Золотая лихорадка - Николай Задорнов

– Мы давно знакомы! – сказал Барсуков. Телятеву дернуло щеку, словно ему задели больной зуб. Что тут ложь и что правда, он не мог понять. Запутывали все или распутывали очень ловко, пока трудно сказать. Он стоял в стороне, у шкафа, и ему страшно было шагнуть или протянуть руку. Он боялся, ему хотелось спрятаться.

«А Васька с характером!» – подумал Иван. Ясно, что уральцы считали Телятева виновником гибели Ильи.

Василий повторил, что отец просил его сказать, что он был президентом на прииске, что он один во всем виноват, просит не судить молодых и безграмотных, что он явится в город, как только окрепнет его здоровье, и готов держать ответ. Молодой Кузнецов радостно почувствовал, что никто ничем этим не интересуется и сейчас до его отца никому дела нет.

На Ивана обрушились сразу две заботы. У него появился новый прииск, быстрей, чем он предполагал. Погиб Илья. Оба эти происшествия сильно заботили Ивана. Он чувствовал, что еще миллион сам шел в карман… А она говорила: «Если бы ты был беден…» Все делалось наоборот… Казалось бы, и миллиона не жалко… Иван сам себя чувствовал запутанным в свои же дела, как в силки. Всегда он был хозяином дела, он гнал его, а теперь получалось все наоборот, дело гнало его.

– Река порожистая, – сказал Василий, – таких больше нет.

– Где у вас лодка перевернулась? – спросил Оломов.

– На втором пороге, как раз против Сухого Дола, – ответил Василий. Он не врал. Одна лодка там в самом деле перевернулась.

Оломов далеко в глубь этого дела не хотел забираться. Бердышов никакой политикой не интересуется, его имя покрывает все грехи и недоразумения, которые неизбежны.

Телятев не сумел вовремя разобраться. Может быть, не случайно, – и его придется удалять. «Но арестованных, – полагал Оломов, – надо судить. Часовой по уставу должен был стрелять, он прав».

Китайчонок с косой раскладывал ломберный столик.

– Хорошего парня я купил! – сказал Иван. – Смышленый!

Китайчонок всем улыбался одинаково вежливо.

– До сих пор в Китае людьми торгуют! Да и не только там!

В гостиной у Ивана в шкафах на полках не книги под стеклом, а руды и самородки. Есть такие самородки, что только взглянешь на желто-бурую громадину и невольно почувствуешь уважение к хозяину и спорить с ним не станешь. Как крепостные орудия, наведенные, со всех сторон, смотрели на Оломова выставленные богатства.

– Вообще в своде законов империи нет законов, которые соответствовали бы истинному положению вещей на Дальнем Востоке, – заговорил за картами Барсуков.

– Да вот, например, как с китайцами поступать. Если подвести их под положение об иностранцах, прибывающих для временного жительства, то вообще черт знает что получится! – отозвался Оломов. – А мы продаем им билеты на границе по рублю! И все!

– Как в театре! – сказал Бердышов и задымил сигарой.

– Так мы руководствуемся тут либо прецедентом, либо здравым полицейским смыслом, – продолжал Барсуков.

– Мы ждали в свое время, – сказал Оломов, – что в Сибири и на Востоке разовьется здоровый человек и обретет благосостояние. А что получилось? Если в Америке сильно религиозное чувство и вера там основа общества, то у нас в выросшем здесь поколении религиозное чувство ослаблено. Священники приглашаются для исполнения треб, на праздниках церкви полны, но все жалуются, что нет того, что было там… Вот не раз я замечал по вашим намекам, Петр Кузьмич, что вы желали бы ради опыта предоставить поселенцам некоторую свободу. И вот они по три года мыли золото и отчета не давали, и мораль их пала. Да разве возможны все эти поступки, если бы было сознание греха, если уж нет сознания преступления перед законом. Мы ждали, что из них получатся фермеры, а они общину бросили и фермерами не стали.

Утром Бердышов послал телеграмму генерал-губернатору в Хабаровку.

Через три дня пришел ответ.

Генерал просил Барсукова тщательно во всем разобраться, решить все на месте, считая возможным освобождение рабочих и старателей, трудившихся для золотопромышленной компании Бердышова. Одновременно Оломов получил телеграмму, где генерал-губернатор благодарил его за проявленное рвение.

У буфета среди хрусталя и фарфора мелькали официанты, стуча рюмками и посудой. В тяжелых канделябрах светло горели свечи.

Складковский сохранял общественное собрание во всем блеске с тех пор, как оно было построено при губернаторах. Сегодня здесь играл духовой оркестр моряков.

Иван сидел в кресле, обхватив резные ручки из мореного дуба, и щурился, глядя куда-то.

