Сивилла - Флора Шрайбер

   Впервые за время сегодняшнего сеанса Сивилла казалась более спокойной, способной реагировать не чувствами, а разумом.

   – Мне нужно все это переварить, – тихо сказала она. – Что там насчет формул?

   – Видите ли, Сивилла, – стала объяснять доктор, – именно Пегги Лу ходила в школу с третьего по пятый класс. Я рассказывала вам, что именно она выучила таблицу умножения. Вот причина ваших затруднений с арифметикой. Если мы сумеем свести Пегги Лу и вас в какой-то точке, где она передаст вам имеющиеся у нее знания, вы больше не будете испытывать этих затруднений. Мы должны сломать стену между вами. Как раз это я и имею в виду, говоря о движении к интеграции.

   – Понимаю, – согласилась Сивилла. – Это приведет к тому, что вы называли точной фокусировкой.

   Вновь был включен магнитофон, и вновь Сивилла слушала Пегги Лу, которая говорила:

   «Ну, я подумала, что поселюсь в „Бродвуде“, порисую, поделаю наброски и вообще развлекусь. Но когда я туда приехала, то посмотрела, что у меня с собой, и вижу, что есть только папка на молнии. В регистрации я сказала, что багаж прибудет на следующий день, и они мне поверили. Потом я пошла с посыльным в номер 1113. Номер мне понравился, потому что там очень высокие потолки и кремовые стены, а из окна чудесный вид. И сама комната очень теплая и очень тихая. Когда посыльный вышел, я заперла дверь на замок и положила папку, перчатки и шарф на комод. Но пальто не сняла. Я долго стояла у окна. Потом я поняла, что у меня нет пижамы. Это было здорово, потому что можно было пойти по магазинам и развлечься. Я хотела купить самую дикую пижаму, какая только найдется, – такую, чтобы Сивилла не спала всю ночь и чтобы ее мать сказала: „У тебя абсолютно нет вкуса. Культурные и воспитанные люди не одеваются крикливо“.

   В общем, я села в подземку и поехала в магазин „Мейфлауэр“ на Уэйн-авеню, купила пижаму в яркую полоску, так что все было очень здорово. Со мной была Пегги Энн».

   – Пижама. Перчатки. Красный шарф. Папка на молнии, – повторяла как эхо Сивилла, с напряженным лицом припоминая пугающие события.

   Голос Пегги Лу продолжал:

   «Я вернулась в отель, в свой номер, постирала кое-что из одежды, приняла ванну, вымыла голову, влезла в свою прекрасную пижаму, включила телевизор и подпевала ему. Телевизор – хороший приятель. Потом я легла в постель. Поздно вечером люди в соседнем номере включили радио так громко, что я проснулась и не могла больше уснуть. Ух, как я бесилась! В конце концов я встала и выглянула в окно. Через дорогу была католическая школа для мальчиков и старое здание, в котором раньше располагалась „Филадельфия морнинг рекорд“. Станция подземки была у самого отеля. Вдалеке я видела красные и зеленые огни на мосту. Я долго смотрела в окно, а потом наконец радио смолкло, и я опять легла в постель.

   Когда я проснулась, ночной туман исчез и светило солнце. Я всегда радуюсь солнцу, поэтому я долго стояла у окна и разглядывала отблески солнца на зданиях и на мосту. Около моста была какая-то большая церковь с очень высоким тонким шпилем, темневшая на фоне подернутых дымкой зданий на другом берегу реки. Мне очень понравился этот вид, и, одеваясь, я несколько раз возвращалась к окну, чтобы посмотреть на него. Потом я позвонила и заказала плотный завтрак, ведь Сивилла никогда не кормит нас вволю. Официант был очень милый, и мы с ним подружились. Я ела, сидя в кресле у окна, и бросала крошки на карниз. За крошками подлетали голуби и другие птицы. Я поделилась своим какао и тостом с птичками. Я решила, что, пока живу в этом номере, буду делать это каждый день.

   Потом я вышла и стала гулять по улицам. Отойдя не очень далеко, я увидела старое здание из темно-красного кирпича. Я поднялась по ступенькам и вошла в Академию изящных искусств. Там была выставка литографий. Они были черно-белые, как мои рисунки, и я стала их рассматривать. Потом поднялась по лестнице, чтобы посмотреть, что находится в галереях наверху. Я провела в этом музее много времени и познакомилась с одним из охранников. Мы говорили с ним о живописи и отлично поладили друг с другом.

   И еще полдня я провела в „Бетси Росс Хауз“ – это музей при Медицинской школе. Там я видела мозг мужчины сорока восьми лет, которого ранило пулей в голову, и мозг тридцативосьмилетней женщины, которая умерла от удара. Еще там было много младенцев в стеклянных банках. Эти банки страшно интересные. Вообще, в Филадельфии очень интересно.

