там. Но тогда я первым попадал под подозрение, ведь он помнил, что показывал мне коллекцию. Поэтому решил убрать его, сымитировав самоубийство, и все было бы шито-крыто, ведь о тайнике никто не знал.

Продав часть коллекции, собирался выкупить квартиру покойного и тем самым застраховаться от возможного разоблачения. Когда меня задержали в качестве свидетеля, я как раз шел на встречу с одним из возможных покупателей, чей телефон нашел в профессорской записной книжке. А остальное вам известно.

– Скажите, Фёдоров, а профессор вам не рассказывал, откуда у него такая коллекция?

– Говорил, что от родителей досталась. Он сам из Петербурга, сюда после войны переехал. Как-то раз вскользь упомянул, что отец его в осажденном Ленинграде приносил домой сумки, набитые буханками хлеба. Об остальном можно только догадываться.

Вот и закончилась наша история. Старший следователь Григорьев получил очередную звезду, стал подполковником, заместителем начальника отдела, а Горевого наградили почётной грамотой, премией в размере месячного оклада и именными часами. Вскоре он перевелся в ОВД одного из спальных районов с повышением в звании. Конечно, теперь приходилось дольше добираться до места службы, да и преступления в районе чаще всего были бытовые: пьяные драки и семейные разборки, зато жена перестала его попрекать.