Битва в пути - Галина Николаева

Передернула плечами и чуть небрежно прищурила глаза, как Люда Игорева. Не старательными усилиями, а легко, играючи набрала состав, не глядя бросила, потом на миг заглянула — легло на место! Получилось! Взяла арматуру и прищурилась уже не из подражания Люде, а чтоб глаза не мешали пальцам. Вставила, опять взглянула мгновенным взглядом — опять правильно. Тогда она осмелела. Пальцы работали, как летали. Несколько раз она сбилась. Оба раза пришлось перекладывать арматуру. Но все это ничего не значило перед тем чувством освобождения, которое охватило ее, как только она доверилась пальцам, перед той радостью, которую сегодня доставила ей работа. «Вот она, я-то, — думала она. — А я и сама не знала!»

Первые часы она шла в графике и только перед самым перерывом сбилась, недоделала двух лент: устала.

Василий Васильевич первый заметил ее успехи.

Взглянул на доску, потом подошел к Даше, постоял, поглядел, удивился:

— Ну, ну, ну!

В перерыв в столовую, запыхавшись, прибежала Веруша, обняла подругу за шею.

— Ну как, Даша, как?

Даша засмеялась и заговорила быстро и тихо, чтоб рядом не поняли:

— Началось! Словно сама себе руки расковала! Как пришла, стою, дожидаюсь, держу руки под фартуком, и они так и просятся, так и просятся! Доверилась я им! И чуткость какая-то начала в них появляться!

— Я тебе всегда говорила, а ты плакала!

— Я сейчас сама на себя удивляюсь! От старательности беру, бывало, вкладыш, словно в нем пуд веса. А ведь он как перышко!.. Притронься пальцем — сам держится.

— Норму сделаешь?

— Не знаю. Еще, конечно, будут неприятности. Еще и в арматуре стала сбиваться от быстроты. А то летают они, смело летают, да вдруг испугаюсь я за них, и опять они отяжелеют, как раньше бывало. Но главное — я теперь дорогу знаю. А то топчусь на месте, дороги не вижу. Я еще натренируюсь!.. Только ты про это никому!..

— Я да ты! Я да ты! Вдвоем будем знать. Да еще тете Оле скажем. Когда из нашей комнаты что выходило?

В перерыв они не успели наговориться. Даша уже шла к станку, а Веруша все семенила рядом.

После, перерыва дело пошло хуже. Даша часто путалась, выбивалась из графика и сделала одну бракованную ленту. И все же в этот день она перешагнула недоступный рубеж — добилась еще четырех лент. До нормы осталось уже не десять, а шесть.

ГЛАВА 12. ПОД ДАМОКЛОВЫМ МЕЧОМ

Из Москвы сообщили, что у Вальгана был приступ аппендицита и его оперировали. Бахирев бесстыдно радовался:

«Помереть не помрет, здоров, а пролежит еще недели две — счет в мою пользу».

Он по-прежнему занимался чугунолитейным, моторным и инструментальным цехами, а в других цехах его мало знали и еще меньше им интересовались. Уханову, а от него и другим было известно, что Вальган настаивал в министерстве на переводе Бахирева и только болезнь помешала директору довести дело до конца.

Поэтому вызывало насмешку и даже сожаление то, что «новый» держался властно, действовал решительно, вид имел довольный, временами даже счастливый.

Уханов говорил о нем со снисходительной иронией:

— Наш «калиф на час» не понимает своего положения!

— Не понижать такого положения может только дурак, — возражал Шатров. — По-моему, он не глуп.

— Чем же ты тогда объясняешь всю его линию? Шатров нерешительно покачал готовой и высказал предположение:

— Дурак не дурак, но, может, маньяк?

— Ну, хрен редьки не слаще, — засмеялся Уханов, Бахирев видел насмешку одних и сожаление других и понимал и то и другое.

Он не понимал Чубасова. Чубасов поддерживал начинания Бахирева, но в то же время все чаще упоминал Вальгана: «Вот приедет Семен Петрович, как он взглянет?», «Подождем Вальгана с этим вопросом».

Казалось, он один на всем заводе не видел неприязни Вальгана к Бахиреву или не желал брать ее в расчет и не понимал положения Бахирева. Это было тем странней, что сам Бахирев отлично понимал: Вальган не из тех, кто даст одолеть себя какому-нибудь червеобразному отростку! Поправится, прилетит (такие на поездах не ездят!) и вот-вот появится, на радость всему заводу. А через пару дней придет приказ: «Главного инженера т. Бахирева отозвать для использования по специальности в танкостроительной промышленности». Два месяца назад Бахирев был бы счастлив таким решением, но теперь… Ведь любят же, особой любовью трудновоспитуемых детей, любят особой любовью врачи самых тяжелых больных! Почему не может главный инженер полюбить трудный завод?

