Битва в пути - Галина Николаева

Она шла пешком. Влажный ветер касался лба, мысли становились яснее, ритмичность шага передавалась им. Она вспомнила прожитое. Короткое, но безоблачное счастье в доме отца и матери. Сиротство в годы войны. Возвращение отца, его смерть от чьей-то страшной руки, притаившейся здесь, рядом. И сама она, раздавленная несправедливостью этой гибели, как та женщина на трамвайных рельсах. Омертвение сердца и Володя с его любовью и радостью.

«Почему у одних жизнь идет тихо? Солнце, которое светит над страной, и бури, которые пролетают над ней, мало касаются их? Почему и хорошее и плохое, что было в стране, все должно было пройти через меня?»

И, спохватившись, она в страхе опровергала и кляла себя:

«Глупости! Какие глупости! Разве я несчастлива? Володя, прости! Я не смею и не буду больше так думать! Я бегу к тебе! Ты видишь, я бегу к тебе бегом!»

Когда она добежала до дома, мужа не было. Она обрадовалась тому, что все вещи на своих местах, что царит все та же уютная тишина и тот же домашний запах ванили от первомайских пирогов стоит в комнатах. «Все по-старому! Все отлично! А мне мерещится какая-то ерунда! Вот мой милый дом, и я так счастлива дома!»

Она позвонила мужу в институт, и когда он приехал, сияющий, с розовым и холодным от ветра лицом, она обрадовалась, что он такой же, как раньше, родной, хороший, красивый, и кинулась к нему:

— Ой, Володя, до чего же ты у меня симпатичный! Я хочу, чтоб ты всегда был рядом. Никогда не будем больше разлучаться ни на час, ни на секунду без самой крайней необходимости! Не уходи никуда! Сейчас уже поздно, но все равно мне захотелось кончить праздник с тобой вдвоем. Давай полуночничать вдвоем, с тобой на пару доконаем вино и пироги!

Он охотно подчинился ей. Он был рад подчиниться ей во всем.

ГЛАВА 11. ДАШИНО ОТКРЫТИЕ

Дашу выделили в постовые комсомольской рейдовой бригады и пригласили на заседание штаба. С опаской и волнением поднималась она в комсомольский комитет. Зеленая ковровая дорожка тянулась во всю ширину коридора.

«Половик краше одеяла!.. А ноги грязные… И сама не одета как следует… Поймут, наверно, что после смены».

Заседание уже началось, и она скромно примостилась у двери.

На главном месте за столом сидел Сугробин. Здесь, в одной с ней комнате, Сугробин был так же недостижим, как на портрете, как на берегу, когда он приманивал птицу, а Даша смотрела на него издали. Так же была откинута голова, так же, словно нарисованные, лежали высокие брови. «От какой матери такие родятся? — подумала Даша. — И отчего это в городах все красивые? Сугробин, конечно, всех наилучше, но этот, который выступает, тоже красивый. Кудри зыбью, а на галстуке змии. К чему это змиев вышивать на галстуке? Может, есть примета такая?» — Когда оратор кончил, Сугробин сурово сказал:

— Аспирант, а позорите работу поста! И ведь легко было устранить брак.

— Видите ли, я представлял…

— И чего было представлять? — перебил Сугробин. — Надо было пройти в цех и посмотреть!

— Я смотрел. И когда я посмотрел, то мне представилось…

Сугробин выслушал непонятные Даше рассуждения и сказал с таким пренебрежением, что Даша вчуже похолодела:

— Соображать надо! А вы воображаете! Эх вы… горемыка!

Парень опешил:

— То есть почему именно «горемыка»?

Даша тоже удивилась. Из всех присутствующих этот нарядный красавец меньше всех походил на горемыку.

— Воображать легко, — объяснил Сугробин. — Психи в психиатричке — и те. воображают. А вот соображать трудно. А у вас одно воображение и никакого соображения!

Парень сидел уничтоженный. Даша подумала: «Вот уж действительно горемыка! Надел галстук со змием, а соображать не. может!»

— Наш Сережа дает жару профессорским сынкам! — прошептала девушка позади Даши.

А другая, строгая, с длинными косами, отозвалась:

— Есть очень плохо воспитанные! Ни в чем нельзя положиться.

— Товарищи студенты-практиканты и аспиранты, — сказал Сугробин, — вы работаете на комсомольском посту хуже, чем мы ожидали. Лишних рассуждений у вас очень много.

— А я не студент и не аспирант, а тоже плохо работаю… — сказал худой, длиннорукий, как обезьяна, парень — И совсем не стану работать…

— Почему? — обратился к нему Сугробин.

— «Штаб», «штаб», «бригада», «бригада», а кто нас слушает? Ты, Сережа, сперва взялся! Гремела по заводу наша рейдовая! А теперь чего? Ты либо в президиуме заседаешь, либо уткнешься в свою центрифугу. От твоей центрифуги всей рейдовой бригаде настоящая центрифуга.

