Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

— Анна, я слышала, ты…

А дальше последует что-нибудь, случившееся много дней назад, то, о чем я уже позабыла, а он отложил в памяти до сегодняшнего дня. И я окажусь виновата, возможно, меня даже накажут, и брат ни словом не обмолвится о том, что видел меня в окне, слишком хорошенькую, и в этом-то я только и виновата перед ним.

Когда я была маленькой, отец называл меня своим Falke,[1] белым соколом, охотничьей птицей холодных северных снежных просторов. Застанет меня за книгами или шитьем, рассмеется и позовет:

— Мой маленький сокол, тебя посадили в клетку? Иди сюда, я дам тебе свободу!

И тогда даже мать не могла удержать меня в классной.

Как бы я хотела, как бы я хотела, чтобы он снова позвал меня!

Мать считает меня дурой, а брат и того хуже, но, если я стану королевой Англии, король сможет доверять мне — я не увлекусь французской модой или итальянскими танцами. Я заслуживаю доверия, король может смело вверить мне свою честь. Я знаю, как важна честь для мужчины, и у меня одно желание — стать хорошей женой и хорошей королевой. И я верю: как ни суров король Англии, он позволит мне сидеть у окна во дворце. Что бы ни говорили о Генрихе, думаю, он честно скажет, в чем я перед ним провинилась. Он не прикажет моей матери побить меня за что-то совершенно другое.

ЕКАТЕРИНА

Норфолк-Хаус, Ламбет, июль 1539 года

Посмотрим, посмотрим, что у нас тут?

Тоненькая золотая цепочка покойной мамочки — шкатулка для драгоценностей с одной-единственной цепочкой выглядит пустовато, будем надеяться — появятся и другие украшения. Три платья, одно совсем новое. Французское кружево — отец прислал из Кале. С полдюжины лент. А еще у меня есть я, совершенно восхитительная я! Мне четырнадцать, можете себе представить? Четырнадцать! Юная особа, благородного происхождения, небогатая, как ни печально, зато — какое чудо — влюблена. Бабушка-герцогиня подарит мне что-нибудь надень рождения, непременно подарит. Я ее любимица, она позаботится, чтобы внучка выглядела понаряднее. Может быть, шелк на платье или денег — ленту новую купить. Вечером подружки устроят праздник в мою честь. Время спать, но раздастся условный стук в дверь, и мы бросимся открывать. Я, конечно, начну возражать, будто мне охота праздновать только с девушками, словно я не влюблена по уши во Фрэнсиса Дирэма. Да я весь день провела в мечтах о нем! Скорей бы ночь! Еще пять часов — и я его увижу! Нет! Только что посмотрела на бабушкины французские часы — четыре часа и сорок восемь минут. Сорок семь минут.

Сорок шесть. Сама поражаюсь, меня словно околдовали. Так бы и сидела, глядя на часы. Это будет любовь самая страстная, самая преданная — ведь я способна на необыкновенно глубокие чувства.

Сорок пять. Конечно, я ни за что не выдам своих чувств. Умру от смущения, если признаюсь первая. Или от любви. Только моя лучшая подруга Агнесса Рестволд все знает, но я заставила ее поклясться — она и под страхом смерти не выдаст тайну, а если выдаст, то смерть предательнице. Она говорит — пусть ее повесят, четвертуют, никто не узнает, что я влюблена. Пусть растянут на дыбе, разорвут на куски — она будет молчать. Я еще Маргарите Мортон сказала, она тоже обещала держать язык за зубами — пусть ее бросят в яму к медведям или на костре сожгут, она не вымолвит ни словечка. Это хорошо, одна из них непременно проговорится, и уже к вечеру мой любимый узнает, как он мне нравится.

Я с ним знакома несколько месяцев — полжизни. Раньше мы просто переглядывались, теперь он улыбается и здоровается, а однажды назвал меня по имени. Он придет вместе с другими сегодня ночью. Пусть думает, что влюблен в Джоанну Булмер. Да у нее глаза навыкате, как у лягушки, будь она чуть посуровее с теми, кто ей нравится, на нее никто бы и не взглянул. Но она держит себя очень вольно, так что пока он на меня поглядывает нечасто. Это нечестно. Она старше лет на десять, замужем, но знает, чем привлечь мужчину, а мне многому еще предстоит научиться. Дирэму тоже за двадцать. Все считают меня ребенком, но я далеко не дитя. Я им еще покажу! Мне четырнадцать, это время любви. И я так влюблена во Фрэнсиса Дирэма, что умру, если не увижу его сегодня. Четыре часа сорок минут.

С завтрашнего дня все изменится. Мне исполнилось четырнадцать, и теперь, конечно, все будет по-другому.

Я точно знаю. Надену новый французский чепец, скажу Фрэнсису Дирэму — мне уже четырнадцать. Пусть видит — я стала настоящей женщиной, взрослой, опытной. Посмотрим, долго ли он будет торчать возле лупоглазой старухи, когда достаточно три шага пройти, чтобы оказаться в моей постели.

Это правда — я уже была влюблена, но к Генри Мэноксу я ничего подобного не испытывала. Он лжец, если утверждает, что я его любила так же сильно. Генри Мэнокс годится для деревенской девчонки, разыгрывающей невинность, ничего не понимающей ни в поцелуях, ни в объятиях. Первый поцелуй мне даже не понравился, я умоляла его перестать, а уж когда он мне под юбку залез, вообще подняла крик. Мне было только одиннадцать, я ничего не понимала. Зато теперь я знаю, что может понравиться взрослой женщине. Три года в девичьей спальне научили меня всем уловкам флирта. Теперь я знаю, что мужчине нужно и когда можно пококетничать, а когда пора остановиться.

Доброе имя — мое единственное приданое. Бабушка не устает повторять — другого у тебя нет. Злобная старая кошка! Никто не посмеет сказать, что Екатерина Говард забыла свой долг перед семьей. Я уже не ребенок. Генри Мэнокс набивался ко мне в любовники, когда я была деревенской девчонкой, почти ничего не смыслила, никого не видела, во всяком случае никого стоящего. Я ему чуть не отдалась — он неделями меня улещивал и запугивал и в конце концов сам отступился, испугался, что застукают. Что бы о нас подумали, все-таки ему уже двадцать, а мне только одиннадцать. Мы собирались подождать года два. Но я больше не похоронена заживо в Суссексе! В Ламбете сам король в любой день может проехать мимо наших дверей, архиепископ — ближайший сосед, дядюшка Томас Говард, герцог Норфолк, приходит к нам в гости со всей своей свитой, а однажды даже вспомнил, как меня зовут. Генри Мэнокс — уже пройденный этап. Я больше не та простушка, которую он потихоньку улещивал, уговаривал с ним целоваться и чуть не заставил пойти еще дальше. Теперь я выше этого. Я — Говард, и меня ждет большое будущее.

Одно меня тревожит. В моем возрасте уже пора отправляться ко двору, мое место при королеве, я же Говард — но у нас нет королевы! Королева Джейн умерла в родах — мне кажется, можно было постараться выжить, а так получается, что фрейлины теперь ни к чему. Так неудачно! Нет девушки несчастнее меня — мне стукнуло четырнадцать, я живу в Лондоне, а королева возьми и умри, теперь двор на годы погрузился в траур. Иногда мне кажется — весь мир против меня в заговоре. Неужели мне суждено жить и умереть старой девой?