   И на улице, и в отеле я много времени провела за эскизами. Мне понравилось рисовать на бумаге для писем. Бумага эта в отеле бесплатная, так что мне не нужно было покупать ее. Поэтому я рисовала сколько хотела и изобразила одинокую женщину на утесе. Я сделала ее в черных тонах и осталась довольна.

   Я была счастлива в Филадельфии. Ходила, куда хотела, рисовала, спала по десять часов, а часа три-четыре в день проводила за едой. Я и до этого несколько раз чувствовала себя так же и знала, что никто не будет указывать мне, чем я должна заниматься. А потом наступил день, когда я попала в метель. Ветер дул мне в спину, и везде вокруг был снег. У меня не было ни бот, ни перчаток, от холода заболели уши. Пальто на мне было не очень теплое. Когда я повернула назад, ветер стал дуть мне в лицо. Женщина, которая заходила в номер отеля и спрашивала, как у меня дела, предупреждала, чтобы я не выходила, и мне надо было ее послушаться. А я не послушалась. Но когда ветер начал хлестать меня, я потеряла уверенность в себе. Мне хотелось разбить одно из окон в некрасивом здании, мимо которого я проходила. Я остановилась и положила руку на стекло. Оно было гладкое и холодное. Когда я прикоснулась к нему, мне показалось, что кто-то очень тихо говорит: „Да ведь ты не хочешь бить это стекло. Ты говорила, что больше не будешь“. Я сразу обернулась и думала увидеть вас, доктор, а вас там не было. Но были вы там или не были, я уже не хотела бить это стекло, потому что больше не сердилась. Я замерзла, очень замерзла. И подумала: отдам-ка я это тело Сивилле. Я была тогда слишком усталая, чтобы все обдумать, но, наверное, можно было поступить как-то по-другому».

   Щелчок возвестил об окончании записи. В комнате повисло молчание.

   – Красные и зеленые огни на мосту, – пробормотала Сивилла скорее для себя, чем для доктора. – Большая церковь с очень высоким тонким шпилем. Я их не заметила. Папка с молнией, перчатки, красный шарф, пижама. Официант, женщина-регистратор. Мои предположения оказались верны, хотя я и не встречалась с Пегги Лу. – Повернувшись к доктору, Сивилла с полным самообладанием заметила: – Пегги Лу кормит птичек, как святой Франциск Ассизский.

   – Вот видите, – сказала доктор, – Пегги Лу вовсе не чудовище.

   – Да, похоже, у нее весьма развито эстетическое чувство, – согласилась Сивилла. – Рисунок женщины на утесе очень хорош. Вы говорили, она всегда рисует в черно-белых тонах.

   – Она видит весь мир черно-белым. Для Пегги Лу не существует оттенков серого, – пояснила доктор.

   – «Отдать Сивилле это тело!» – повторила Сивилла. – Что за странное высказывание! Как будто мое тело принадлежит ей!

   – Видите ли, Сивилла, этот отчет о поездке в Филадельфию, показывающий, до какой степени альтернативная личность владеет переданным ей телом, позволяет нам понять динамику расщепленной личности. Очевидно, что измученная метелью Пегги Лу вернула тело вам, поскольку сама предпочла не находиться в нем.

   – У нее был выбор? – с некоторой завистью спросила Сивилла.

   – О да, – ответила доктор. – Как только данное альтернативное «я» отыгрывает эмоции, которые в конкретный момент вызвали его к существованию, никаких причин продолжать функционировать у этого «я» не остается. Филадельфия была для Пегги Лу способом отыграть в настоящем то, что вы вместе с ней подавляли в прошлом. Поступая в течение пяти дней так, как ей нравится, она разрядила ту злость и враждебные чувства, которые проснулись в химической лаборатории. Когда вы не в состоянии вынести подобные чувства, за вас это делает Пегги Лу.

   Итак, в Уиллоу-Корнерсе и Элдервилле Пегги Лу была беглецом, который никуда не убежал. Побег удался ей лишь в Филадельфии, тремя десятилетиями позже. Ее мать, которую Пегги Лу отказывалась признавать своей, но от которой ей вечно хотелось сбежать, была тем самым ключом из прошлого, раскрывшим двери в настоящее.

   Когда в химической лаборатории разбилось стекло, этот звук вызвал к жизни два эпизода из прошлого. В старой аптеке Уиллоу-Корнерса Сивилла положила локоть на прилавок. Бутылочка с каким-то патентованным средством упала на пол, и тогда раздался обвиняющий голос Хэтти: «Ты разбила ее». В кухне Андерсонов в Элдервилле кузина Лулу обвинила Сивиллу в том, что та разбила блюдо для пикулей, которое на самом деле разбила сама Лулу. И вновь обвинение матери Сивиллы: «Это ты разбила».