Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Личному знакомству с космонавтами кроме соприкосновения с ними, так сказать, прямо по службе очень способствовало общение в неслужебной обстановке. Когда я, закончив рабочий день на тренажере, отправлялся в Москву, не раз то один, то другой из них спрашивал, не помешает ли он, если подъедет со мной на машине.
Очень запомнились мне эти поездки. Час езды – час беседы. Беседы, во время которой мои спутники раскрывались часто с весьма неожиданной стороны. Один будущий космонавт, например, на занятиях неизменно собранный, активный, заинтересованный, переживал, оказывается, как раз в те дни тяжелую личную драму: смерть новорожденного ребенка. Тут-то я понял, что слова о волевых качествах этого человека, написанные в его характеристике, отнюдь не пустые слова…
Интересно было отношение космонавтов к своей будущей космической карьере, в частности в сравнении с летной деятельностью.
Один из них, Григорий Нелюбов, сидя у меня в машине, по дороге в Москву как-то сказал:
– Слетать бы в космос разок, а потом назад, на свой «МиГ-девятнадцатый»…
– Почему, Гриша? – удивился я. – На «девятнадцатых» тысячи летчиков летают, а тут ведь дело уникальное!
– Я понимаю. Потому и хочу слетать. Но в самолете все в своих руках. Сам себе хозяин…
Тогда я ничего не возразил. Хотя, в общем, уже мог предполагать, что степень влияния космонавта на полет его корабля по мере совершенствования космической техники и усложнения выполняемых ею задач будет возрастать.
А потом продолжить разговор не удалось. Судьба моего собеседника сложилась невесело. Много лет спустя его товарищ по отряду космонавтов Г. Шонин в своей книге «Самые первые» так написал о нем: «Не слетал в космос и «флотский парень» Григорий… Гриша легко сходился с людьми, быстро завоевывал их симпатии. Казалось, удача не обходила его стороной. И действительно, вначале все для него складывалось наилучшим образом: его назначили вторым дублером Гагарина. Но, очевидно, не зря бытует пословица: «Знал бы, где упасть, подстелил бы соломки». Для нас всех и для самого Григория было большой неожиданностью, когда ему и еще нескольким ребятам пришлось расстаться с отрядом. Режим и труда, и отдыха космонавтов был суров. Не менее суровы были наказания за малейшие отклонения от этого режима. Мы тяжело переживали их уход. И не только потому, что это были хорошие парни, наши друзья. На их примере мы увидели, что жизнь – борьба и никаких скидок или снисхождения никому не будет».
Да уж, чего-чего, а снисхождения к Нелюбову проявлено не было. Нарушение дисциплины, в котором он был, вне всякого сомнения, повинен, повлекло за собой предельно жесткую, я бы даже сказал – жестокую меру наказания: отчисление из отряда космонавтов, хотя воинские уставы дают, как известно, в руки начальников достаточно широкий спектр мер взыскания для воздействия на провинившихся подчиненных. Мне – как тогда, так и теперь – представляется, что сохранить такого одаренного человека, как Нелюбов, в отряде первых космонавтов стоило… А дальше его жизнь пошла, что называется, под откос. Откомандированный назад в строевую часть, он не выдержал – стал прикладываться к бутылке и вскоре погиб, попав под поезд.
Сравнение же работы космонавта с работой летчика, правда, с несколько иных позиций, сделал снова, много лет спустя, другой космонавт – Георгий Гречко. В беседе с писателем и журналистом Ярославом Головановым[7] он сказал: «А знаешь, если бы начинать жизнь сначала, я бы не пошел в космонавты. Я бы пошел в летчики-испытатели. Там летают каждый день, и для оценки человека есть самый главный критерий: дело». Так что на сей счет существуют разные точки зрения. И, наверное, имеют на то право…
На личности космонавта как бы фокусировались все гражданские чувства, вызванные первыми в истории космическими полетами (кстати, и Гагарин, и Титов, и другие космонавты не упускали случая во всеуслышание подчеркнуть это обстоятельство и заявить, что считают его несправедливым).
Правда, в дальнейшем определенная трансформация воззрений общества на космические полеты не могла не произойти в связи с тем, что полеты эти стали исчисляться десятками – исчез эффект уникальности события. А силу этого эффекта понимает каждый, понимали, кстати, и первые космонавты. Когда после торжественной встречи Гагарина на Красной площади, во время приема в Кремле, я сказал Титову: «Ну, Гера, теперь скоро мы увидим ваш портрет на Историческом музее и послушаем ваше слово с Мавзолея», – он ответил: «Что вы, Марк Лазаревич. Такое два раза не повторяется».
Но в том, что касалось встречи его самого, космонавт-2 ошибся. Его встречали почти так же радостно и торжественно, как Гагарина. Был и проезд в открытой машине из Внукова в Москву, и огромный портрет на Историческом музее, и митинг на Красной площади, и кремлевский прием – все было. А главное, была соответствующая общественная атмосфера, была всеобщая убежденность, что именно так и нужно встретить второго советского космонавта. Мне кажется, что полет Титова как-то дополнительно осветил полет Гагарина – утвердил его закономерность, неслучайность, в то же время почти не затронув его уникальности!
Руководители подготовки первых космонавтов и все, кто принимал участие в этом деле, понимали, какой удар славы ожидает их воспитанников. Может быть, не в полной мере (тут действительность, как говорится, превзошла все ожидания), но понимали. Понимали и делали все от них зависящее, чтобы по мере возможности подготовить своих слушателей к этому тяжкому испытанию. Так получилось, что кроме спортивной, парашютной, теоретической и всех прочих видов подготовки космонавтов пришлось им проходить еще и подготовку психологическую, причем направленную не столько на противодействие психическим нагрузкам в самом космическом полете (в этом отношении стойкость ребят сомнений не вызывала), сколько после него.
Свой собственный скромный вклад в это официально никак не запланированное дело я пытался обосновать с позиций чисто профессиональных.
– Какой у вас налет? – спрашивал я у четырех из шести моих подопечных. – Двести пятьдесят часов? Триста? Ну так не говорите пока, что вы летчики. Летчик начинается с шестисот, а то и с восьмисот часов. Не меньше…
Конечно, говоря так, я несколько сгущал краски. Разные бывают обстоятельства формирования летчика, разные требуются