– Какая вольная земля! Что вы, господа! Какого развития вы желаете? – твердил про свое подвыпивший Оломов. – Переселенцы посланы сюда не умничать, а хлеб сеять!

Рослый, степенный, с мягкими светлыми глазами, сидел напротив него Василий Кузнецов. Он сказал осторожно и твердо:

– Золота моют много, но уходит оно контрабандистам…

– Я сам золото китайцам продавал, – подхватил Бердышов.

А Ваське было легко сегодня на душе. Экономка подушила ему накрахмаленный платок. Дорогой запах! Покпе и Савоське пришлось бы ползать по хребтам за флакон таких духов…

И он вспомнил, Катька его ждала, Федосеич поступил в школу сторожем. Старик крепится, не пьет пока. И Василий купил сегодня в модной лавке такие же духи.

– Господа, ваш поп попался! Его духовный суд будет судить! – вдруг сказал Телятев. – Целых полтора года тянулось дело.

– Поделом! – заметил Оломов. – Это он учил крестьян заниматься хищничеством и проповедовал социализм. Этот поп вылетит теперь с Амура как пробка.

Пришли николаевские американцы: Торнтон, бледный и невысокий молодой человек, и толстяк Бутсби.

– Мартын Васильевич, знакомься! – сказал Иван. – Мой приятель, Василий Егорыч Кузнецов… Охотник! Отец его на ноге вытянул медведя из берлоги. Сын прошел с отцом пешком через всю Сибирь.

– Я тоже охотник! – хлопнул Василия по руке мистер Бутсби. – Я слыхал про вашего отца! Это мой покупатель. Мы знакомы! Здравствуйте, Василий! Завтра ваш товарищ Александр уплывает на шхуне в Америку. Вы знаете это?

У Бутсби толстые тугие щеки на узком лице и голубые глаза слегка навыкате. Он не стал поминать, что Василий когда-то купил у него конные грабли.

Бердышов заказал дюжину шампанского.

– Вы, Иван Карпыч, употребляете английские меры! – сказал Торнтон.

– Ваш отец Кон-дра-тье-вич! – весело глянув в лицо Василия, сказал Бутсби и перевел взор на Ивана, как бы сравнивал их. Васька ему больше нравился.

– Мартын не скучает, забыл свой Бостон, – сказал Бердышов. Он поднялся и, разводя руками, притопнул. – Мы с ним камчатскую восьмерку танцевать тут научились. Кто хоть раз амурской воды попил, отсюда не уедет.

– Да, да! – Бутсби тоже подскочил и топнул дважды, и они стали обниматься с Бердышовым.

– Он открыл богатый прииск! За открывателя, – сказал Иван.

– Но что-то там случилось? – спросил Бутсби.

– Не успели открыть, как старатели нагрянули! – ответил Кузнецов.

– Хищники! – пояснил Оломов.

– В хабаровской газете есть статья, – сказал Торнтон, – Кузнецов Василий Егорович, сын поселенца, открыл богатейшие залежи золота. Подпись Корягин.

– Это студент из Петербурга, он был летом у нас на приисках.

Все валилось из рук Оломова. Час от часу не легче. Студент из Петербурга, на которого было сильное подозрение, теперь писал в газету открыто. А Оломов оказывался в дураках!

Барон открыл газету на свою беду!

– Он племянник благовещенского губернатора, – сказал Василий.

«Возмутительно! – думал Оломов. – Сам генерал-губернатор мешает полиции исполнять долг. Бердышов, вот кто тут хозяин, а не мы! Корф ничего не может и не хочет сделать, он покрывает сам все темные дела Бердышова. Всех заинтересовал золотопромышленник. Добился освобождения преступников, показал себя благодетелем перед народом, заступником. Близорук Корф, сам роет себе яму!»

Оломов давно уже не брал взятки и честно служил на высоком посту. Теперь не было никакого смысла в мелких выгодах. Надо было вывести преступников на чистую воду. А все смазали! Такое дело! Провалили! Верное дело! Из-за боязни, что не будет желаемого развития, что ограничат промышленников. Купец сильнее полиции!

Утром за Василием заехал на тележке Санка Барабанов. Он вошел, в клетчатых штанах и в шляпе, во двор к Бердышову.

– Где же ты был? – воскликнул Васька.

– Вещи мои уже на корабле. Едем за Тимохой и за Сашкой. Выпускают их.

Васька с Санкой всю дорогу весело разговаривали.

Урядник Попов вывел в прокуренную пропускную комнату Тимоху. Силин был бледен, словно обескровлен. Бороденка, скатавшаяся на нарах, походила на клочья пакли.

– Васька! – кинулся он к Кузнецову.

– А где же Александр? Где Кузнецов? – обратился Василий к уряднику.

– Чего еще ждете? – грубо ответил Попов. – Ступайте.