Финальный аккорд - Кевин Милн

– Нелегко было вам отдать это.

– Нелегко. Это самое трудное из всего, что я когда-либо делал.

– Я думаю, она была бы рада, что вы так поступили.

Я попытался улыбнуться.

– При встрече с ней в раю мне мало не показалось бы, если бы я это не сделал.

Доктор Расмуссен вернул завещание Регу.

– Мелким шрифтом написано один месяц.

– Я знаю. Я опоздал. Предусмотрены юридические санкции за сокрытие?

– Опоздали? – ответил Рег. – Пфф. Цель заключается не в том, чтобы отмерять подобного рода вещи вплоть до секунды, а в том, что мы должны отнестись с уважением к пожеланиям человека. Кроме того, в этом месяце тридцать дней, так что в этом смысле вы как раз вовремя.

Я уставился на кровать.

– Ты слышишь это, Анна? В кои-то веки я вовремя.

– Итан, я полагаю, тот факт, что вы даете мне это, означает, что вы готовы исполнить волю жены?

К нам подошла Хоуп. Я положил одну руку ей на плечо и притянул к себе, с трудом сглотнув комок в горле.

– Да. Настало время позволить ей уйти.

Он кивнул в ответ.

– Ну, думаю, хорошо, что у вашей дочери есть шанс провести некоторое время с мамой. Я предлагаю подождать еще четыре или пять дней. В любом случае юристу потребуется не меньше времени для подготовки всех необходимых документов. И у вас будет время, если вы захотите, оповестить других членов семьи и друзей. Возможно, вы дадите им возможность приехать сюда и проститься с ней. Как считаете?

Хоуп и я посмотрели друг на друга в поисках поддержки и потом согласно кивнули головой.

– Доктор Расмуссен, – продолжил Рег, – вы думаете, что медицинская команда согласится с таким планом?

– Я обговорю с ними, – заверил он, – но, учитывая текущее состояние Анны, я не вижу препятствий. Итан, мы дадим вам столько времени, сколько надо, чтобы родственники смогли попрощаться с ней, а потом мы отключим диализ. Все должно пройти спокойно. Хорошо?

Мне так хотелось сказать ему, что это звучит совершенно ужасно и что нет ни одного способа, чтобы мы могли по-настоящему довести это дело до конца. Остановить диализ, и пусть токсины парализуют организм Анны? Было бы гораздо проще не подключать ее к аппарату искусственного дыхания в самом начале или не заводить ей сердце, когда оно остановилось в машине «Скорой помощи» и потом, во время операции. Но ни одно из этих решений я не мог бы принять. Я знал, что «диализный» путь был самый гуманный. Неизлечимо больные пациенты сами выбирали его, когда борьба с болезнью становилась слишком изнурительной. И я знал, Анна не будет чувствовать боли.

– Хорошо, – пробормотал я. – Еще пять дней.

Глава 26

Хоуп была непреклонна, заявив, что мы проведем ночь в больнице, и я не смог ей отказать. Это означало, что Хоуп заняла вторую кровать в палате, а я снова был отправлен на кресло. То ли из-за неудобного положения, то ли из-за огненной бури мыслей в голове, но я не мог спать. Хоуп была в полной отключке от усталости. Я встал и прошелся по тускло освещенной палате. В тени, в углу, прямо между двумя окнами, я заметил темные очертания футляра с дедушкиной гитарой. Я навсегда избавился от этой вещи. Но почему-то в ту ночь мысль о том, чтобы взять Карла или, по крайней мере просто взглянуть на него, не показалась мне такой уж предосудительной.

С какой-то медлительной нерешительностью я направился в угол палаты, схватил футляр за ручку и вернулся с ним к креслу. Садясь, я включил у себя над головой небольшой светильник для чтения и положил футляр к себе на колени. Последний раз я открывал его за несколько месяцев до аварии. Это было поздно ночью перед поездкой в командировку, когда я уехал из дома на две недели. Анна упросила тогда поиграть перед отъездом, и я сделал ей одолжение, сыграв одну коротенькую песню перед тем, как мы оба легли спать.

Медленно, один за другим, я открыл металлические защелки, которые закрывали футляр. Больше всего меня тревожило то, что ждало внутри. Каждый раз, когда я смотрел на футляр в течение последнего месяца, я знал, что меня ждет там – запечатанная в розовый конверт и подсунутая под струны записка. Впервые за все годы брака я не был уверен, что хочу прочитать то, что жена написала. Мне казалось несправедливым, что последние слова, которые я услышу от нее, были написаны за несколько месяцев до ее трагической кончины.

Дрожащими руками я поднял крышку. Глаза неохотно продвигались вверх по грифу гитары к тому месту, где я знал, что меня будет ждать записка, аккуратно вплетенная в струны. Когда взгляд дошел до колков, я замер. Никакой записки не было. Я не знал, то ли радоваться, что не придется читать ее последнюю записку, то ли огорчаться, что Анна впервые оплошала.

Я пробежался ладонью вдоль гладкой поверхности древесины, потом спустил на пол футляр, вынимая из него Карла. Я просто хотел попробовать, какое ощущение он вызовет у меня в руках. Но когда я вытаскивал инструмент, я услышал слабый приглушенный стук внутри его полого тела. Когда я перевернул гитару вниз струнами и потряс, мне на колени выпали два розовых конверта. Я снова замер. Прежде я никогда не получал две записки сразу.

– Что ты делаешь, Анна? – прошептал я вслух. – Одна записка… такой был уговор.

Я сидел и смотрел на конверты бог знает как долго. В конце концов я положил гитару и поднес письма к свету. Сверху на каждом конверте было написано вычурным почерком Анны, прямо по центру между восьмушками: «Настоящая любовная записка». Я очень точно взломал при помощи зажигалки печати на обоих конвертах и ногтем вскрыл их. Находившаяся внутри записка была написана четыре с половиной месяца назад. Она была очень короткая и горько-сладкая.

«Итан, иногда у меня складывается ощущение, что единственная возможность сказать, что я люблю тебя, это написать тебе записку. Это так грустно! Я скучаю по тебе. Как бы я хотела, чтобы ты не уезжал завтра. Я скучаю, переживаю, что тебя нет рядом и я не могу поговорить с тобой. Хоуп тоже по тебе скучает. Ты нам обеим нужен. Спасибо за то, что поиграл мне сегодня вечером, но мне нужно слышать твою игру чаще потому, что, если ты играешь, значит, ты дома! Приезжай скорее. Люблю. Анна».

Еще раз, взглянув на кровать, я прошептал: «Я дома». На меня напала тяжелая меланхолия, как только я вскрыл второй конверт. Я не мог избавиться от ощущения, что что-то было не так. Почему две записки? Когда она успела написать вторую? Может быть, она уже запечатала конверт и вдруг вспомнила, что еще что-то не сказала, ведь я постоянно отсутствовал? Может, она собиралась отругать меня за то, что я постоянно позволял семейным делам проноситься в стороне от меня?

Я осторожно вытащил стопку бумаг из конверта. Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда я прочитал дату в верхнем углу первой страницы. Я знал, какое это было число. Это был худший день в моей жизни, и, возможно, мог бы стать последним днем Анны, ровно тридцать дней назад. День, когда случилась авария.