Секунда между нами - Стил Эмма

Позволить другим помочь себе.

Она обхватывает голову руками, и в ту же секунду Дункан обнимает ее за плечи.

– В чем дело? – спрашивает он. – Ты можешь рассказать мне. Я здесь.

И она раскрывается, как одна из маминых ракушек, выброшенных на берег.

Она закончила. Дункан обнимает ее, плачущую у него в саду. Он позволяет ей говорить, когда она хочет, и молчать, если ей это нужно.

Позже, вечером, они начинают обсуждать возможные варианты. Продолжать жить как ни в чем не бывало, не пытаясь выяснить, есть ли у нее эта болезнь?

Или пройти обследования и выяснить правду?

Дженн знает себя достаточно, чтобы понимать: она не сможет просто так это оставить. Ведь она врач. Каждое недомогание будет означать для нее симптом, каждая вспышка гнева – начало чего-то страшного. Эти мысли будут преследовать ее постоянно.

Поэтому единственный выход – пройти обследования.

Из интернета они узнали, что есть два пути. Один из них, рекомендуемый чаще всего, но долгий: сначала многочисленные консультации со специалистами, а затем, через несколько месяцев, сдача крови. Это длительный процесс, который предполагает откровенные беседы с врачами и полное раскрытие себя.

Вероятно, еще какое-то время она будет оставаться в неведении.

Именно это и посоветовал ей доктор Берден. Именно так и поступает большинство людей.

Есть и более короткий путь: обратиться в частную клинику и быстро получить результат, но это стоит дорого. Если она захочет, можно сделать все здесь, в Сиднее.

Глядя на Дункана через обеденный стол, она понимает, что он поддержит любой ее выбор. Он будет рядом, что бы ни случилось. И в каком-то смысле папа тоже будет рядом, ведь его письмо всегда при ней.

Две недели спустя они стоят на тротуаре перед зданием неврологической клиники. Несколько мгновений Дженн разглядывает оживленную улицу, по которой снуют прохожие, болтая по телефону или слушая музыку, – у них обычный, нормальный день нормальной жизни. Высоко в небе светит утреннее солнце, и, несмотря на этот узел в животе, она чувствует себя немного лучше.

Потому что тяжелый груз неизвестности и отрицания, с которым она путешествовала по миру, стал чуточку легче.

– Ну вот, через несколько недель мы узнаем результаты, – говорит Дункан, глядя на нее. – Напиши сразу, как получишь их, ладно?

Интересно, где она будет находиться в этот момент? Может, в больнице, на работе, а может, на съемной квартире в Эдинбурге, в одиночестве… В любом случае это будет после свадьбы Хилари.

Она поворачивается к нему и кивает:

– Конечно.

– Чем хочешь заняться теперь? – спрашивает он. – Сегодня твой последний день здесь.

Она глубоко вздыхает, представляя белоснежные пляжи, соленые волны, холодное пиво и барбекю с лучшим другом, и улыбается.

Ведь теперь она знает: этот день и этот момент – здесь и сейчас – единственное, что у нас есть на самом деле.

Сорок два

«Робби?»

Ее голос. Где-то рядом со мной.

Залитая солнцем улица, Дункан и Австралия постепенно тают, как сон на рассвете.

Вдруг стало совсем темно.

Мы в машине?

Ну конечно, мы в машине. Теперь ее тайна раскрыта: об отце, болезни Гентингтона, о том, что Дункан был первым, кому она все рассказала, об обследовании. Результаты были уже готовы, поэтому она и нервничала в машине. Наверное, она получила сообщение, что ей нужно связаться с неврологом в Сиднее.

Но где же машина? Почему до сих пор так темно?

Глаза начинают перефокусироваться.

Дженн здесь.

Но мы по-прежнему на парковке, и она с улыбкой смотрит на меня.

Я не понимаю.

– Зачем ты вышел? Холодно же, – произносит она и тянется ко мне, чтобы поцеловать так сладко, что я чувствую ее поцелуй всем телом.

Она видит меня.

Что это значит? Мы очнулись? Все прекратилось?

Смотрю на парковку – моя машина на месте. Внутри какая-то тень, движение. Это тот, «прежний» Робби.

У меня сводит живот.

Мы все еще в ее воспоминаниях.

