Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

Когда положение на фронте значительно улучшилось и стала крепнуть надежда на то, что конец войны уже не так далек, моя знакомая стала меняться на глазах. Она занялась детьми и домом, а как-то даже пригласила меня к себе в комнату и прочитала первые стихи, написанные в эвакуации. В депрессивном состоянии я ее уже больше не видела.

Однажды, когда Миша в очередной раз находился в командировке, я решила покрасить стены и побелить потолок. Приближались праздничные первомайские дни, и я решила к приезду Михаила привести комнату в порядок. Потолки были очень высокими, а лестницу мне достать не удалось, поэтому я соорудила подставку из стола, тумбочки и табуретки и взобралась на это сооружение с краской и кистью.

В это время ко мне зашел мой сосед по квартире, удивленно посмотрел на меня и изрек: «Знаешь, Лена, ты совсем не похожа на еврейку. Занимаешься такой тяжелой мужской работой. Раньше мне казалось, что евреи черными работами никогда не занимаются, тем более женщины». Я ему ничего не ответила, и он ушел, а сама подумала тогда, почему же мне не делать то, что я умею?

К приезду Миши из командировки наша комната сияла. Он удивленно осмотрел ее и стал корить меня за то, что я сделала эту тяжелую работу одна, без него. Но я-то хорошо видела, как он доволен мной.

С мужем приехал уже немолодой мужчина, с которым Миша познакомился в командировке. Он занимался заготовкой продуктов питания для рабочих какого-то завода. Свободных мест в нашей гостинице не оказалось, и новый Мишин знакомый попросился у нас переночевать. Мы согласились.

Это был еврей с очень интеллигентным лицом, и если бы не горб на спине, то его внешность можно было бы назвать даже весьма приятной. Он замечательно пел, особенно еврейские народные песни.

Оказалось, что наш гость женат на очень красивой молодой русской женщине. Через какое-то время они приехали к нам уже вместе и опять попросились переночевать.

Супруги привезли с собой очень много редких в то военное время продуктов и как-то вечером, когда Миши не было дома, сели ужинать. Тут же находились Дима и Эрик, которые, как завороженные, смотрели, как эта пара поедает диковинные продукты: колбасу, голландский сыр, яйца и что-то там еще. Мишин знакомый буквально извивался ужом перед красавицей женой. А той было очень неприятно есть под пристальными взглядами детей, и она как-то стеснительно брала со стола продукты. Незваный гость заметил состояние супруги и выронил фразу, которая застряла в моей памяти, как заноза: «Кушай, кушай, милая, в это тяжелое время нельзя делиться продуктами, иначе не выжить». Я услышала эти слова, хотя он говорил очень тихо, и во мне все заклокотало. Я подошла к Диме и Эрику, которые голодными глазами впились в эти деликатесы, обняла их и громко сказала, обращаясь к этой парочке: «А я вот убеждена, что выживут как раз те, кто способен поделиться с ближним!» Оба они очень смутились, быстро собрали со стола, что-то буркнули на прощанье и ушли. Больше они у нас никогда не появлялись.

В эвакуации мы встречали довольно много евреев, которые занимались продуктовым снабжением заводов. Должность эта была хлопотная, весьма ответственная, но зато довольно хлебная. Не все они, конечно, были черствыми эгоистами, но как-то так случилось, что мне попадались именно такие. Вот еще одна иллюстрация.

Однажды я узнала от соседки, что на детей стали выдавать по карточкам какое-то дополнительное количество сахара. У нас их тогда уже было трое, и я побежала в магазин получать дополнительный сахар. Но мои карточки оказались просрочеными буквально на несколько дней, и в магазине мне сказали, что вопрос можно решить на продуктовой базе. Я помчалась туда и, увидев, что в комнате начальника базы за столом сидит типичный еврей, очень обрадовалась, наивно подумав, что уж он-то не откажется выдать мне сахар. Но не тут-то было. Этот еврей даже не дал мне закончить фразу, перебил и буквально выставил меня из кабинета, сказав, что срок получения уже прошел. Сахара в том месяце я так и не получила. Вот вам и еврейская солидарность.

Мы сблизились с двумя еврейскими семьями, жившими по соседству. Первая состояла из уже немолодой супружеской пары с двумя взрослыми дочерьми. Как и мы, они всей семьей ютились в одной комнате. Обе дочери учились в Томском университете, старшая – на литературном факультете. Эти люди вели себя как-то очень осторожно, как, впрочем, и многие после революции. Жизнь в Стране Советов, как я теперь понимаю, была, мягко выражаясь, неуютной не только для эмигрантов из Палестины. Каждое необдуманное слово, каждый неосторожный поступок могли грозить большими неприятностями. Но особая осторожность этих пожилых людей была вызвана причинами другого рода. Сразу после приезда в Томск они разыскали ювелирный магазин, где производилась скупка у населения золота и других драгоценностей, и стали постоянными его клиентами. Сдавали они там золото или что-то покупали в магазине, я не знала, но то, что они вдвоем наведывались туда почти каждую неделю, не было для меня секретом.

Собственно, сблизились они с нашей семьей только по причине еврейского происхождения. Никаких общих интересов и тем для разговора у нас не было. Иногда старик заходил к нам и всегда укорял, что мы не умеем жить, вечно поучал и докучал непрошеными советами. Рассказывал, вероятно доверяя нам, как они с супругой проворачивают свои дела и потому едят то, что нам и не снилось.

Мы с Мишей были намного моложе этих людей, и было как-то неудобно спорить или возражать им. Но после разговора с ними всегда оставался неприятный осадок.

Вторая еврейская семья тоже была пожилой парой. Муж работал в отделе снабжения завода, а его жена по причине плохого здоровья нигде не работала. Сразу же после нашего знакомства сосед стал уговаривать Мишу перейти на работу в их отдел. Он по секрету сообщил мужу, что там нет необходимости работать с таким напряжением, как сейчас, и, как он выразился, можно будет всегда иметь «живую» копейку, намекая на какие-то темные делишки. Миша, естественно, отказался, и наши отношения в общем-то прекратились. Иногда мы обменивались ничего не значащими словами, но не более того.

Мы с Мишей были далеки от таких дел, помимо того, по законам военного времени за такие «проделки» можно было в лучшем случае угодить в тюрьму, ну а в худшем – в штрафной батальон на самом переднем крае фронта, что было практически равносильно смертной казни. Мы всегда в первую очередь думали о детях, и Михаил отказался, даже не посоветовавшись со мной. Но конечно же я одобрила его решение.

Дети постепенно подрастали. Пока Эрик не научился читать сам, я читала ему детские книжки. Чаще всего это были стихи Маршака и сказки Пушкина, читала и других писателей. Благодаря хорошей зрительной и слуховой памяти Эрик по картинкам запоминал стихи наизусть. Причем начинать он мог с любой страницы. Создавалось впечатление, что в свои неполные пять лет он уже хорошо читает.