Золотая лихорадка - Николай Задорнов

Полицейские кинулись на толпу и стали бить всех подряд прикладами.

– Избива-а-ают!

Налим схватил какого-то полицейского за лицо, закрыв ему глаза и рот своей широкой ладонью, и с размаха швырнул его на урядника так, что оба повалились.

Андрюшка Городилов чувствовал себя сегодня не одиноким контрабандистом, как всегда, а заодно с народом. Отчаянный драчун и смельчак, он цепко хватал своих давних врагов – полицейских и бил их, пинал своими коваными сапогами.

– Ловко ты их!

На прииске Андрей боялся президента, боялся Камбалы и старателей, а тут с ним заодно был весь приисковый мир Сейчас Андрюшка никого не боялся. Все за него! А самого себя он надеялся вызволить из любой беды.

– Я их сегодня покрошу!

– Аа-а! Вот ты где! – вдруг признал его какой-то краснорожий в мундире. – Тебя давненько ищут.

– Я не скрываюсь! – гордо ответил Андрюшка. – А вот я тебя тоже давно ищу, – схватил он краснорожего за рыжие усы, – пробить тебе башку ливорвертом?

– Илья! – вдруг воскликнул кто-то из солдат.

– Свой? – спросили солдаты у товарища.

– Свой!

– Вот, ребята, свой… Эй, не трожьте их.

– Ребята, не дерись! – крикнул Илья, меняясь в лице. Полувзвод солдат, только что прибывших с разгрузки баркаса, составлен был из бывалых солдат, ходивших не раз по границе за шайками хунхузов и участвовавших в стычках.

«Боже ты мой, да ведь это наши!» – думал Сукнов, торопясь вперед и оглядываясь на Илью, который сбросил картуз и кинулся умываться.

– Братцы, да братцы! – кричал Сукнов, вмешиваясь в свалку, – покоритесь! Себе же хуже делаете! – умолял он мужиков.

Но и солдаты и мужики ожесточились, и его никто не хотел слушать.

– Не жалей! – кричал ему унтер. – Это хищники, бродяги!

– Тут, ребята, братья встретились! Не бейте их! – говорили солдаты.

Высокий, мертвенно-бледный и вялый на вид старатель, с безумным взором блеклых бесцветных глаз вдруг ударил Сукнова палкой. Андрей увернулся, удар пришелся по ложе ружья.

– Ах ты, бродяга! – Сукнов ловко ударил мужика прикладом и сбил его с ног.

Раздался рев. Сшибая мужиков, солдат и полицейских, в толпе на две-три головы выше шапок поднялся перепуганный громадный и мохнатый кузнецовский медведь и развесил лапы над головами. Пасть его была оскалена, с длинного тонкого языка текла злая слюна.

– Эх, вот это зверь! – воскликнул кто-то.

– Братцы! Спасайся…

– Мужики озверели!

Раздался выстрел, но зверь схватил чье-то ружье и надвое переломил его. Толпа пришла в ужас.

– Не злоби его! Не стреляй!

– Всех погубит!

– Он ручной, служивые, не тронет!

Все кинулись врассыпную. Среди расступившегося народа весь в слезах бежал Васька.

– Миша… Миша… – кричал он. – Не любит, когда дерутся. А так он спокойный…

Но медведь его не слушал.

– В речку бегите, он воды не любит, – крикнул Васька двум полицейским.

Те спрыгнули с берега, и следом за ними забултыхались мужики. Один из полицейских понесся по быстрому течению.

– Тону-у! – орал он.

Медведь подбежал к споткнувшемуся уряднику.

– Братцы! Братцы, спасите! – заорал Попов, обращаясь к мужикам. В драке его подмяли, и кто-то из солдат, перепрыгнув через пень, нечаянно попал ему на ногу и, как видно, сильно ударил кованым сапогом.

Мишка задумчиво швырял урядника, как бы выбирая, где лучше ухватить его. Подскочил Илья и дал пинка зверю. Он хотел помочь уряднику подняться. Илья теперь с вымытым лицом, в нижней рубахе.

– Ладно, лежачего не бьем, вставай…

– Братцы, не могу… не трожьте! Помираю… – хрипел Попов.

– Давай руку, – сказал Илья, – ничего, отойдешь! Вставай!

Подошло начальство. Мужики расступились, снимали шапки и кланялись.

– Покоряемся! Прости, отец!

– Что значит покоряемся? И не думаем…

– Батюшка, господин ваше высокоблагородие, мы уйдем… – говорили многие старатели, уже пугаясь сейчас того, что сами наделали.

– Золото сдавать! – объявил Оломов. – Подходите семьями, будем проверять. Сразу усаживайтесь в лодки и отваливайте. – Он обратился к урядникам: – Тех из них, кто дрался, если запомнили, отделяйте… Отправим в город.

– Ружья к бою! – снова скомандовал поручик.

– Уйдем, батюшка! – Многие из них падали на колени.

– Стреляй! – насмешливо кричали Оломову из толпы старателей.

