Черника в масле - Никита Максимов

«Чёрт, не повезло. Я думал, что ты мне можешь пригодиться».

– Знаешь, подполковник Михайлов, я никогда не был высокого мнения о москвичах и военных. Наверное, тебе не стоило так далеко ехать, чтобы ещё раз его подтвердить. Ты говоришь мне про относительность добра и начинаешь нести такую чушь, как будто я сижу в советской начальной школе, а ты мне политинформацию читаешь. Мне сколько лет, по-твоему? Я все эти истории про злобных и коварных шпионов услышал ещё до того, как мне пионерский галстук повязали. Задолго до того, как твои родители тебя в проект внесли. Так что ты мне слова типа «Родина», «враги», «диверсанты» в уши не тычь. И про баланс добра и зла тоже не тебе меня учить. Я, по крайней мере, в реальном мире жил и пробовал его на вкус, пока ты в армии от жизни прятался. Что ты от меня так отпрянул? Я твою породу хорошо знаю. Такие, как ты, служить идут не потому, что там долг и честь, а за кормом и безответственностью. За тебя же всё решает командование, твоё дело под козырёк брать и исполнять, не рассуждая. Ведь приказ – это святое. Вертикаль опять же. И хорошим там быть тоже легко. Начальству не перечишь – уже молодец. Подчинённому помог – король! Мог ведь ничего не делать, ибо не положено. А раз пальцем пошевелил – всё, «отец солдатам». Чего б не быть отцом, за казённый-то счёт. Не с себя же рубашку снимаешь, не свою квартиру ростовщикам закладываешь, чтобы работникам зарплату выплатить. И жену, небось, к ногтю прижать можно, когда она тебя ремонт в квартире сделать заставляет или лишние колготки клянчит. «Не до тебя, дорогая, Родина в опасности! Баланс добра и зла не в нашу пользу, так что – извини!». А что, ты ж на государственном довольствии, от тебя ничего не зависит. Отощало государство – ничего не попишешь, надо терпеть. Разжирела страна чуток или просто наверху кому-то ссыкотно стало, так что решили лучше забрать у кого-нибудь кусок и вам скормить, чтобы в вас верность не иссякла – так сразу можно голову задрать и грудь выпятить. Хоть ты и не сделал ничего ровным счётом для своего благополучия. Только сидел на попе ровно, голову задрав, да хвостом вилял. Добро и зло для него относительны… Тоже мне, Эйнштейн от морали нашёлся! Ещё учить меня пытаешься, что в моём возрасте важно, а что нет. Пожил бы в реальном мире, давно бы уже сообразил, что единственное, что имеет значение: правильно ты поступаешь или нет. Будет от твоих действий вокруг больше добра или ты просто ещё одну лопату говна в мир вбросил. Вот и всё. А вся эта чушь про родину и врагов. Если бы вы все или хотя бы большая ваша часть помнили присягу, которую даёте, когда форму надеваете. Когда клянётесь служить народу и Отечеству. Народу, блин! И Отечеству. А служите все поголовно тому, кто корм в вашу миску подбрасывает. Даже если он иногда оказывается врагом народа и Родины похуже всех иностранных террористов и диверсантов. Почему в нормальной стране армия – это опора, которая в случае чего может зайти, хлопнуть кулаком по столу политиков и сказать: «Хватит! Что-то вы заигрались, ребята»? Почему же вы, господа офицеры, которые так любят щёки надувать и рассуждать о чести, традициях и важности, почему никто из вас ни слова не сказал, пока вас вместе со страной в навоз втаптывали? Где вы были, герои? Теорию относительности добра и зла разрабатывали?

Последние слова Андрея перекрыл громкий хохот. Сидевший у стола толстяк не просто смеялся – ржал в голос так, что под расстёгнутым разгрузочным жилетом колыхалось пузо, и из глаз лились слёзы. Военный вздрогнул, бросил на него косой взгляд через плечо, а потом снова повернулся к Смирнову. Несмотря на то, что в комнате – большой горнице деревенской избы – уже порядком потемнело из-за сгустившихся за грязными окнами сумерек, было ясно видно, что лицо его идёт вперемешку багровыми и бледными пятнами, а нервно сцепленные на груди руки с трудом удерживаются от того, чтобы не влепить хорошо поставленный, возможно калечащий удар.

– Ай, молодца! Ай, порадовал! – еле-еле смог выговорить сквозь смех толстяк. – Что за день такой удачный выдался! И слухи подтвердились, и нарушители твои нашлись. Так ведь мало этого, слышь, подполковник? Ещё и этого проходимца раздобыли! И ведь не обычный какой мужичонка, который двух слов связать не может, если одно из них не матерное. Ведь как сказал! Припечатал! Даже я так складно не умею. Ух, порадовал! Спасибо, родной. Даже извиниться перед тобой хочется за то, что Паша тебя так отмордовал. Знали бы, что ты такую речь задвинешь, ха-ха-ха! Сам виноват, что молчал-то, как баран? Надо было сразу там, у больницы, выступать начинать. Ой, не могу, щас сдохну!

