Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

Опускаю голову.

— Матушка, — говорю я тихонько.

— Я тобой недовольна.

— Мне очень жаль. Чем я вас огорчила?

— Ты призвана исполнить священный долг, привести своего мужа к реформированной церкви.

Я киваю.

— Тебя ждет великая честь, высокое положение. Ты должна вести себя так, чтобы быть достойной этого.

Бесспорно. Я снова опускаю голову.

— У тебя непокорный нрав.

Опять правда.

Она понижает голос:

— Боюсь, в глубине души ты развратна.

— Неправда, матушка. — Я тоже говорю тихо. — Это не так.

— Так. Король Англии не потерпит развратной жены. На репутации английской королевы не должно быть ни единого пятнышка. Она вне всяких подозрений.

— Матушка, я…

— Анна, подумай! — Ее голос впервые звучит серьезно. — Он казнил леди Анну Болейн за измену, обвинил в том, что грешила с половиной двора, даже с родным братом. Он сделал ее королевой, а потом уничтожил, без каких-либо причин, без повода, просто по собственной прихоти. Обвинил в кровосмешении, колдовстве, самых грязных преступлениях. Следующую королеву не должна коснуться и тень подозрений. Мы не сможем обеспечить твою безопасность, если тебя в чем-нибудь обвинят.

— Матушка…

— Поцелуй розгу, — говорит она, прежде чем я нашлась с ответом.

Касаюсь губами прута. Слышу легкий, совсем легкий вздох из-за двери.

— Держись за сиденье стула, — приказывает мать.

Наклоняюсь, охватываю стул с двух сторон. Деликатно, словно дама, поднимающая носовой платок, она подхватывает подол моего плаща, задирает на бедра, за плащом следует ночная рубашка. Если брату интересно любоваться на мои голые ягодицы — может смотреть, меня выставили напоказ, словно публичную девку. Свист розги, резкая боль. Вскрикиваю, закусываю губу. Безнадежно гадать, сколько ударов мне предстоит. Стиснув зубы, жду следующего. Свист, еще одна порция боли, словно удар мечом на бесчестной дуэли. Два. Третий удар следует слишком быстро, я не успеваю собраться, снова кричу, и слезы текут быстро, горячо, словно кровь.

— Встань, Анна. — Она спокойно одергивает на мне рубашку и плащ.

Слезы льются, я всхлипываю, как ребенок.

— Ступай в свою комнату и почитай Библию. Особенно подумай о своем королевском достоинстве. Жена Цезаря, Анна, жена Цезаря.

Приседаю в реверансе. Неловкое движение вызывает новую волну боли, я скулю, как побитый щенок. Иду к дверям. Порыв ветра открывает дверь, я не могу ее удержать, дверь в материнскую спальню неожиданно распахивается. Брат там, в тени. Его лицо искажено, словно это он стоял сейчас под розгой, плотно сжатые губы удерживают крик. На один ужасный миг наши глаза встречаются, он смотрит прямо на меня с отчаянной надеждой. Опускаю глаза, отворачиваюсь, словно ничего не заметила, словно ослепла. Чего бы он от меня ни хотел, я не желаю об этом слышать. Спотыкаясь, выбегаю из комнаты, сорочка сзади липкая от крови. Бесполезно, мне никогда не избавиться от этой парочки.

ЕКАТЕРИНА

Норфолк-Хаус, Ламбет, ноябрь 1539 года

— Ты моя жена.

— Ты мой муж.

Темно, ничего не видно, но и на ощупь понятно — он улыбается.

— Я подарю тебе кольцо, ты сможешь носить его на цепочке, под одеждой.

— А я подарю тебе бархатную шапочку, шитую жемчугом.

Он смеется.

— Бога ради, тише! Не мешайте спать, — сердится кто-то в другом углу спальни.

Может, это Джоанна Булмер? Эти самые поцелуи предназначались ей, а достались мне — моим губам, глазам, ушам, шее, каждой частичке тела. Она потеряла возлюбленного, а я нашла.

— Может, пойти поцеловать ее на ночь?

— Ш-ш-ш, — закрываю ему рот поцелуем.

Нас разморило после любовных игр, просты ни сбились, одежда запуталась в клубок, запах его пота, его волос, его тела обволакивает меня. Фрэнсис Дирэм теперь мой, что я говорила?

— Известно ли тебе, что, если мы обещали перед лицом Господа любить друг друга и я дал тебе кольцо, наш союз нерушим, словно венчание в церкви? — Он так серьезно спрашивает.

Я почти сплю. Он гладит мне живот, я крепче прижимаюсь к нему, и снова накатывает желание.

— Да! — Конечно, я имею в виду новые ласки.

Кажется, он не так понял, уж его-то не обвинишь в легкомыслии.

— Ты согласна? Мы поженимся тайно и никогда не расстанемся? А когда мне улыбнется удача, открыто объявим себя мужем и женой?

— Да, да… — Я легонько постанываю от удовольствия и уже не думаю ни о чем, кроме прикосновений его умелых пальцев. — О да!

Утром он успел схватить одежду и удрать раньше, чем бабушкина камеристка торжественно явилась отпирать нашу спальню. Сбежал за минуту до того, как ее тяжелые шаги раздались на лестнице; а вот Эдуард Уолдгрейв замешкался, пришлось ему закатиться под кровать Мэри в надежде, что свисающая до пола простыня его скроет.

— Что за веселье с утра? — подозрительно осведомляется миссис Франкс, пока мы давимся смешками. — Утром смех — днем слезы.

— Это языческое суеверие, — замечает Мэри Ласелль, известная ханжа. — Спросите свою совесть, девушки, есть тут над чем смеяться?

Приняв унылый вид, мы плетемся в часовню на мессу. Фрэнсис уже там — на коленях, прекрасен, как ангел. От одного его взгляда у меня аж сердце переворачивается — какое счастье, мы любим друг друга!

Служба кончается. Все торопятся на завтрак, только я медлю, делаю вид, что завязываю шнурок на ботинке. Он снова опускается на колени, будто погружен в молитву. Священник неторопливо задувает свечи, собирает вещи, ковыляет по проходу. Наконец-то мы одни! Фрэнсис подходит ближе, протягивает руку. Потрясающий, торжественный момент, как в пьесе. Хорошо бы посмотреть на нас со стороны. Увидеть свое серьезное лицо.

— Екатерина, выйдешь за меня?

Какая же я взрослая! Держу в руках собственную судьбу. Ни бабушка, ни отец не устраивали эту свадьбу. Никто обо мне не позаботился, все про меня забыли, заперли в этом доме, как в клетке. Я сама нашла себе мужа, сама выбрала свой путь. Кузина Мария Болейн тоже вышла замуж тайно, ее избранник никому не нравился, а болейновское наследство досталось ей.

— Да, выйду.

Вот другая кузина, королева Анна, нацелилась на жениха самого высокого полета во всем королевстве, и никто не верил, что у нее получится.

— Да, — отвечаю я твердо.

Правда, я не совсем понимаю, что он имеет в виду. Ну, буду носить его кольцо на цепочке, смогу похвастаться перед подружками, ну, дадим друг другу слово. Он ведет меня по проходу к алтарю. Я растеряна, удивлена, нет у меня особой охоты молиться. Если не поторопимся, опоздаем к завтраку, а я так люблю теплый хлеб, прямо из печи. Вдруг соображаю — это же помолвка. Жалко, что не надела нарядное платье, но теперь уже поздно.