Золотая лихорадка - Николай Задорнов

– Давай спать! – сказал Савоська.

Старый ямщик разговорился, сон его прошел, и он долго еще не мог успокоиться.

– А как Кузнецова вылечили? – спросил немец, решивший, что не надо продолжать неприятный для хозяина разговор.

– Пулю у него вырезали, – ответил Савоська. – Доктор военный приезжал из госпиталя по письму Максимова, вынул пулю. Человек поправился.

– Только правой рукой плохо володает.

– У него было воспаление. Стало гнить плечо, оказалось, пуля не простая, с крестиком.

– Вот же твари!

– Они не хотят, чтобы в тайге заводили грех. Они работники. А доктор спросил бабку, как она лечила. Она стала объяснять, что выгоняла пулю. Доктор долго с ней сидел и все писал, что она говорила. Потом сказал: «Бабка, ты – великий лекарь!» Так сказал! А еще знаешь, чехи сюда приезжали, выбирали места, хотели селиться. Но им тут не понравилось, места много. А немцам понравилось.

– Да, я слыхал, под Благовещенском, – сказал немец, – есть села немецких колонистов.

– Немцы тут сразу места взяли, – сказал ямщик.

– Теперь далеко ходить не велено, – сказал Савоська. – Кто надолго отлучается, того на подозрение. Народ приучают сидеть при завалинке, во дворе, на рыбалке. На пашне можешь находиться. На печи!

– Почему? Ямщичить тоже можно! Скачи от орла до орла!

– Нынче на большое расстояние не велят ходить. И много не думать!

Утром Савоська нажарил на всех рыбы. Появилась водка.

– Васька теперь во Владивостоке… Катька – хозяйка! – удивлялись ямщики.

– Шляпная мастерская, такой красивый шляпка делает! – сказал Пак, который зашел спросить, как людям спалось.

– Ну, надо идти запрягать! – поднялся долговязый ямщик.

– Сколько тебе с нас за ночлег и водку? – спросил петербуржец, надевая бобровую шапку. – Я за всех плачу. Вот тебе двадцать пять рублей… за рассказы…

– Ты че, богатый?

– Я? Да, я со средствами, живу не на жалованье.

– Я тоже богатый. Зять миллионер. У нас свои прииски! На двадцать пять рублей обратно, а то возьму дробовик и солью, понимаешь, тебя по заднице! Я че, за деньги, что ли, в зимовье пускаю. Это Ваньки первый дом…

– Ну, ладно, ты не обижайся. Спасибо тебе.

– Ни че! Ни че не стоит! Будете еще, заезжайте! Другой дом пойдете спать, когда пустят, про республику не спрашивайте.

Из-за леса слышны были удары колокола.

– Сегодня воскресенье, – сказал немец.

Дуня и Татьяна в бархатных шубках шли навстречу толпе, растянувшейся черным гуськом по узко протоптанной тропинке. Все стали кланяться им, некоторые снимали шапки и все сходили в снег с тропинки, уступая дорогу.

– Хороша!

– А вторая чья?

– Невестка бывшего президента!

– Была Авдотья веселая. Как муж погиб, замкнулась, как каменная! – говорил долговязый ямщик, проспавший весь вечер и не слыхавший рассказов Савоськи. – Свое отгуляла!

– Такая не устоит… Кого-нибудь да и пустит!

– Как знать! – сказал москвич в воротнике из выдр с черной щетиной на щеках. – Иван, наверно, надежды не теряет…

– Да уж куда им теперь, дурь-то разводить…

– Вот вы бы Катьку посмотрели. Вот стала барыня. Веселая такая. А свекровь и свекра уважает. Приедет и старается для них.

– Бог знает, чего только с людьми не случается, – сказал петербуржец, – а мы все думаем, какая скучная наша страна, какой однообразный в ней, неразвитый народ…

– Это вы, господа, в Петербурге только так думаете, – возразил молодой офицер.

Весной, когда не стало сугробов, казалось, что заборы в Уральском стали выше, черней и неприступней. Потемнели плахи за долгие годы. Построились шатровые ворота, а у домов появились резные наличники, раскрашенные белой краской. На подоконниках в горшках цвели круглый год цветы. У изб появились застекленные террасы, и новые дома строились в пять, семь и девять комнат.

Егор шел за своим плугом, запряженным парой лошадей.

Петрован смотрел, как пашет отец, и думал, что как он приноровился все делать больной рукой.

Отец еще пахал… Но уж дошла к Амуру железная дорога. Огромная дорога через всю Сибирь дошла к верховьям реки. Люди теперь проедут сюда за две недели, а не за два года. Купцы с каждым годом покупают все больше рыбы.

– Молодые мужики повсюду бросают пашни, – сказал Петрован отцу, возвращаясь домой.

Егор похоронил зимой своего отца. Могила дедушки Кондрата на высоком холме, откуда виден Амур во всю ширь, его протоки, озера и острова.

Умер дед, и, кажется, уходила старая жизнь.

– Будем и мы покупать хлеб! – ответил Егор. – А жалко… Хлеб здесь родится хороший.

– Амур будет нашей пашней, – сказал сын.

– Амур наш батюшка, – ответил Егор, – он прокормит!

Сегодня у Егора целый род собрался под крышей. Пришел Петрован с женой и с детьми. Все уселись в большой старой избе за длинным столом. Наталья подала огромный чугун со щами. Приехал Федосеич. Тут же Федор с Татьяной и детьми. Приемный сынок, взятый на прииске, подрастал. Черные его глаза ласково смотрят на Егора.

От Сашки, приемного сына, внук – вылитый китаец, пришел за букварем. С осени пойдет в школу. Сашка учит его разбирать русские буквы.

Верхом на лошади прискакала Дуняша. Она спрыгнула и вошла в избу.

– Кушать с нами! – пригласила ее Наталья.

Егор думал, что бредет, наверно, Васька где-то по берегу океана, бьет шурфы, ищет золото, серебро, железо, уголь. Теперь он много зарабатывает. Приезжал домой. Он любит пройтись с плугом. Катька от ревности страдала, не могла жить тут. Федосеич ее уговаривал, но она бросила отца, Василий бросил старый дом, родителей, и уехали в город.

Пашни парили, свежие, влажные пласты их открылись солнцу.

Когда-то дедушка Кондрат шел по полю с лукошком и читал:

«Батюшка, Никола-угодник, помоги семена в землю бросать! Борис и Глеб, уроди хлеб!»

Егор крикнул на лошадей, и они потащили за собой американскую новенькую простую сеялку.

На реке загудел буксирный пароход, он тянул за собой баржу с переселенцами. Беднота все шла и шла из Расеи.

С любопытством смотрели сейчас оттуда на прибрежные пашни. Переселенцы пришли по железной дороге в верховья реки.

Егор знал, что городским пассажирам, ездившим мимо Уральского на больших пароходах, селение это всегда казалось глухим и скучным. Им казалось, что ничего значительного тут не могло никогда происходить.

Егор сам видел, что жизнь здесь словно притихла, ее приглушили. Но он знал, что это только на время утихли люди. Он ждал, что еще спохватятся они. Он верил в это и смолоду, и теперь. Сделать все можно, все в людских силах, он и сам многое сделал, и другие на его глазах люди стремятся к лучшему и ничего не боятся. Хотелось бы ему дожить до новой поры!

Примечания

1

А.П.Чехов описывает, как Корф диктовал ему то, что следует написать в книге о Сахалине.

2

Красные – черные (игра в кости).

3

Опиум.

4

«Сан-Франциская мука» (название фирмы).

5

От слова «бой» – мальчик, слуга (англ.)