О тех, кто в МУРе - Семен Вольфсон

О тех, кто в МУРе

Семен Вольфсон

Благодарю свою супругу

за активное участие в

написании повести

Глава 1

Кто сядет в такси?

Весной 2002 года по Гоголевскому бульвару от метро «Кропоткинская» по направлению к Арбату шёл мужчина среднего роста, одетый в серый, слегка распахнутый плащ, ботинки, какие носят тысячи москвичей, и подобающие им брюки.

Лицо его было под стать одежде: ничем не выделяющееся и не запоминающееся. Пройдет такой человек мимо, и через пять минут вы не сможете его описать.

Если бы, допустим, милицейский наряд остановил нашего героя, он предъявил бы тиснёную красную книжечку с вложенной внутрь справкой. В ней значилось, что обладатель сего удостоверения, старший оперуполномоченный ОВД г. Москвы Горевой Леонид Семёнович, временно откомандирован для работы в Московский уголовный розыск.

Он шёл по влажной, хрустящей под ногами крошке красного гранита, лёгкой спортивной походкой. Со стороны казалось, что идёт человек после работы, вероятно, с одним желанием: поскорей добраться домой и поужинать.

На самом деле всё было далеко не так. Голова его была заполнена мыслями, весьма далёкими от ужина, а глаза отслеживали происходящее вокруг.

Вот навстречу прошёл человек в таком же, но заляпанном свежей грязью плаще, и тотчас же Горевой подумал:

– Видимо, впереди большая лужа.

И точно, после памятника Гоголю, в начале бульвара, он увидел её на проезжей части, и едва успел увернуться от фонтана грязи, поднятого проезжавшим автомобилем.

– Вот где, скорее всего, его окатили.

Получив подтверждение своего предположения, он, удовлетворённый, продолжал двигаться в сторону метро «Арбатская». В памяти Леонида Семеновича кадр за кадром возникали картины событий, произошедших с ним с начала рабочего дня и до того момента, когда он оказался на бульваре.

А день начался с того, что он, в составе следственной бригады из четырех человек, выехал по указанному адресу на квартиру, где по предварительным данным покончил жизнь самоубийством профессор консерватории.

Работники милиции поднялись на третий этаж пятиэтажного кирпичного дома, расположенного в пяти минутах ходьбы от метро «Кропоткинская». Такие, так называемые «доходные» дома, в начале двадцатого века росли в Москве как грибы. Даже поговорка была: «Не имей золотой прииск в Сибири, а имей доходный дом в Москве».

В квартире, куда они прошли через приоткрытую стальную дверь с сейфовым замком, уже находились участковый милиционер и двое мужчин – соседи покойного по лестничной площадке.

– Здравствуйте. Московский уголовный розыск. Я – старший следователь Григорьев Сергей Юрьевич, вместе со мной – старший оперуполномоченный, капитан Горевой Леонид Семёнович. Как был обнаружен труп?

– Очень просто, этот товарищ позвонил, – указал участковый на соседа из противоположной квартиры.

– А вы как труп обнаружили, уважаемый? Кстати, представьтесь, пожалуйста!

– Меня Николай Семёнович зовут, а фамилия Рублёв.

– Почти тёзки будем, – буркнул Горевой. – И как же дело было?

– Утром пришёл ввести ему инсулин, смотрю – висит. Он один жил: жена пела в оперетте, умерла лет десять назад, детей бог не дал. Мы с покойным прожили в этом доме много лет; он въехал сюда с родителями сразу после войны, а я – позже. Мы долго сходились, а потом приятелями стали – не разлей вода. Одного коньяку армянского выпили – море разливанное. А когда он заболел, и надо было утром и вечером инсулиновые инъекции делать, он меня попросил, чтоб медсестру не дергать. Я по профессии зоотехник, до перестройки работал в павильоне «Животноводство» на бывшей ВДНХ; уколы эти для меня сделать проще простого. Сейчас тружусь мясником в гастрономе: с топором знаком с детства, а по части разделки туши по категориям нашим мясникам фору дам. Сменил специальность в начале девяностых: всё кругом разваливалось, а что делать, жить-то надо. Покойный не со всеми сходился так близко, как со мной: человек был скорее замкнутый, чем общительный. Я, по крайней мере, за долгое время никого в гостях у него не замечал, только раза три или четыре приходили какие-то молодые люди с цветами. Он в консерватории преподавал: видать, это были ученики или поклонники. А больше никого, если не считать нашего соседа, врача, Михаила Сергеевича. Да, месяц тому назад покойный затеял ремонт, а меня попросил приглядывать за рабочими (я как раз в отпуске был) и дал мне ключи. Смотрел я за ними почти месяц, только несколько раз не получалось, нужно было срочно отъехать, тогда попросил Михаила Сергеевича, он согласился, а ключи потом вернул, так они с той поры у меня остались. Профессор сказал: «Пусть у тебя будут, а то дверь захлопну, придется ломать, у меня ещё комплект есть. А сам заходи, когда хочешь, но только до одиннадцати вечера». Покойный спать рано ложился.

