Секунда между нами - Стил Эмма

– Дженн, – продолжаю я, – ты только не отодвигай шторку.

– Да? Это почему же? – В голосе слышится улыбка. – Ты что, опять голый? Дай мне хоть помыться.

Она думает, я дурачусь. Но сейчас, впервые в жизни, мне нужно, чтобы она восприняла меня всерьез.

– Дженн, выслушай меня, ладно?

Я слышу, как она открывает флакон с шампунем, с хлюпаньем выливает немного на ладонь.

– Я вся внимание, – отвечает она. – Валяй.

Я глубоко вдыхаю.

– В тот вечер, у памятника, ты хотела мне что-то сказать, – говорю я, пытаясь выдохнуть. – Пожалуйста, скажи это сейчас. Я пока не могу все объяснить, просто поверь: это очень важно.

Сердце бешено колотится. Слышен звук льющейся воды. Я уже представляю, как она открывает мне свою тайну, мир вокруг нас переворачивается и исчезает, появляется машина – на этот раз в реальном времени, – и мы вместе уносимся прочь.

Просто скажи.

– О каком памятнике ты говоришь? – спрашивает она.

Я в ступоре.

Что это значит?

– Ну, памятник, – быстро говорю я, – на Королевской Миле. Мы там были после ресторана, когда ты убежала от меня.

Пауза.

– Да, я ходила туда, – помолчав, отвечает она. – Но тебя там не было, Робби. Только я, одна.

Снова пауза.

– Погоди, а как ты вообще узнал, что я там была?

И тут до меня доходит. Сначала медленно, а потом вдруг все сразу становится ясно.

Она не помнит.

Не помнит ничего.

Все ее воспоминания остаются неизменными.

К горлу подступает тошнота. Разум затуманивается. Я хватаюсь за раковину, чтобы не упасть. В голове одна за другой проносятся картинки: я выбиваю из ее рук бенгальский огонь, останавливаю машинку на аттракционе, касаюсь ее руки в соборе Саграда Фамилия, накрываю пледом в самолете, бужу на австралийском пляже, рисую слова на песке в Корнуолле… Ничего из этого она не помнит.

Ничего из того, что я для нее сделал.

Шум воды прекратился.

Но как же это? Ведь я видел: что-то менялось. Что-то происходило. И это влияло на нее. Она слышала, чувствовала меня, видела все эти изменения так же, как я.

Я провожу рукой по лицу, к горлу подкатывает ком. Казалось, что я наконец начал все делать правильно, и вот все потеряно навсегда. Это выше моих сил. Все псу под хвост.

Бью кулаком по зеркалу. Дженн отдергивает шторку. Я смотрю в пустоту.

Мгновение спустя я лежу на ее кровати, чувствуя, что тону в ней. Все тело тяжелое, словно я бежал несколько дней, месяцев. Я страшно устал, – такие же ощущения были, когда я пил все выходные. До Дженн.

Она – самое замечательное, что когда-либо случалось со мной. Это самый удивительный человек, которого я когда-либо знал, знаю и буду знать. А я подвел ее, ничего не дал ей, кроме какой-то суррогатной любви. Я всегда думал – еще будет время, еще будет удобный момент. Но оказалось, что это не так. Жизнь – не игра. Здесь нет такого кубика, который можно бросить заново, чтобы все переиграть и продвинуться вперед. Все, что происходило в прошлом, осталось таким, как было. Я не Господь Бог. У меня нет машины времени, чтобы вернуться в прошлое и исправить свои ошибки. Каждый случай, когда я подводил ее, отпечатался в ее памяти. Я подводил ее раз за разом и все еще продолжаю в том же духе.

И если я не смогу нас спасти – это все, что она обо мне запомнит.

Но у меня больше нет никаких идей.

И нет времени.

– Прости, Дженн, – говорю я, когда она выходит в коридор. – Прости меня, пожалуйста.

Она в спальне. Вытирает волосы полотенцем, вспоминая его прикосновения и удивительные ощущения, которые они в ней пробуждают. В этот момент жизнь бьет в ней ключом, кажется, что она могла бы выпорхнуть из окна и взмыть в небо, как птичка, парящая на ветру.

Робби единственный, кто вызывал у нее подобные чувства.

И ей не хочется, чтобы все это закончилось. Может, теперь у них все получится?

Может, стоит дать ему еще один шанс?