– Тебе, толстомясый черт, еще отольется, – крикнул Андрей Городилов. – Встретимся в тайге.

– Когда будут уходить, задерживайте тех, кто сопротивлялся, – повторил Оломов полицейским, – кого опознаете из этих крикунов – арестовать!

– Да вот уж погнали десяток! – ответил Ибалка.

Мимо провели Налима со связанными руками.

– Надо бы их всех в тюрьмы! – сказал пожилой полицейский.

– Пусть уходят, – серьезно заговорил Телятев, возвратившись в палатку, – лишь бы золото сдали. После такой потасовки кому охота отстаивать прииск… Они знают, что за сопротивление подлежат наказанию. – Телятев помолчал и с потаенной гордостью добавил: – В сознании вины теперь охотно и как можно скорей уйдут с прииска и все золото отдадут.

Где-то поблизости ласково баюкала женщина хныкавшего младенца.

«Провокация никогда не вредит! – подумал Телятев. – Я сразу всю округу, весь стан превратил в виноватых! Мужички совестливы, когда рыльце в пушку. В округе, где все виноваты, очень выгодно. Каждый захочет замолить, замять свое преступление, это ли не удача! Виновный мужичок совестлив и податлив!»

Еще утром никто не хотел уходить с прииска, а теперь, напротив, все спешили убраться поскорей от греха, чтобы не пришлось отвечать…

Полицейские обыскивали каждого, и писарь всех записывал. Многих отводили в сторону. Прошедшие обыск садились в первые попавшиеся им на берегу лодки и отъезжали.

Илью окружили солдаты.

– Поедем с нами! – говорил ему Сукнов. – У нас халка на озере и пароход на буксире. Ты протащишься на лодке три дня, а тут как выйдем и к обеду будем на Утесе.

– А возьмут?

– Я скажу поручику. Он говорит, что видел, как ты стоял и уговаривал не драться.

– Да, я домой собрался… А что Настя?

– Дома… Так поедешь?

– Я пожалуй. Когда надо?

– Да завтра, наверно, уйдем, когда всех перепишут.

– Иди-ка сюда! – позвал Илью пожилой полицейский.

Он стал что-то говорить.

Илья поехал с Василием на Кузнецовскую сторону.

– А староверы ушли сразу, как полиция появилась. И шкуры, и кресты, и золото на себе унесли, – рассказывал Василий, – я только утром след по траве видел – роса обита. А лодки изрубили и сожгли. Тайгой, тропами ушли.

– Древний-от род-от – староверы-то! – говорила Ксеня. – Раскольники они! Все по-своему думают. Века в лесах спасаются, знают, как тайгой ходить. И политические-то сразу пропали. Они, верно, переменились и с мужиками вышли, лапти надели – свое-то дело сделали…

Пропуск уходивших с прииска стал замедляться. Начальству хотелось взять больше золота, поэтому обыскивали тщательней, вычесывали золото из волос, вытаскивали самородки из-под щек, из носа, распарывали швы, резали подкладки. Большинство приискателей были люди неопытные, робкие, впервые пришедшие на прииски, они всему покорялись, ожидая своей очереди на обыск и не решаясь отойти от берега, чтобы скрыться в тайге. Они боялись тайги, спиртоносов, охотников на горбачей больше, чем полиции и голода.

В таборе кто-то умер, говорили, что начались болезни.

– Ну, кажется, порядок на Амуре восстановлен! – похаживая по траве, говорил Телятев.

Все полицейские набрали себе золота. Ибалка отнял себе несколько самородков.

– А ты, Жеребцов, освобожден и теперь уходи отсюда! – говорил Телятев. – А то мы тебя должны будем судить как хищника. Я тебя предупреждаю. Если через час след твой не простынет – пеняй на себя!

– Кто будет претендовать, пытаться заявки делать на прииск – арестовывайте и отправляйте в город, – сказал Оломов.

– Ведь обещали удовлетворить! – бормотал Жеребцов. – Ну хотя бы деляночку, – опустившись на колени, молил он. – Одному-то мне… за службу. Ведь я столбы ставил.

– Я сказал, претендентов всех отправлять в тюрьму.

– Ну, погодите… – отходя к лодке, рассвирепел Жеребцов. – Дай срок!

Андрюшка ночь проспал в штольне, а на восходе солнца выбрался наружу. Он решил уйти с Силинской стороны последним. По доброй воле он как бы прикрывал отступление всех старателей.

Утро было холодное, тихое. На полотнищах бересты, на сломанных балаганах блестел иней. Сегодня прииск был пуст совершенно. Ни дымка не видно, не стукнет весело лопата. Зияют полуобвалившиеся входы в штольни, чернеют пепелища от костров и огромные пожарища от сожженных самими старателями амбаров. Разбиты балаганы, шалаши, свалены жерди, на которых, бывало, весело полоскалось стираное белье.

– Эй, вороны! – вдруг крикнул он бродившим вдали полицейским и дико засвистел: – Я здесь! Куда идете?