Золотая лихорадка - Николай Задорнов

Илья истово перекрестился, быстро перескочил через борт и прыгнул в реку.

Задремавший часовой очнулся, увидел пустое место на скамье, тряхнул головой, словно отгоняя остатки сна, и подошел к борту, подняв ружье. На палубе послышался чей-то крик. Пароход тревожно загудел.

Некоторое время казалось, что Илья утонул. Но вот стала проступать рябь и появился след плывущего человека.

Голова вынырнула далеко, шагах в ста от судна.

Солдат старательно целился, держа на мушке мокрую блестевшую голову. Сашка смотрел со стороны. Его крепко держали чьи-то руки. Глаз солдата напрягся, казалось, от него свет шел по дулу ружья, как от свечки. Наконец он выстрелил.

Голову на воде тряхнуло, словно кто-то ткнул Илью в затылок. Голова его ушла в воду. Потом появилась судорожно согнутая рука. Видно было, как Илья перевернулся под водой.

По щекам Сашки потекли слезы, и он весь дрожал от забившей его нервной лихорадки.

– Тоже прыгать собрался? – безразлично спросил солдат.

Он щелкнул затвором.

Конвойного солдата сменили и вызвали к полицейским офицерам.

– Ты слышал, о чем говорили между собой преступники? – волнуясь спросил Телятев.

– Знакомы они были между собой? – спросил Оломов.

– Незнакомы, ваше высокородие! Чужие были.

– Как же ты узнал?

– Заметно было, высокородие.

– А говорят, они приятели и свои?

– Никак нет. Я же рядом был. Мы ели вместе.

– Неприятный случай!

Солдату велели уйти.

– Зря человек не побежит, – сказал Оломов. – Значит, пойман был настоящий преступник. И убит. Тут уж никакие адвокаты не помогут.

– В воду кануло.

Пароход встал на якорь.

Мимо шла лодка. Гребли две молодые гилячки. Дети, женщины, мужчины и старик улыбались, глядя на пароход. На носу его стоял Ибалка с цепочкой от свистка, растянутой по мундиру.

Он тоже улыбался. На мостике ходил капитан в форменной фуражке.

Поравнявшись с кормой и завидев на скамье Сашку рядом с вооруженным солдатом и полицейских, садившихся в шлюпку, гиляки переглянулись и стали грести прочь от парохода.

ГЛАВА 25

Погода предвещала бурную зиму с жестокими морозными ветрами. Теплая, затяжная осень перемежалась злыми ненастьями.

Пронесся небывалый тайфун, полосами лес повалился вокруг Уральского. Перелегли через речку Додьгу или уткнулись в воду по самые вершины ильмы, пробковые дубы и клены, и не ветер, а вода шумела в их еще зеленых ветвях.

Когда-то, прибыв сюда и войдя впервые в тайгу, глядя на эти деревья, удивлялись крестьяне.

– Какие дубы повалились! – рассказывал Федор Кузнецов, возвратившись с заимки, – когда еще молодые такими вырастут.

Местами тучные лесины с поднятыми корнями прилегли на сучья ближних крепких еще деревьев. Лес, которому бы еще стоять и жить, прочесала буря и вырвала все, что удалось. Мостами упали совсем молодые кедры, а уцелели могучие старики.

Пароходы еще ходили. В низовьях стояла хорошая погода.

Кузнецовы перегнали скот на заимку. Коровы мычали зло, видя дорогу, загороженную буревалом. Их обгоняли целиной, по мелкой чаще.

Кета прошла.

Ночью кто-то взошел на крыльцо, потоптался, видимо, почистил сапоги, прошел сени, распахнул незапертую дверь в избу, прошел через кухню, зная куда идти.

Егор не спал. По смутным очертаниям фигуры, он узнал Василия и почувствовал, что-то случилось. Васька напряжен, словно в страхе.

– Отец? – неуверенно спросил он.

– Тут я, – спокойно ответил Егор.

Сын прошел в густую тьму к кровати, на которой лежал отец. Егор, почти не видя его теперь, почувствовал, что страх и напряжение покинули Ваську, и словно невидимые лучи сыновьего тепла обдали его душу.

Быстро спрыгнула с кровати мучившаяся весь вечер ногами Наталья.

– Что случилось? – спросил отец.

– Разогнали.

– И слава богу! – сказала мать и стала чиркать спичками.

– Илья убит, хотел бежать. Плыл через Амур, солдат стрелял его, – сказал Василий. – Я пиджачок его привез…

– Боже мой! – ужаснулась Наталья.

– Кто, ты говоришь, кто убит? – спросил из последней комнаты дедушка Кондрат и стал подыматься.

Загорелась лампа.

Наталья подошла к Васе и посмотрела в его лицо, оно изможденное и грязное, словно жизнь обезобразила его до неузнаваемости.

– Катя где? – с потаенным страхом и нетерпением спросила она.

– Идут…

– Вы не одни? – спросил отец. Он поднялся и, жалея, горько поцеловал Василия.

