Толкователи (сборник) - Урсула Ле Гуин

– Это он.

– Я Эсдардон Айа, Музыка Былого, из посольства Экумены, – снова сказал он, как мог непринужденнее. – Меня держали здесь насильственно. Благодарю вас за мое освобождение.

Некоторые уставились на него так, как смотрят люди, никогда прежде не видевшие инопланетян, осваиваясь с его красновато-коричневой кожей, глубоко посаженными глазами в белой обводке и более скрытыми отличиями в форме черепа и лица. Двое глядели на него с вызовом, словно проверяя его утверждения, показывая, что поверят ему, только когда он представит доказательства. Крупный широкоплечий мужчина с белой кожей и рыжеватыми волосами – типичнейший пыльный, чистокровный потомок древней покоренной расы – очень долго смотрел на Эсдана.

– Мы здесь для этого, – сказал он.

Он говорил тихим мягким голосом имущества. Возможно, потребуется поколение, а то и два, чтобы они научились повышать голос, говорить раскованно.

– Откуда вы узнали, что я тут? Через полевую сеть?

Так называли тайную систему передачи сведений голосом – уху, с поля в поселок, в город и обратно задолго до появления голосети. Хейм использовал полевую сеть, и она была главным орудием Восстания.

Невысокий смуглый мужчина улыбнулся, чуть откинул голову, но оборвал кивок, заметив, что остальные никаких сведений не дают.

– Вам известно, кто удерживал меня здесь, Райайе. Не знаю, чье поручение он выполнял. Все, что я могу вам сказать, я скажу. – Он поглупел от облегчения и говорил слишком много, разыгрывал хоровод вокруг розового куста, тогда как они играли в твердокаменность. – У меня здесь есть друзья, – продолжал он более нейтральным тоном, переводя взгляд с лица на лицо – прямой, но вежливый. – Невольницы, домашняя прислуга. Надеюсь, с ними ничего не случилось?

– Возможно, – ответил седой щуплый человек, выглядевший очень усталым.

– Женщина с ребенком, Камза. Старуха, Гана.

Двое-трое покачали головами, выражая неосведомленность или равнодушие. Остальные никак не прореагировали. Он снова обвел их взглядом, подавляя раздражение и гнев. Такая напыщенность, такая идиотская игра в молчание!

– Нам надо знать, что вы тут делали, – сказал рыжеватый.

– Агент Армии Освобождения в столице дней пятнадцать назад должен был переправить меня из посольства в штаб Освобождения. На Разделе нас подстерегли люди Райайе. Они привезли меня сюда. Некоторое время я провисел в клетке-укоротке, – сказал Эсдан все тем же нейтральным тоном. – У меня повреждена ступня, трудно ходить. Дважды я разговаривал с Райайе. Прежде чем сказать что-нибудь еще, мне, как вы понимаете, необходимо узнать, с кем я имею дело.

Высокий и худой, который выпустил его из кладовой, обошел стол и быстро переговорил с седым. Рыжеватый выслушал и согласился. Высокий и худой сказал Эсдану своим нетипично резким, грубым голосом:

– Мы особый отряд передовой Армии Всемирного Освобождения. Я маршал Метой.

Остальные тоже назвались. Крупный рыжеватый оказался генералом Банаркамье, усталый пожилой – генералом Тюэйо. Они называли свои звания вместе с именами, но, говоря друг с другом, звания не употребляли, а его не называли господином. До Освобождения арендники редко обращались друг к другу с какими-либо наименованиями, кроме родственных – отец, сестра, тетя… Звания ставились перед именами владельцев – владыка, хозяин, господин, начальник. Видимо, Освобождение решило обходиться без них. Ему было приятно познакомиться с армией, где не щелкали каблуками и не выкрикивали названия чинов. Но он так полностью и не понял, с какой, собственно, армией познакомился.

– Вас держали в том помещении? – спросил Метой.

Непонятный человек: бесцветный холодный голос, бледное холодное лицо. Однако в нем не было такого перенапряжения, как в остальных. Видимо, он был уверен в себе, привык быть главным.

– Там меня заперли вечером. Словно они получили какое-то предупреждение об опасности. Прежде я жил в комнате наверху.

– Можете вернуться туда, – сказал Метой. – Но не выходите из нее.

– Хорошо. Еще раз благодарю вас, – сказал он им всем. – Будьте так добры, когда вы поговорите с Камзой и Ганой… – Он не стал ждать пренебрежительного молчания, повернулся и вышел.