Дункан. Австралия. Правда.

У нее сводит живот.

Она должна все ему рассказать.

Но не сейчас. Не перед первой сменой. Она не хочет разрушать то, что у них было.

Лучше вечером. Она скажет все вечером, когда он заберет ее с работы.

Она выходит из комнаты, берет свою сумку и достает оттуда конверт – тот самый конверт, который она бережно хранила все это время.

Сегодня он должен быть при ней.

Обязательно.

Письмо.

Она держит письмо – уже слегка помятое и выцветшее. На конверте написано: «Адвокатская контора. Уинстон, Англия».

Сердце подпрыгивает у меня в груди.

Ее тайна.

Черт подери.

Но ведь она сожгла письмо. Я видел это собственными глазами. Она бросила его в огонь, перед тем как уехать.

Или нет?

В голове проносятся обрывки мыслей, картинок из прошлого.

Вот придурок, сколько же я всего упустил. Может, есть что-то еще?

Думай, Робби, думай. Что я видел в тот вечер, когда она покинула Эдинбург? Она пришла в ресторан с письмом в кармане, где застукала меня с Лив. Потом сожгла письмо в гостиной. Вот и все.

А что было до этого?

Она вернулась из больницы, вошла в квартиру, приготовила чай, приняла ванну. Почта. Она решила проверить почту. И как раз тогда надорвала конверт.

Конверт.

Большой, довольно пухлый.

О боже.

Там внутри было что-то еще.

Черт, точно! Там был не один листок. Внутри было еще одно письмо. Как в гребаной матрешке.

И оно лежало у нее в сумке.

Все это время она носила его с собой.

А я и не догадывался.

Но к чему это все? Зачем в одно письмо класть другое?

Я ничего не понимаю.

Глядя на письмо у нее в руках, я чувствую прилив энергии. Нужно прочитать его до того, как воспоминание закончится.

И доли секунды хватит, чтобы на миг отдалить ее от столкновения.

Я должен ее спасти.

Дженн собирается положить письмо в рюкзак, и в этот момент я выхватываю конверт. Она в изумлении поднимает глаза.

Перед глазами появляются звездочки, словно я опять отключаюсь.

Тридцать восемь

– Что вы думаете об этой женщине?

Рядом с Дженн стоит доктор Берден и указывает глазами на уснувшую пациентку.

– Похоже, у нее обострение астмы средней тяжести, – уверенно отвечает Дженн. – Мы даем ей небольшую дозу стероидов, я не сомневаюсь, что она скоро поправится.

Он с улыбкой кивает:

– Вы как будто и не уходили.

«Но я уходила», – думает она. Во всех смыслах. Она чувствует себя совсем другим человеком. Как будто обрела какую-то частичку себя, о которой и не подозревала.

Доктор Берден прав в одном: знания, которые впитывала она годами, никуда не исчезли. Они всегда оставались с ней, только были скрытыми, пока снова не понадобились. Ведь заботиться о людях, помогать пострадавшим для нее так же естественно, как дышать. Это наполняет ее жизнь смыслом.

– Нам вас не хватало, – улыбаясь, произносит он. Затем бросает быстрый озабоченный взгляд на спящую пациентку. – Если захотите поговорить – обращайтесь в любое время, – негромко добавляет он. – Вы уже приняли решение насчет того, что мы обсуждали?

Она кивает. Маленькая ложь.

– Да, – отвечает она.

– Что ж, не торопитесь. Это дело серьезное.

– Знаю, – говорит она после паузы.

В кармане вибрирует. Она наполовину вытаскивает телефон. Звонит мама. Дженн замялась.

– Я прошу прощения, вы не возражаете… – произносит она, подняв глаза на доктора.

– Конечно-конечно, идите, – отвечает он.

– Спасибо.

Она выходит из палаты и торопливо шагает по коридору. Зачем звонит мама? У Дженн возникает мысль проигнорировать звонок: она не была уверена, что способна справиться сегодня с дополнительным стрессом. В конце концов, она имеет право на передышку и вполне может сказать «нет». Но все же это ее мать – женщина, которая носила ее под сердцем девять месяцев и на каждый день ее рождения сажала новый цветок; которая кружила ее под музыку шестидесятых и могла в любой день недели, без всякого повода, раскрасить ее лицо под бабочку. При всей своей безответственности и непрактичности мама привносила в детство Дженн капельку волшебства.