Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

Все пять лет эвакуации я проработала в этой лаборатории, после чего уже хорошо разбиралась в станках и легко отличала токарный или сверлильный станок от фрезерного; научилась я и многому другому. Зарплата моя была чуть выше, чем у рабочих-станочников; ее с трудом хватало на несколько ведер картошки. И если бы не наш огород, то проблему продуктов решить было бы намного сложнее.

Я полностью отдавала себя работе, часто представляла, как тяжело приходится людям на фронте, и возникало искреннее желание сделать хоть что-то для победы над проклятыми фашистами.

С другой стороны, я никак не могла забросить домашние дела. Дети были еще маленькими и, естественно, требовали забот; приходилось по ночам или днем после бессонной ночи готовить еду, стирать, шить. Я научилась изготавливать довольно приличного вида войлочные сапоги (бурки). Приходилось шить и войлочные варежки для детей, так как без них зимой на улицу выйти нельзя. Это была очень большая и кропотливая работа, усложнявшаяся отсутствием у меня швейной машины, которую приходилось брать взаймы у соседей. За это я бесплатно шила для их детей рукавицы или бурки.

С выходом на работу мне пришлось определить Эрика в детский сад, к которому он привыкал с большим трудом. Большого нервного напряжения мне стоило каждое расставание с ним по утрам. Он всегда жалобно плакал, и я уходила от него с разбитым сердцем, в плохом настроении. Но выбора у меня тогда не было.

Несколько слов хотелось бы уделить детям, вернее, болезням, через которые они прошли. И Дима, и Эрик несколько раз за время эвакуации серьезно болели. Их даже приходилось госпитализировать в Клиническую больницу им. Сибирцева, которая находилась в пригороде Томска. Когда-то эта больница принадлежала очень известному в России профессору-педиатру Сибирцеву. После революции 1917 года больницу, как и все остальное в стране, национализировали, и профессор стал главным врачом или, иначе, директором своей больницы. К началу сороковых годов она превратилась в крупнейшую в Томске детскую клиническую больницу.

Дима очень тяжело болел скарлатиной. Через год, кажется, Эрик подхватил дифтерит и еле оправился. Мы чуть не потеряли нашего сына. Совсем молодая врач в детском саду, где находился Эрик, в самом начале болезни поставила неправильный диагноз. Она самоуверенно заявила, что у ребенка фолликулярная ангина, и лечила его соответственно. Когда он уже совсем ослаб и не мог оторвать голову от подушки, мы обратились к очень опытному врачу, специалисту по детским болезням. Он срочно направил Эрика в ближайшую детскую железнодорожную больницу. Наш поселок находился недалеко от железнодорожной станции Томск-2, где и была расположена эта больница, обслуживавшая детей железнодорожников, работавших на станции и в депо.

Мы с Мишей и тяжелобольным Эриком долго стояли в очереди в приемный покой. Примерно часа через два сообщили, что на сегодня прием больных закончился, и нам ничего не оставалось, как провести еще одну бессонную ночь дома с почти неподвижным ребенком. И тут меня буквально сорвало с места. Откуда только взялись силы! Я растолкала толпу людей и вся растрепанная ворвалась в кабинет врача. До закрытия приемного покоя оставалось несколько минут, и врач уже складывал в портфель бумаги и инструменты. Мой вид, вероятно, испугал ее, и она спросила: «Мамаша, что случилось?» Я что-то кричала, умоляла принять, так как ребенок при смерти. И врач сдалась. Это была очень опытная, уже немолодая врач и, как оказалось, душевный, не очерствевший человек. Она осмотрела Эрика и тут же поставила диагноз – дифтерит. Врач сказала, что спасти ребенка могут только в больнице Сибирцева. И мы пешком помчались туда. Михаил всю неблизкую дорогу нес сына на руках. К нашему счастью, успели мы вовремя. Эрика сразу же госпитализировали.

Назавтра рано утром мы с Мишей пришли проведать сына в больницу и здесь познакомились со знаменитым профессором. Это был уже довольно старый человек, высокий, худой, с пенсне на носу. Он внимательно и довольно долго осматривал и ощупывал Эрика. После осмотра Сибирцев снял пенсне, протер стекла и сказал: «Мало того что ребенок заразился дифтеритом, так он подхватил еще и коклюш». Я разразилась плачем и не могла успокоиться. Тогда профессор подошел ко мне, обнял за плечи и очень ласково, как-то по-отечески, сказал: «Не плачьте, дорогая, ничего страшного не произошло, ваш сын будет жить еще долго-долго. Я постараюсь быстро поставить его на ноги».

Тем не менее одновременное заболевание дифтеритом и коклюшем было довольно опасно для жизни Эрика, поэтому его положили в палату к взрослым. Там я впервые узнала, что взрослые тоже болеют этими детскими болезнями.

Эрика положили возле самого окна, выходящего во двор больницы. Рядом на кровати я увидела очень молоденького солдата с типичным еврейским лицом, которого сразу узнала. Совсем недавно он лежал в этой же палате вместе с Димой, болевшим скарлатиной. Я подошла к солдату и спросила: «Что случилось? Ты опять здесь…» Он как-то очень грустно ответил: «Моя еврейская мама так меня холила и берегла, что в детстве я не болел ни одной детской болезнью. Вот теперь приходится пройти этот круг».

Кормили в больнице чрезвычайно скудно, поэтому врач посоветовал нам подкармливать его витаминами. Но где было взять эти самые витаминные продукты? Я всю ночь простояла за медовыми сибирскими пряниками, которых мне однажды не хватило. В этот раз повезло, и я весь кулек пряников принесла Эрику в больничную палату. Его глаза радостно заблестели, и мне не надо было лучшей награды. Через несколько дней я спросила у Эрика, как ему понравились пряники, и он ответил, что успел съесть только один, и в ту же ночь они пропали.

Я поговорила с еврейским солдатиком. Он удивленно сказал, что никто в палате не посмел бы взять эти пряники, и вообще у них никогда раньше продукты не пропадали. Мне стало очень горько и обидно, что так нехорошо поступили с моим больным ребенком, и я тут же ринулась к главврачу.

Сибирцев внимательно выслушал меня, лицо его покраснело, и он тихо, но очень грозно сказал, что разберется в этом инциденте и обязательно строго накажет виновного. При этом он добавил, что воровать продукты у больного ребенка очень гнусное преступление и тот, кто его совершил, недостоен работать в его больнице, как, впрочем, и в любой другой. Виновником этого происшествия оказалась молодая медсестра, которую мы больше не встречали. Вероятно, профессор Сибирцев ее уволил.

Уже после рождения Изика Эрик перенес корь в очень тяжелой форме. Но и в тот раз, слава Богу, все обошлось.

Ни я, ни Миша не были готовы поставить под угрозу жизнь наших детей или благополучие нашей семьи и, не дай Бог, оставить детей одних, без родителей, как это случилось в Диминой семье.