Но почему она не очнулась? Ведь я все знаю. Знаю ее тайну.

Я сделал все, что нужно. Или не все?

– Дженн, ты должна очнуться, – говорю я, протягивая ей руку. – Нам нужно уходить.

Она хмурится:

– В смысле? Почему уходить? От чего?

– Я тебе потом все объясню, – настаиваю я. – Прошу тебя, просто доверься мне! Очнись, пожалуйста!

– Ты меня пугаешь, – говорит она дрожащим голосом.

– Прости, прости. Но разве ты не понимаешь – это все нереально.

– Чего я не понимаю, Робби? – спрашивает она. Ветер треплет ее волосы. – Ты говоришь какую-то ерунду.

Нужно сделать так, чтобы она поняла.

– Где ты сейчас была? – спрашиваю я, сжимая ее холодные руки. – До того, как пришла сюда?

Она неуверенно улыбается:

– В больнице. Ты же знаешь.

– Точнее, Дженн. Где именно ты была? Что ты делала?

Она открывает рот, чтобы ответить, но потом застывает, моргает.

Потирает виски.

– Я и правда чувствую себя немного странно, – говорит она тихо. – Давай лучше поедем домой.

Мне больно видеть ее такой – растерянной, совершенно сбитой с толку, беспомощной. Но она должна все понять. И я заставлю ее.

– Мы не можем поехать домой, – отвечаю я, – пока ты не очнешься. Я не смогу уйти от грузовика, пока ты не дашь мне это сделать. А мы должны сделать это, Дженн. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Пусть и не со мной, пусть с Дунканом, если ты хочешь, вернешься к нему…

– Вернуться к Дункану? – Морщинки на ее лбу разглаживаются, и она улыбается. – Робби, я люблю тебя, – медленно произносит Дженн. – И всегда любила только тебя.

Мое сердце поет от радости.

Внезапно все воспоминания и их перемещения между ее детством и нашими отношениями обретают смысл.

В последние секунды перед смертью ее подсознание возвращается к нам. Ко мне.

Потому что она любит меня.

Несмотря на все мои недостатки.

Несмотря ни на что.

– И я тебя люблю, – говорю я срывающимся голосом. – Очень сильно.

О господи, мы снова будем вместе, мы можем сделать это. И я буду любить ее каждую секунду своей жизни, буду поддерживать ее, независимо от того, какими окажутся результаты обследования, – мне на это наплевать, я просто хочу быть с ней.

Я сделаю все, чтобы она была счастлива.

По ее лицу пробегает какая-то тень. Она смотрит куда-то за мое плечо.

– Грузовик, – произносит она так тихо, что я едва слышу. На секунду ее глаза остекленели. Потом она резко переводит взгляд на меня, так, будто туман в ее голове начал рассеиваться. – Мы куда-то ехали, ты был за рулем… Мы разговаривали. Я собиралась тебе сказать…

Она обрывает фразу.

Ее вдруг начинает трясти.

– О боже.

Ее лицо перекосилось. Она смотрит прямо на меня, в глазах стоят слезы.

У меня тоже.

Ведь теперь наконец я все понял. Ее тайна не имеет никакого значения – это не может предотвратить катастрофу. Что бы я ни делал – все бесполезно. Потому что она до сих пор думает: все кончено.

И настало время прощаться.

Как сказано в книге Фай.

Вот почему теперь она меня видит.

– Что со мной происходит? – произносит Дженн.

Я обнимаю ее так крепко, что чувствую запах ее шерстяной шапки и цветочный аромат ее волос. Она, дрожа, прижимается ко мне.

Но мы должны действовать, и действовать быстро, потому что это еще не конец.

Я отстраняюсь, делаю глубокий вдох.

– Ты сможешь очнуться? Если у тебя получится, мы сможем увернуться. Даже если я передвину машину хоть на сантиметр…

– Робби, – говорит она, и я замолкаю. В ее взгляде сквозит что-то непонятное. – Лобовое столкновение, – бормочет она себе под нос.

– Что это значит?

С парковки на нас налетает порыв ветра. В отдалении слышится уличный шум. Через автостоянку то и дело проходят люди, спешащие в больницу. Краем глаза я замечаю себя прежнего, сидящего в машине, – жду, когда она придет.