– Как ты? – спросил сын.

– Стою!

– Полиции нет? – спросил Василий с беспокойством.

– Что делать! Пусть все идут, – ответил Егор понимающе.

Василий вышел на улицу и негромко присвистнул. В избу завалилась целая толпа оборванцев.

– Ур-ра, президент жив! – закричал Студент, подымая ружье.

– Здорово, сват! – прохрипел Федосеич. – Старый дуб, долго пролежал в своей бухте?

– Мы очумели, президент, озверели, но… – воскликнул Студент. Последние дни были самыми счастливыми в его жизни.

– Мыться? Баню топить? – растерянно спросила Наталья.

Где-то послышались женские голоса.

– Утром – на заимку, – сказал Егор, – потом решим, что делать.

– Мы общественное золото привезли, – сказал Василий.

– Че у вас творится? – пригибаясь, в низких дверях кухни стоял Петрован. – Вернулись? Заразы! На заимках у нас не то что артель, роту упрятать можно…

– К Сашке, может?

– Нет, не надо. На заимке лодки есть, – ответил Егор.

– Погиб Илья…

В грязных шелковых шляпах и в ватниках поверх городских жакетов со стоячими воротниками появились с чемоданом и мешком Ксенька и Катерина. На прииск приезжала портниха и нашила золотишницам модных нарядов. Была там и шляпница.

– Маманя, че топить? – сразу спросила Катерина, обхватив Наталью за шею и целуя ее.

– Уж топлю, доченька! – ласково ответила Наталья.

– Зачем на заимку? Айда ко мне, – сказал Петрован. – У меня изба новая, три комнаты…

– Отец че-то у нас боязливый стал, – говорил он, уводя по невидимой тропинке гостей через траву и рытвины.

Ночью Катя всех перепугала в доме Егора. Она вскочила и стала истерически рыдать, потом кинулась к Наталье, залезла под одеяло, уткнулась ей в грудь.

Василий вскочил, подбежал босой, спросонья не разобрав, что случилось.

– Что с тобой? – спросил он жену.

– Не трогай! – закричала Катька. – Убью топором! Я всех вас покрошу! – кричала она и в страхе прижималась к Наталье, стараясь спрятаться к ней под одеяло с головой.

– Ты ее не тронь! – прикрикнула на сына мать и закашлялась.

Катя стихла. Через некоторое время она сказала:

– Мама, зачем вы его так… – она поплакала, заслезив Наталье грудь рубахи, и уснула.

Утром Василий сказал Татьяне:

– Я привез его вещи… Иди отнеси Дуне.

– А че же сам? – спросила Таня.

Васька не знал, что сказать.

– Иди, гляди ей в глаза, – сказала Катя. – Вот так! Теперь уж не стыдно!

– Вместе пойдем, – сказала Татьяна. – Страшно, брат! Она тревожится. Тут пароход приходил, и нам сказали, что кого-то убили полицейские… А из Тамбовки приехала она такая повеселевшая, свеженькая, как грибок.

Вася и Татьяна зашли в дом молодых Бормотовых. Дуня разливала горячее молоко детям, усевшимся за стол. Она не видела мешка в руках Василия. Ей не хотелось смотреть на него.

Василий заметил, что она посвежела лицом и стала тонкой и гибкой, как в девичестве. Но показалась она Васе невеселой.

– Вот его вещи! – сказал Василий.

Дуня схватилась за голову и глянула на Ваську, выкатив глаза, лицо ее перекосило в таком ужасе, словно на нее навели дуло, и она пятилась, ожидая выстрела.

Дети расплескали молоко. Старший кинулся, к матери и со злом оттолкнул Василия.

– Не трогай маму!

– Уходи, Василий! – сказала Таня, видя, что зря привела его.

Дуня вдруг утихла, словно что-то вспомнив. Она закрыла глаза кулаками, потом чуть слышно молвила:

– Это я его убила…

Она встала, развязала мешок, достала пиджак Ильи, сморщенный и измытый в воде и высушенный товарищами на солнце, увидела навитые на пуговице свои волосы. Горько скривилась и села, повесив голову.

Таня молча обняла ее…

Отец Алексей отслужил панихиду по Илье. В церковь съехались крестьяне и гольды со всех окрестных селений.

Дуня с детьми стояла сумрачная и замкнутая. Проблеском серебра сверкали ее пышные волосы. «Раненько бы!» – подумал Егор.

– Ты не знаешь, где Бердышов? – спросил Егор на другой день, зайдя к ней в избу.

– Не знаю, – ответила Дуня. Она обняла детей за плечи и, помолчав, добавила сухо: – Наверное, в городе…

Егор, начавший было ходить, в эти дни опять слег. Он был слаб и не мог поехать в город.

Василий послал телеграммы Бердышову и Барабанову, получил от них ответы и решил ехать в город сам, распутывать все дела, постараться выручить людей, а если придется, то и отвечать за себя и за отца. Егор соглашался.