Новый Мир ( № 6 2008) - Новый Мир Новый Мир

Причины неудачи как будто лежат на поверхности. Сам Алексей Иванов признался: “…на встречах с читателями обязательно кто-то спрашивал, как новая книга называется. И вот стою я с микрофоном в магазине „Москва”… и отвечаю. А самому стыдно”.

Книге повредило ничем не оправданное засилье мата. Народ давно уже определил его место: непечатные слова. Тем более что мат, часть стихии устной речи, теряет свою “силу” на бумаге. А здесь даже название почти матерное. Впрочем, в интервью журналу “Newsweek” Алексей Иванов пытался оправдаться: “Это уже не мат — это речь. Люди не матерятся — они матом говорят про что угодно”. В жизни, увы, так и обстоят дела, но не в искусстве, не в романе. Народ и отреагировал соответственно.

Книга в магазинах все-таки расходится, но “Блуда” не стала “явлением”, хотя, забегая вперед, скажу, вполне могла им стать. Лев Данилкин и Захар Прилепин, не сговариваясь, предсказали неологизмам из “Блуды” успех у читателя, но его ОБЖ, ПВЦ и КВ “в народ” так и не пошли. Идея фамильона, нового типа семьи (нечто среднее между гаремом, бандой и творческим коллективом) оказалась мертворожденной. Искусственный конструкт, никак не связанный с реальностью. Утопия.

И все-таки “Блуда и МУДО”, на мой взгляд, один из самых интересных русских романов последних лет. “Для „Золота бунта” главной была „мысль народная”.

А для нового романа <…> „мысль семейная””, — смело (удержусь от оскорбительного “нагло”) заявил автор. (Аббревиатура МУДО расшифровывается автором так: “Муниципальное учреждение дополнительного образования”.) Но семейная-то мысль (пресловутый “фамильон”) как раз не вышла. Получилась опять “мысль народная”. Социальная сатира, переходящая в гротеск.

В основе романа (а все-таки это роман, а не повесть, как заявляет сам Иванов) — невыдуманная история. По всей стране Дворцы и Дома пионеров превратились в МУДО, а в некоторых местах и сами МУДО уже успели “оптимизировать”. В детстве я посещал кружок во Дворце пионеров. На моих глазах Дворец превратили в МУДО, вернее — в МОУДОД (в просторечии — “Мудод”, официально расшифровывается как “Муниципальное образовательное учреждение дополнительного образования детей”), а мой родной отдел натуралистов переименовали в “Городской детский экологический центр”. Казалось, что меняется только название, но на самом деле прибавилось бумажной глупости, псевдонаучной лексики, не подкрепленных ничем амбиций. Со временем из “Мудода” разбежались дети, в зоокружке вымерли животные, куда-то исчезли все рыбы, остались без ремонта старые теплицы. Фантасмагория жизни соперничает с фантазией писателя. Но “Блуда и МУДО” не скучный обличительный роман, не тягостное повествование о “свинцовых мерзостях жизни”. Алексею Иванову удалось достичь зыбкого равновесия между условным и реальным.

Автор, издатели, а затем и критики упорно называли “Блуду” порнографическим романом. Одна из рецензий даже называлась “Порно и задорно”. Но Иванов не порнограф, а сатирик. Порнография здесь средство, а не цель. Подобно тому как герой его романа думает “не о бабах, а бабами”, Алексей Иванов создает художественный мир, используя в числе прочих и порнографические образы.

Словарь Даля дает два значения слова “блуд”. Одно из них — блуд в значении “разврат”, “распутство”. Другое интереснее: “уклонение от прямого пути, в прямом и переносном смысле”. Любопытно, что в последние годы второе значение обрело и слово “порнография”, став практически синонимом “блуда”. Иванов использует оба значения, “блуда” (в значении “разврат”) становится у него метафорой блуда (в значении “кривда”).

Вымышленный город Ковязин — художественное пространство романа “Блуда и МУДО”. Это вовсе не провинция, это авторская модель мира. Топография Ковязина во всех отношениях “блудная”: “Вокруг его города русалочьей косой обвилась Талка, а треугольники полей за волнующимися рощами были как девичья нагота за отдутым купальным полотенцем. Покатые холмы Колымагинских Гор со всеми складками своих потаенных лощин <…> лежали как обессиленная любовница, забывшая о стыде. Раздутые облака громоздились над миром наплывом женственных изгибов, напряженных от страсти до горячего сферического сияния”. Даже огонь “почти непристойно” извивался на углях, “словно в костре сгорали позы из „Камасутры””. Сама земля “смущенно колебалась, как девушка-подросток в первый раз на диком пляже <…>. И свое смущение, стянув купальник, она компенсирует матом и грубостью всех этих придорожных штабелей шпал, котлованов, свалок и сараев”.