Парень ругал Сугробина. Остальные не возражали, но на Сугробина смотрели сочувственно. Сам он не обижался и не спорил, а только погрустнел.

Наконец очередь дошла до Даши. Сугробин объяснил ей обязанности — бороться с простоями и браком в своей смене. Даша испугалась:

— Да как же я сама-то с собой буду бороться? Кругом засмеялись.

— Так ты же теперь брак не делаешь? — сказал Сугробин.

— А норму все еще не выполняю.

— Я считаю, преждевременно ее выбирать, да еще в такой тяжелый цех, — сказала красивая девушка с косами. И другая поддержала ее:

— И вообще ЧЛЦ сейчас в центре внимания. Надо туда поопытнее.

Даша покраснела. «Конечно, преждевременно, конечно, неопытная…»

Но Сугробин возразил:

— Мы поручаем не весь цех, а только пост в стержневом отделении. Брака она не делает, а норму выполнять скоро научится. И у нее отличная характеристика.

Сугробин прочитал характеристику. В колхозе эта характеристика Даше не нравилась, потому что комсомольцы написали ее неформенными словами: «И на поле И в клубе была первой заводиловкой. Такая комсомолка, что жалко отпускать». Но эти слова убедили даже строгую девушку.

В задушевный час перед сном Даша в тревоге говорила Вере:

— Одного боюсь, уж очень я все на себя воспринимаю! Кто чего скажет, тому я сейчас же и доверяюсь.

Другой наперекор скажет, а я опять доверяюсь! Ну как с таким характером на руководящей работе?!

Через день у Даши был выходной, она нарядилась и отправилась с Верой на занятия балетного кружка. Проходя мимо завода, Даша сказала:

— Неспокойна к за Прасковью Ивановну. Новенькая, второй день у станка. Забегу поглядеть.

Она прошла в стержневое, постояла две минуты возле новой стерженщицы и всплеснула руками. Она увидела все свей так хорошо знакомые ей огрехи.

— Тетенька Прасковья Ивановна, — жалобно сказала она пожилой полной стерженщице, — что же вы это делаете? Ведь это же сплошной, чистый брак!

Она накинула на свое нарядное платье фартук Прасковьи Ивановны и стала возле нее.

— Что меня затрудняло, то я вам сейчас первым долгом покажу.

Она горела желанием передать вновь приобретенные познания.

— Не так вы уминаете! Я тоже сперва все по краю давила. Вот как надо! Самое главное — набивайте плотнее! За это вас обработчики будут уважать до безграничности! — объясняла она с воодушевлением.

«Пора уж на кружок, да ведь как уйти? Как отойду, так погонит брак! — с огорчением подумала она. — Только вчера назначили меня на пост, а сегодня столько браку!» Ей вспомнились слова Сережи: «Соображать надо, а не воображать! Эх вы, горемыка!» Она вздохнула: «Нет, уж лучше постою возле нее, чем потом ходить в горемыках…».

Василий Васильевич мимоходом сказал им:

— Что это вы у станка спаровались, две новенькие?

— Чтоб ваши старые так обучали, как эта новенькая! — сказала Прасковья Ивановна. — Такая удалая девчонка попалась!

В полночь пришел Сережа.

— Кто, так выходит на работу? — строго сказал он Даше. — Ленты в косах, туфли на каблучках! Расфорсилась? Ведь у станка стоишь!

Даша тотчас почувствовала себя виноватой.

— Так ведь я выходная, — сказала она робко,

— Почему же ты ночью в цехе? — Так ведь я работаю…

— Ничего не понимаю! То ты выходная, то ты работаешь…

— Так ведь я как постовая… — окончательно смутилась Даша.

Когда Сережа понял, что она до полуночи простояла возле новенькой, чтобы не допустить брака на своем комсомольском посту, он тихо свистнул:

— Вот это комсомольская ответственность!

Сережа шел к выходу, а лупоглазенькая стерженщица стояла в памяти, как живой укор. «Почему мало таких в бригаде? Не сумел как надо поднять комсомольцев? Может, сам стал не такой, как надо?»

Даша не подозревала о тревоге, которую внесла в мысли начальника штаба. Она собиралась идти домой, когда Сугробин снова появился у ее станка.

— Устала, наверное? Пойдем, я тебя отзезу домой. Я на машине.

Машина, ожидавшая Сугробина, была маленькая, кургузенькая, невиданных очертаний.

— Самоделка! — объяснил он. — Мы с дедом сами собирали с бору да с сосенки. Смешная, а ходит что твой «ЗИМ».

Но Даша не находила ее смешной. Она впервые в жизни ехала в легковой машине. Она села рядом с Сугробиным, и машина помчалась по пустынным ночным улицам. Только что прошел дождь, и огни фонарей празднично отражались в мокром асфальте. Ночами к заводам усиленно гнали составы с грузами, и влажный ветер, врывающийся в кабину, пахнул паровозным дымом,