Толстяк веселился совершенно искренне, военный же напротив – всё мрачнел и мрачнел. Наконец отсмеявшись, человек у стола махнул рукой.

– Ладно, спасибо, поугорали и довольно. Даже жалко, что ты нам всё наврал здесь. Наврал, наврал, не отнекивайся! И ты подполковник, обиженные глаза не делай. Развели тебя, как лоха. Я ж правильно сказал в начале – не научимся, так поржём. Спасибо за веселье, но я ни в жизнь не поверю, что этот вот краснобай – обычный таёжный поселянин, живущий в какой-то глухомани с мифической тёткой. Я тебя умоляю…

Всё ещё улыбаясь, он махнул на Смирнова рукой, но в его глазах уже начала поблёскивать знакомая холодная металлическая искра.

– Жаль, мужик. Я б тебя с собой забрал, держал бы специально, чтоб ты вояк травил. Слушай, может, всё-таки сам всё расскажешь, а? Ради человеколюбия? Чтобы баланс не пострадал? А-а, кого я обманываю! Ладно.

Он ещё с минуту рассматривал Смирнова, уже без всякой улыбки. Наконец кивнул в сторону своего подручного:

– Паша, тащи аккумулятор и пару «крокодильчиков». Поговорим предметно, а то день уже почти закончился.

– Ещё чего-нибудь захватить? – спросил тот прокуренным басом, поворачиваясь к двери.

– Да чёрт его знает. Пачкаться неохота. Ладно, кусачки возьми ещё. На всякий случай.

Паша сделал шаг к двери. Та неожиданно дрогнула ему навстречу, послав внутрь эхо отдалённого грохота. Одновременно с дверью охнули все уцелевшие стёкла в окнах, из одной рамы вылетел порядочный кусок, плашмя грохнулся об пол и разлетелся мелкими осколками.

– Что за… – все в комнате вздрогнули и встрепенулись. Паша замер на полушаге, вскинул руку к уху, из которого выходила спираль провода, другой рукой не глядя щёлкнул переключателем коммуникатора. Оконные стёкла зазвенели, задребезжали, транслируя в комнату частый глухой стук, доносящийся откуда-то.

– Атака! Атака! – Пашин бас почему-то сделался на октаву выше. – Наш броневик на въезде только что протаранила машина с взрывчаткой! Обстрел со стороны леса!

– … твою мать! – Толстяка подбросило с места, как на пружинах. – На базу сообщить немедленно! Пусть все вертушки поблизости идут сюда! Чёрт бы тебя побрал, подполковник, втравил ты нас в говно!

– Я?

– Ты, кто ж ещё? Пока ты не припёрся, у нас такого бардака не было! Так, ладно! Остаёшься здесь, сторожишь этого перца…

– Нет. Мои люди там…

– Ни хрена с ними не случится! Они в больнице, убогих сторожат, как ты велел. Я иду разбираться на месте, а ты останешься здесь, понял? Заткнись и не спорь! Этот мужик – самая важная добыча за сегодня, я это чую. Если его правильно расколоть, выясниться, что он всё знает: кто, где, что и когда. Ясно?

Военный колебался пару секунд, потом кивнул.

– Сколько человек тебе нужно в помощь?

– Да я и один…

– В жопу ты пойдёшь один! Ты и ты! – толстяк ткнул пальцем в двух своих бойцов. – Останетесь здесь, присмотрите за подполковником и этим… говоруном. Остальные – за мной. Паша, ты ведёшь.

Детина взял автомат наизготовку, левой рукой распахнул дверь в сени, выглянул из-за косяка, потом шагнул наружу из комнаты, делая поднятой левой ладонью знак следовать за ним. Цепочкой быстро потянулись остальные, толстяк шёл в середине. Через дверной проём было видно, как распахнулась входная дверь, и в сени хлынул рассеянно-жемчужный свет поздних серых сумерек. Поток света несколько раз перечеркнули тёмные силуэты и дверь закрылась. Оставшиеся два наёмника «Транснефти», не дожидаясь команды, разошлись к двум смежным стенам, заняли там позиции у окон. Подполковник Михайлов проследил за ними взглядом, сам прикрыл дверь в сени и встал на полпути между ней и пристёгнутым к стулу Смирновым. Подтянул на голову гарнитуру:

– Сержант, доложите обстановку.

Стоял, склонив голову и вслушиваясь в то, что говорили ему в наушник, закрывавший левое ухо. Андрей следил за всеми троими и мучительно соображал, что бы такого предпринять. Может, не стоило доводить военного до белого каления?

В дверь постучали. Четыре головы повернулись в её сторону.

– Кто?

В ответ ни звука. Подполковник медленно опустил, увёл за спину висящий на трёхточечном ремне автомат, откинул клапан на кобуре. Переглянулся с наёмниками. Те уже держали дверь на прицеле. Михайлов сделал им предостерегающий жест, вытянул из кобуры и поднял на уровень плеча пистолет.