С ним пошел один из более молодых. Он назвался задьйо Тэма. Следовательно, Армия Освобождения использовала традиционные чины веотов. Что среди них были веоты, Эсдан знал, но Тэма не был веотом. Светлая кожа, выговор городского пыльного – мягкий, суховатый, отрывистый. Эсдан не попытался заговорить с ним. Тэма был на пределе, выбит из колеи ночными убийствами в рукопашной… или чем-то еще. Его плечи, руки и пальцы почти непрерывно подрагивали, бледное лицо болезненно хмурилось. Он не был в настроении болтать со штатским пожилым пленным инопланетянином.

«Во время войны пленники – все», – написал историк Хененнеморес.

Эсдан поблагодарил своих новых тюремщиков за освобождение, но он вполне понимал свое положение. Он все еще находился в Ярамере.

И все-таки было облегчением снова увидеть свою комнату, опуститься в кресло без ручки у окна и поглядеть на утреннее солнце, на длинные тени деревьев поперек лужаек и террас.

Но, против обыкновения, никого из домашних слуг там не было видно, никто не вышел наружу заняться своей работой или отдохнуть от нее. Никто не входил в его комнату. Утро медленно близилось к концу. Он поупражнялся в танхаи, насколько позволяла ступня. Потом сидел, чутко насторожившись, задремал, проснулся, попытался сидеть прямо, но тревожно ерзал, обдумывая слова «особый отряд передовой Армии Всемирного Освобождения».

Легитимное правительство в известиях по голосети называло вражескую армию «силами бунтовщиков» или «мятежными ордами». А восставшие начали с того, что назвали себя Армией Освобождения. Не Всемирного. Но с начала Восстания он потерял постоянный контакт с борцами за свободу, а с блокадой посольства лишился и всякого доступа к информации – разумеется, кроме информации с других миров через расстояния в много световых лет. Вот в ней недостатка не было, она поступала по ансиблю без перерыва. Но о том, что происходило на расстоянии двух улиц, – никаких сведений, абсолютно ничего. В посольстве он был неосведомленным, бесполезным, бессильно-пассивным. Вот как теперь здесь. С начала войны он был, как сказал Хененнеморес, пленным. Вместе со всеми на Уэреле. Пленный во имя Свободы.

Он боялся, что смирится со своим бессилием, что оно завладеет его душой. Он не должен забывать, из-за чего ведется эта война. «Только пусть освобождение настанет поскорее и сделает меня снова свободным!»

В середине дня молодой задьйо принес ему тарелку с холодной едой – явно остатками, найденными на кухне, – и бутылку пива. Он ел и пил с благодарностью. Но было ясно, что свободы домашним слугам они не дали. А может быть, поубивали их. Он заставил себя не думать об этом.

Когда стемнело, пришел молодой задьйо и отвел его в комнату с головой стайной собаки. Генератор, естественно, не работал. В исправности его поддерживала только усердная возня с ним старика Саки. В коридорах люди светили себе фонариками, а в комнате горели две большие керосиновые лампы, отбрасывая романтичный золотой свет на лица вокруг, отбрасывая черные тени за эти лица.

– Садитесь, – сказал рыжеватый генерал Банаркамье (его имя переводилось как «Чтец Писания»). – У нас есть к вам несколько вопросов.

Безмолвное, но вежливое выражение согласия.

Они спросили, как он выбрался из посольства, кто был посредником между ним и Освобождением, куда он направлялся, зачем вообще оставил посольство, что произошло во время похищения, кто привез его сюда, о чем его спрашивали, чего хотели от него. Придя в течение дня к выводу, что откровенность послужит ему лучше всего, он отвечал на их вопросы прямо и коротко. Кроме последнего.

– В этой войне я лично на вашей стороне, – сказал он, – однако Экумена по необходимости соблюдает нейтралитет. Поскольку в данный момент я единственный инопланетянин на Уэреле, имеющий возможность говорить, все, что бы я ни сказал, может быть ошибочно принято за позицию посольства и Стабилей. Вот чем я был ценен для Райайе. А возможно, и для вас. Но это заблуждение. Я не могу говорить от имени Экумены. Я на это не уполномочен.

– Они хотели, чтобы вы сказали, будто Экумена поддерживает легов? – сказал усталый Тьюйо.

Эсдан кивнул.

– А они говорили об использовании какой-нибудь особой тактики, особого оружия? – Этот вопрос угрюмо задал Банаркамье, пытаясь не придавать ему особой значимости.

– На этот вопрос я предпочел бы отвечать, генерал, когда буду у вас в тылу разговаривать с теми, кого я знаю в командовании Освобождения.

– Вы разговариваете с командованием Армии Всемирного Освобождения. Отказ отвечать может быть расценен как свидетельство о сотрудничестве с врагом. – Это сказал Метой, непроницаемый, жесткий, грубоголосый.