Говоривший чем-то сразу не понравился Леониду Семёновичу. А чем, он и сам объяснить не мог. Бывает же так – неприятен вам человек, и всё тут, что бы и как он ни говорил.

– Можно на ключи взглянуть? – спросил Горевой.

Николай передал Горевому брелок с двумя ключами: плоским, от так называемого английского замка, и сейфовым, с длинной круглой ножкой, в конце которой по обе стороны были закреплены специально пропиленные стальные пластины.

– Ключи вам больше не понадобятся, – Леонид Семёнович положил их в целлофановый пакет и опустил в карман пиджака. – Покойного вчера видели? Если да, то в какое время?

– Видел. Я вчера делал ему укол в спальне около десяти часов. Сделал и сразу ушел к себе, а потом лёг спать.

– Кто может это подтвердить?

– Жена и дочка. Когда я вернулся, они телевизор смотрели.

– А вас как зовут, и что вы можете сообщить о покойном? – обратился Горевой к другому мужчине с интеллигентным лицом, одетому в серый костюм и рубашку с галстуком.

– Фёдоров Михаил Сергеевич, врач-гастроэнтеролог, кандидат медицинских наук, работаю на полставки в поликлинике нашего района, где наблюдался и покойный. Он болел диабетом, перенес несколько инфарктов, и, кроме того, печень была увеличена, а всё от этого коньяка, который он с нашим Колей употреблял без всякой меры. В остальное время, – он запнулся, – занимаюсь, так сказать, частной практикой.

– Да вы не волнуйтесь, мы не из налоговой инспекции, нас это не интересует.

– Вот и ладненько, тогда разрешите продолжить. Я поселился здесь лет пять тому назад, обменяв свою старую квартиру. Несколько раз осматривал покойного, так как он жаловался на боли в правом боку.

– Когда вы в последний раз видели профессора, и где были сегодня ночью? – спросил следователь.

– На прошлой неделе столкнулись на лестничной площадке, а ночь я провёл… – тут он запнулся. – Моя жена уже двадцатый день в санатории, а я мужчина, ну, вы понимаете?

– Понимаем. Дайте, пожалуйста, адрес и телефон вашей дамы сердца.

– Позвольте, я напишу. Надеюсь, это останется между нами? И он вывел на бумаге: Фасобина Маргарита Львовна, дальше шли адрес и телефон.

– Фасобина… – задумчиво протянул Сергей Юрьевич, который за годы совместной супружеской жизни кое-чему нахватался у бывшей жены – преподавателя кафедры древних языков. – Не поймёшь, от какого корня. Насколько я помню, «фасоб» у древних ассирийцев означал не то «воин», не то «военачальник». Так, с Вами все понятно, а с Вами мы, наверное, ещё раз поговорим, что да как, в подробностях, – сказал следователь соседу из квартиры напротив.

– Если что надо, заходите, всегда рад помочь нашим органам правопорядка, – ответил Рублёв.

Войдя в одну из комнат, Горевой увидел висящего в петле человека, одетого в пижаму. Своим телом он слегка отклонял люстру, подвешенную на том же старинном кованом крюке. На полу валялись тапочки без задников, называемые в народе шлёпанцами, и массивный дубовый табурет, принесённый, вероятно, из кухни.

Пока следователь Григорьев зачем-то прошёл в спальню, Горевой внимательно осмотрел убранство большой, около тридцати метров, комнаты, видимо, служившей столовой.

Было видно, что здесь недавно делали ремонт.

Леонид Семёнович раздвинул тяжёлые шторы, закрывавшие сводчатые готические окна, так как горевшая люстра не давала достаточно света. Фотограф, он же эксперт-криминалист, сразу же приступил к своим обязанностям.

На стенах висели картины в массивных резных рамах. Горевой снял с крюка скрипку больших размеров. «Альт», – догадался он. На обратной стороне читалась латинская надпись на металлической пластинке: очевидно, инструмент был старинный и, наверное, дорогой.

Леонид Семенович провел пальцем по поверхности, и на ней остался характерный след; затем он вернул альт на место.

В столовой Горевой обратил внимание на мебель из морёного дуба, солидную, под стать покойному.

Она была изготовлена старинным способом, называемым специалистами «интарсия». По этой технологии в массив из ценной породы, например, из дуба или ореха врезается и сажается на клей шпон, – тонкая, примерно миллиметр толщиной, дощечка из другой породы древесины, таким образом, по всему телу массива создается рисунок. Так делали мебель ещё в древнем Риме или Египте. Во второй половине XVIII века этот способ был вытеснен другим, менее трудоемким, но уступающим в прочности, – «маркетри». Массив изделия выполнялся из хвойных пород древесины, а на него наклеивался вышеуказанный шпон из ценных пород, который перед этим тщательно подгонялся по заданному рисунку. Мебель получалась более лёгкая и изящная.