“Миф об успехе <…> отформатировал нас так, что наши представления о жизни стали неадекватны реальному положению вещей”, — заметил Алексей Иванов в интервью “Новой газете”. На столкновении новых амбиций, возникших под воздействием рекламы, телевидения, со старой реальностью возникает фантасмагория Ковязина. Провинциальный городок, от одного названия которого веет дремучим захолустьем, но с амбициями как минимум Чикаго или Бостона. Жители не стремятся покинуть город. Они лишены комплекса провинциала. У них в Ковязине есть все, причем “здесь и сейчас”. Издали живописные районы Ковязина выглядели как “маленькая Европа”. Но это впечатление обманчиво. Даже в престижном районе “Пикет”, где селились новые русские, “многие особняки стояли недостроенными. Или были достроены, но почему-то оставались нежилыми, с темными и грязными окнами в белых рамах”. Что уж говорить о пролетарских микрорайонах “Прокол” и “Пролет”. Здесь все — суррогат и подмена. В европеизированном кафе официантка с бейджиком “Оленька” обслуживает посетителей вполне по-ковязински, сочетая грубость с необъяснимым презрением и ненавистью к посетителю: “Оленька захлопнула меню так, будто Моржов туда наблевал, и <…> принесла заказ, заменив оливье на крабовый салат, а кофе-американо на капучино”. В другом кафе юноша таджик приворовывает сахар, а на жалобы посетителей произносит неизменное: “Н-н-т сахар”. Сходным образом обслуживает клиентов проститутка Алёнушка: выпрашивает деньги на пиво, хамит и не исполняет принятых на себя “обязательств”.

“Балов в Ковязине не наблюдалось уже лет девяносто, но бальный танец считался непременным атрибутом состоятельных людей”. Здесь есть своя “элитная” гимназия. Но главное, захолустный Ковязин — это город супермаркетов. Почти по Мишелю Уэльбеку — Ковязин как супермаркет, но местный храм потребления смотрится странно: “Кирпичные витрины супермаркета навевали какие-то оборонные ассоциации: линия Маннергейма, рейхсканцелярия...” Этот супермаркет назывался “Нежный”. Были еще “Добрый”, “Любимый”, “Семейный”, “Дружный” и “Ласковый”. У дверей гламурного парадиза “мужик в трико, пиджаке и бейсболке укладывал в кузов грузового мотороллера мешок вермишели”.

Вершина всего этого великолепия — сеть гипермаркетов “Анкор”, принадлежащая двадцатидвухлетней Наташе де Горже. Сама Наташа, как механическая кукла, круглосуточно вещает с телеэкранов: “Нам интересно работать креативно, выстраивать новые логистические процессы и апробировать новационные подходы в сегменте потребителей среднего уровня. Эскизный проект региональной экспансии „Анкора” был построен с учетом мировой практики деятельности дискаунтеров, как в направлении потенциального клиента, так и в направлении потенциального оператора”.

Может, жители Ковязина просто недозрели до общества потребления? Скорее перезрели. Роман Алексея Иванова — настоящий “Духless”, только созданный на несравненно более высоком художественном уровне. Жителей Ковязина интересуют преимущественно две вещи: деньги и секс. Если секса здесь немерено, то деньги и успех достаются лишь самым наглым и проворным особям. Слабые порабощены, хотя своего рабства не замечают. Им суждено занимать низшие, грязные и заплеванные ступени жизни. На самом дне находятся спившиеся жители соседних деревень — друиды (деревенские андроиды).

Хозяева жизни здесь — чиновник от образования Манжетов и мент-сутенер Сергач. Манжетов собирается превратить МУДО в Антикризисный подростковый центр, педагогов выгнать на улицу, а самому пристроиться у нового финансового ручейка. Там уже приготовлены теплые местечки для любовниц Манжетова — психолога (трехмесячные “психологические” курсы в педтехникуме) Алисы Питугиной и “англичанки” Милены, которую Манжетов намерен спасти с тонущего корабля МУДО. Уж как Алиса с Миленой будут перевоспитывать малолетних преступников и наркоманов (ради них будто бы и создается центр), представить несложно. Менее удачливые молодые сотрудницы МУДО пополнят ряды уличных проституток (сутенеры, Сергач и Лёнчик, уже “раскатали губу”), краевед Костерыч пойдет работать сторожем на автостоянку, а дети… Так что ж? Государство ведь выделяет деньги на перевоспитание малолетних преступников, а не на воспитание нормальных детей. Система ценностей перевернута. Даже ироничный Борис Моржов, главный герой этого романа, прежде старательно избегавший резонерства, вынужден откровенно растолковать детям ковязинские порядки: “Школу бросайте, воруйте, курите и пейте, хорошо бы еще вам пару лет в тюряге отсидеть <…> тогда вас тоже бесплатно отправят в путешествие на новеньких катамаранах”.