Райская птичка - Трейси Гузман

– Это какая-то ошибка.

– Которую из раза в раз повторяли в течение тридцати пяти лет? – Финей сел рядом и подвинул к ней стопку бухгалтерских книг. – Не думаю.

Его тон изменился, голос приобрел рациональный, выверенный тембр, к которому Финей прибегал, когда пытался растолковать Фрэнки сложные жизненные вопросы: почему зло иногда одерживает верх над добром; как в конце концов все выравнивается; почему нельзя заставить людей измениться, даже если это нужно для их же блага, пока они сами не захотят перемен. Элис поняла, что Финей пытается единственным известным ему способом сообщить ей что-то плохое, что-то, чего они оба не смогут исправить. Ее дыхание участилось, и она почувствовала, как воздух уходит из легких. Ей хотелось удержать его там, не допустить того, что случится дальше.

– Элис, ты меня слышишь?

В ее ушах ревел океан, всякую логическую мысль заглушали помехи. «Дыши, – думала она. – Просто дыши».

– Возможно, Натали чувствовала себя виноватой, что уволила ее.

Финей протянул к ней руку, а она даже не шелохнулась. Он накрыл ее ладони своими:

– Думаю, причина в другом.

– В чем же? АСК – Тереза. Что это за АСК? – она стряхнула руки Финея и встала, радуясь, что ноги все еще слушаются ее, хотя легкие начинают подводить. Ее подмывало смахнуть со стола все эти аккуратно уложенные бумажки. – Мы оба были не слишком высокого мнения о Натали, Финей, но, похоже, ты подозреваешь Натали в чем-то криминальном. Это невозможно. Должно найтись какое-то простое объяснение.

– Оно есть. Только я не думаю, что ты захочешь его услышать.

– Испытай меня.

Элис не могла на него смотреть. Она заранее решила, что все, что он скажет, будет неправдой.

– Ладно.

Он взял свой блокнот и перевернул верхнюю страницу. Элис краем глаза заметила, что он начертил сложную схему: параграфы и стрелки, вопросительные знаки и допущения. Он уже все разложил для себя по полочкам.

– Я думаю, что Натали сказала тебе неправду. О том, почему вам пришлось уехать из Коннектикута, и о том, что случилось тем вечером на чердаке. Даже о могиле, к которой она возила тебя в тот день, когда шел дождь. Я думаю, случилось что-то другое. И Тереза и Натали были единственными, кто об этом знал.

Ноздри Элис наполнились запахом чего-то тошнотворно сладкого, и, поперхнувшись им, она стала ловить губами воздух. Она тонула, тонула на суше, а Финей просто стоял и смотрел, как она уходит на дно. Проще всего на свете было бы велеть ему немедленно прекратить. Элис мысленно проговаривала это слово, но не могла заставить себя его произнести.

Он усадил ее обратно на стул:

– Я знаю, что тебе больно. И сожалею, что мучить тебя приходится мне.

– Тогда не мучь.

– Элис, ты должна дослушать до конца. Натали вела подробную отчетность. Думаю, документы нужны были ей для страховой компании, чтобы вести учет всем твоим лекарствам, анализам крови, рентгеновским снимкам и визитам к ревматологу. Это логично, поскольку условия страховки требовали документального подтверждения всех расходов. Но о твоей беременности нигде ни слова. Ты ведь ходила к врачу, верно?

– Разумеется, я ходила к врачу.

– Но никаких записей о визитах к акушеру не осталось. Нигде не значится, что ты лежала в больнице, никаких квитанций за обезболивающие или антибиотики. Ничего. – Он понизил голос и отвернулся. – Свидетельства о мертворождении тоже нет, равно как и записей об оплате похоронных услуг.

– То есть все выглядит так, будто я никогда не беременела?

– Да. По меньшей мере, я думаю, так это хотела представить Натали. – Он порылся в другой стопке бумаг и извлек конверт, который неуверенно протянул Элис. – Похоже, обида толкнула ее на такое, чего она сама от себя не ожидала, Элис. А потом, когда дело было сделано, она просто не знала, как это исправить. Я нашел это в ее бумагах.

Это был конверт для деловой переписки, стандартная «десятка» цвета слоновой кости с темным штампом «Стил энд Грин Проперти Менеджмент» на обратной стороне, прямо под которым значился обратный адрес в Хартфорде. Он оказался тяжелым – добротная, плотная бумага с водяным знаком. Вес хороших канцелярских принадлежностей. У матери они всегда были качественными: карточки для приглашений, конверты двух размеров, кремовые листочки с ее инициалами вверху. Она открывала всю свою почту специальным ножиком из чистого серебра, как будто каждое письмо заслуживало отдельной маленькой церемонии. Элис перевернула конверт и посмотрела, кому он адресован: Агнета С. Кесслер. АСК. Агнета. Натали назвала ее в честь урагана.

Конверт выпал у нее из рук и лег на ковер к ее ногам. Адрес в Санта-Фе, Нью-Мексико. Слова «Вернуть отправителю» с тремя восклицательными знаками на конце были размашисто выведены черным и три раза подчеркнуты. «Кто-то должен его поднять», – подумала Элис, но пошевелиться не могла.

Это не укладывалось в голове, и ни через десять минут, ни через десять дней, ни даже через год она не начнет понимать это лучше. Уму непостижимо, чтобы родная сестра – с которой у них была одна кровь на двоих и одна история жизни – оказалась зодчим ее страданий, ее медленного разрушения. И все же Элис могла постичь это теперь, перед лицом полной комнаты доказательств. Она открыла рот и повернулась к Финею, но голос уже оставил ее и полетел далеко, на запад, звать взрослую женщину, которая может быть ее дочерью.

Значит, она была и не была чьей-то матерью. Не была все эти тридцать пять лет. Видимо, она не из тех матерей, кто чутьем знает, что ребенок жив. Элис ощутила жуткое родство с матерью Фрэнки, которая сидела в тюрьме, знала о сыне, но нисколько не интересовалась обстоятельствами его жизни, его маленькими триумфами и битвами, которые он ведет. Такая уж ли между ними большая разница? Как получилось, что она проглотила все объяснения Натали, каждую подробность, каждую ложь? Она позволила горю сделать себя заторможенной и глупой.

Финей поднял с пола конверт:

– Элис, мы ничего не знаем наверняка.

– Ты бы не рассказывал мне всего этого, если бы не был уверен. Ты думаешь, что она жива, да? И что Натали все это время прятала ее от меня.

– Сколько я тебя знаю, Натали дважды в год уезжала и каждый раз отсутствовала около двух недель. Мне помнится, что в первый год, когда вы стали здесь жить, она уехала сразу после Дня благодарения, а потом еще раз отлучалась весной. И так каждый год.

– Но это были отпуска. Она ездила в Нью-Йорк навестить друзей. В Новый Орлеан на Марди Гра[44]. В Калифорнию на…