Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

— Я, Фрэнсис Дирэм, беру тебя, Екатерину Говард, в законные жены. — Голос звучит решительно.

Улыбаюсь. Эх, если бы я только надела чепец получше, счастью моему не было бы предела.

— Теперь твоя очередь, — напоминает он.

— Я, Екатерина Говард, беру тебя, Фрэнсиса Дирэма, в законные мужья, — говорю я покорно.

Наклоняется, целует меня. У меня подгибаются колени, вот бы целоваться с ним вечно! Может, спрятаться на бабушкиной скамье — там перегородки высокие — и еще кое-что себе позволить. Вдруг он отстраняется.

— Ты хоть понимаешь — теперь мы женаты?

— Это и есть свадьба?

— Конечно.

— Но мне всего четырнадцать!

— Какая разница, ты дала слово перед лицом Господа.

Он торжественно извлекает из кармана кошелек.

— Тут сто фунтов, даю тебе на хранение. После Нового года поеду в Ирландию, а вернусь — открыто объявлю тебя своей невестой.

Кошелек увесистый, он скопил для нас целое состояние. Прямо дух захватывает!

— Сберечь эти деньги?

— Да, как положено доброй женушке.

До чего приятно! Я трясу кошелек, монеты позвякивают. Можно спрятать деньги в пустую шкатулку.

— Я буду очень хорошей женой, ты даже удивишься.

— Да-да. Ты понимаешь, это законная свадьба перед лицом Господа. Мы теперь муж и жена.

— Конечно! А когда ты разбогатеешь, мы сможем пожениться по-настоящему — с новым роскошным платьем и всем таким прочим.

Фрэнсис хмурится.

— Ты понимаешь, что я говорю? Ты еще молода, Екатерина, но, пожалуйста, постарайся понять. Мы женаты, мы связаны навсегда. Мы не сможем жениться еще раз. Дело сделано. Тайная свадьба в глазах Господа так же законна, как если бы мы подписали договор. Перед Богом и людьми по законам Англии мы женаты. Если спросят — ты моя жена, законная жена. Понимаешь?

— Конечно понимаю, — подтверждаю я поспешно. Не хочется казаться дурочкой. — Я только имела в виду, что хочу новое платье, когда придет пора всем рассказать.

Он смеется. Разве я сказала что-нибудь смешное? Обнимает, целует в шею, прячет лицо у меня на груди.

— Получишь голубое шелковое платье, миссис Дирэм, — обещает Фрэнсис.

Зажмуриваю глаза от удовольствия.

— Хочу зеленое, это цвет Тюдоров. Королю больше нравятся зеленые платья.

ДЖЕЙН БОЛЕЙН

Гринвичский дворец, декабрь 1539 года

Благодарение Богу, я в Гринвиче. Прекраснее дворца у короля нет. Я снова на своем месте, в покоях королевы. В последний раз была здесь сиделкой при Джейн Сеймур, когда та, горя в лихорадке, звала короля, а он так и не пришел. Теперь комнаты заново покрашены, я снова при деле, а ее и след простыл. Я все пережила. Изгнание королевы Екатерины, падение королевы Анны, смерть королевы Джейн. Просто чудо какое-то, что я снова при дворе, одна из тех, к кому благоволят, и немало благоволят. Буду прислуживать новой королеве, как служила ее предшественницам, верно и с любовью, но и о своих интересах не позабуду. Снова стану входить и выходить, когда вздумается, из королевской опочивальни, открывать дверь лучших покоев в красивейшем дворце страны, словно это мой собственный дом. Для того я рождена, для того воспитана.

Иногда мне кажется, я уже позабыла все наши несчастья. Я забываю, что мне тридцать лет, я вдова и сын мой далеко-далеко. Вижу себя молоденькой женой, обожающей мужа, передо мной — прекрасное будущее. Мне удалось вернуться в центр мироздания, не побоюсь сказать — родиться заново.

Король решил обвенчаться на Рождество, и придворные дамы готовятся к торжественным церемониям. Благодаря милорду герцогу я одна из них, вернулась к друзьям и соперникам, которых знаю с детства. Кое-кто меня встретил кривой ухмылочкой, сомнительным комплиментом, кое-кто косится неодобрительно. Не то чтобы они Анну любили — ее мало кто любил, — но падение королевы их сильно напугало, все помнят — я одна уцелела, просто чудом избежала смерти. Теперь они тайком крестятся, видя меня, и шепотком повторяют старые, полузабытые сплетни.

Бесси Блаунт, в далеком прошлом любовница короля, теперь замужем за лордом Клинтоном — высоко поднялась, ничего не скажешь. Она приветствует меня почти ласково. Мы не виделись с тех пор, как умер ее сынок, Генри Фицрой. Король сделал его герцогом Ричмондским, и за что? Да просто потому, что он королевский бастард. Я наскоро пробормотала какие-то вежливые слова, выразила сочувствие, а она вдруг как схватит меня за руку, как взглянет прямо в глаза, лицо бледное, напряженное, будто спрашивает без слов: а ты знаешь, отчего он умер, скажешь мне, отчего он умер?

Выдавливаю из себя улыбку, стараюсь освободиться от хватких пальцев. Что мне ей ответить, откуда мне знать, да если бы и знала — не сказала бы.

— Мне очень жаль, право же очень жаль, — повторяю снова.

Она, наверно, никогда не получит ответа на вопрос, отчего и как он умер. Сотни матерей провожают сыновей, когда те уходят защищать наши святыни, храмы и монастыри и уже никогда не возвращаются домой. Королю решать, где вера, а где ересь, королю, а не людям. В этом новом, полном опасностей мире даже церковь не имеет веса. Король решает, кому жить, а кому умереть, у него теперь Божья сила. Если Бесси хочется знать, кто убил ее сыночка, пусть лучше спрашивает его отца, короля. Только она не спросит, потому что знает — толку от этого не будет.

Остальные дамы, заметив, что Бесси со мной поздоровалась, поспешили навстречу. Все уже собрались, Сеймуры, Перси, Калпеперы, Невиллы. Самые знатные семейства Англии поспешили запихнуть дочек в избранный круг придворных дам. Многим уже нашептали всякие гадости обо мне, а уж остальное дорисовало воображение. Да мне и дела нет. Завистливая женская злоба — не самое страшное в жизни. Что ни говори, я с большинством из них в родстве, и все мы тут — соперницы. А если кто решится на какие гадости, пусть лучше помнит — мне покровительствует герцог, а с его могуществом может поспорить только Томас Кромвель.

Лишь с одной из них не хочу я встречи, только одной страшусь — Екатерины Кэри, дочери моей противной золовки, Марии Болейн. Конечно, Екатерина еще ребенок, ей только пятнадцать, я ее не боюсь, но, сказать по правде, мамаша — отвратительное чудовище и всегда меня ненавидела. Герцог, мой господин, добился для девчонки места при дворе и приказал матери прислать Екатерину сюда — к источнику власти, источнику богатства. Мария хоть и неохотно, но, как всегда, повиновалась. Остается только воображать, как она, против своей воли, покупает дочке платья и чепцы, учит реверансам и танцам. Мария наблюдала, как благодаря красоте сестры и уму брата семейство вознеслось до небес, но потом она видела, как их тела — головы отдельно — кладут в гробы. Анна, казненная Анна, тело в саване, голова в корзинке, а Георг, мой Георг… Даже думать об этом не могу.