Но дамоклов меч был занесен над этой любовью.

«Пока есть время для борьбы — поборемся! — подбадривал себя Бахирев, — Есть такой термин, неведомый в тракторостроении, — боеспособность!»

Но как ни бодрился Бахирев, он работал под дамокловым мечом, и это заставляло его спешить, начинать преждевременно и комкать начатое.

Захлебывался чугунолитейный цех с его новым руководством, с разломанной стеной и полом. Долгожданная комплектная подача деталей налаживалась с трудом.

Бахирев требовал расчетно-техническое нормирование: слухи об этом поползли по заводу и волновали рабочих.

Новый начальник моторного цеха Рославлев оказался человеком недоступным для Бахирева. Во имя дела, ценой ломки собственного характера, Бахиреву удалось завоевать многих, от Шатрова и Сагурова до Василия Васильевича и Ольги Семеновны. Только Рославлев по-прежнему мрачно поглядывал на Бахирева из-под ощетиненных бровей и не скрывал своего нежелания с ним разговаривать. Он накрепко запомнил и неудачный рапорт Бахирева, и обиду, нанесенную Василию Васильевичу, и другие ошибки «одиннадцатого главного», и Бахирев, кляня в в душе Рославлева и ломая себя, кротко переносил его резкости и хрипел от старания говорить с ним сладчайшим, просительным голосом. Но Рославлев не поддавался ни на кротость, ни на просящие интонации. Дело он двигал осторожно и на все подстегивания главного инженера небрежно отмахивался:

— Погодите, разберусь…

Бахиреву некогда было «годить». Верный своему пристрастию к цифровой точности, он решил провести в моторном цехе хронометраж. Он знал, однако, что Рославлев не выносит вмешательства во внутрицеховые дела. Как подчинить своей воле и своим планам этого непокорного человека, который независимо и грубовато гудел даже на самого Вальгана? Раздумывая над этой загадкой, Бахирев утром шагал в моторный цех. У входа он обогнал группу рабочих.

— Валета в цех прислали! — говорил один. — Валет теперь пойдет дуги гнуть!

— Валентин Корнеевич — валет не простой, а козырной! — ответил ему другой. — Этот валет тузов бьет!

Рославлев сам понимал, что он «валет козырной». Он едва поздоровался с Бахиревым движением зубных щеток-бровей и продолжал говорить со старым мастером Малютиным.

«Да, это не Сагуров! Отнюдь не Сагуров!» — вздохнул про себя Бахирев и тихонько присел к столу.

— Восемьсот бракованных коленвалов накопили! Чей брак?

— Как его определить? Брак давний! — вздохнул всегда хмельной мастер с вихляющимся телом, с быстрыми, но неверными, как у летучей мыши, движениями.

— Кто у вас групорг? — спрашивал Рославлев.

— Василенку выбирали. Или это в том году был Василенко? Не припомню…

— А кто комсорг?

— Да все они у нас комсорги! Что безусый, то распоряжается! Что безусый, то и комсорг!

— Так кто ж, прах вас возьми, у ват в активистах? — рассвирепел Рославлев. — На кого опираетесь? На стойку вы опираетесь, вон там, на углу, в распивочной… На стойку! Вот на кого!

Когда мастер ушел, Рославлев, не меняя презрительно-враждебного тона и избегая обращаться к Бахиреву, буркнул куда-то в сторону:

— Не моторный цех, а вотчина князя Малютина… Кто ему норму водки не поставит, тому он норму выработки не выставит…

— Пишите рапорт, — кратко сказал Бахирев. — Я дам приказ об увольнении.

— Восстановят. Увольняли уже. Суд восстановил. Однако обещание несколько смягчило Рославлева, и, пользуясь этим, Бахирев заговорил о хронометраже:

— Нам надо спешить. Цифры помогут в два дня выявить всю картину.

Рославлев отрезал:

— Я привык ориентироваться по людям у станков, а не по цифрам на бумаге. Сверхспешки не люблю и нужды в ней не вижу.

«Этого не перегрубишь, — понял Бахирев. — Если бы к я не видел нужды в сверхспешке». Но дамоклов меч висел над ним. Он помолчал, потом покряхтел, потом что было силы дернул себя за вихор и наконец произнес мягким, скрипуче-сладким голосом:

— Я вижу нужду, Валентин Корнеевич.

— Вы и проводите, коли вы видите. — Рославлев как ни в чем не бывало занялся бумагами.

«Ну, зверь!» — подумал Бахирев, но стерпел и это,

— Хорошо. Договорились. Я проведу. Он чувствовал себя оплеванным.

Со следующего утра технолог и активисты-комсомольцы встали на основных линиях с хронометражными бланками в руках.