Новый Мир ( № 6 2011) - Новый Мир Новый Мир

Три основные стадии алхимического процесса, называемого «великим деланием», — Nigredo, Albedo, Rubedo [8] . В контексте юнгианского психоанализа, возвращающего искусство алхимии в исследовательское пространство, эти три этапа соответствовали бы депрессивности, медитативности и креативности. Наиболее изученной считается первая стадия — делание в черном, ей посвящены, в частности, книги философов и психоаналитиков Юлии Кристевой «Черное солнце. Депрессия и меланхолия» и Стэнтона Марлана «Черное солнце. Алхимия и искусство темноты».  И это неудивительно — ведь люди, пребывающие в состоянии Nigredo, обращаются к психоаналитикам чаще, чем люди медитирующие или творящие.

Андрей Поляков описывает переход от спокойной медитации к творческой активности — к деланию в желтом, той забытой, сокровенной стадии, которая может быть наиболее интересна поэтам.

Считается, что европейская алхимия идет из Древнего Египта, и это искусство превращения свинца в золото. Но алхимия была также и в Китае, стране желтого императора, — это «даосская алхимия», направленная преимущественно на внутренний мир человека, который в духовном смысле должен был стать «золотым». Книга Полякова — на стыке двух традиций, западной и восточной, как и Крымский полуостров, где живет поэт, — на стыке двух культур, двух ментальностей, на границе Запада и Востока, в пространстве лимитрофа.

Эпиграф книги «Китайский десант», по наблюдению Михаила Айзенберга, восходит к цитате «Я думал и понял. Мы все это знаем, / что действие стало бессонным Китаем...» из Александра Введенского, в свое время — китаиста, использовавшего в своем творчестве, по терминологии теоретика «чинарей» Леонида Липавского,  « иероглифы » — непрямую речь духовного начала, сквозящего сквозь материю. Гностики назвали бы это голосом Плеромы, а Карл Юнг — архетипами.

Главный «иероглиф» Полякова в этой книге — золото, отражающееся в желтых листьях осени, коже китайских персонажей, желто-синем оперении синицы, Золотой орде и т. д. и символизирующее результат творческого процесса. Мистическое начало, обращение к архетипам — поверх знания, вне инициации — интересный феномен, часто встречающийся в истории культуры. Когда живая традиция умирает (а сведений о сути процесса Citrinitas до нашего времени практически не дошло), возникают желающие ее восстановить, и в отсутствие возможности получить тайное знание от посвященных они проходят самоинициацию.

Истоки интереса к алхимии, ярко выраженного в последней книге Полякова, следует искать в Серебряном веке с его напряженным вниманием к оккультизму и мистицизму. Так, откровенно гностический девиз (гностики считали мир и тело тюрьмой для духа) слышен в строках: «Я верю в Бога, / потому / считаю время за тюрьму», перекликающихся с цветаевскими «Жив, а не умер / Демон во мне! /  В теле — как в трюме, / В себе — как в тюрьме».

Исследовательница творчества Введенского Ирина Анастасиевич, затрагивая тему птиц в творчестве поэта, пишет: «Алхимики использовали традиционные для мифологии образы птиц в качестве символов для описания алхимического преобразования, поскольку птицы представляют собой переход от физического (земля) к метафизическому (небо)» [9] — и приводит в качестве примера в том числе и следующие строки: «но кто ты ласточка небес, ты зверь или ты лес» и «летевшую синицу / глухую как кровать / на небе как ресницу/ пришлось нам оборвать» [10] .

И так же, как для Ирины Анастасиевич мир Введенского полон алхимических птиц-символов, мы видим это в стихах Андрея Полякова. В книге «Китайский десант» поэтом предпринята попытка привнести даосскую алхимию в поле русского языка и скрестить ее с алхимией европейской.

Прежде всего, выбор времени — осень, что сопоставимо с Элевсинскими мистериями, проводившимися каждый год в середине сентября, главным действующим лицом которых была Персефона: «...я, незримо качаясь на желтых и черных [11] иного / эфира волнах, подержу в голове Персефонку [12] <…> пускай я крещеный, но все-таки часто мне хочется / осенью верить каким-то богиням красиво-ночным...» В другом стихотворении, вероятно, имеется в виду Деметра, другая богиня Элевсина, в чью иконографию входил сноп колосьев. Согласно мифу, богиня плодородия Деметра в знак траура по ушедшей в мир Аида Персефоне сделала так, что земля перестала плодоносить. В этом смысле название книги может быть переосмыслено как «Китайский ад», от первого значения английского слова «descent» — спуск, падение. Здесь уместно вспомнить и не произносимую автором, но легко вычитываемую аллитерацию «татары — Тартар».

Возвращение Персефоны к матери знаменуется расцветом жизни и связывается с весной, в царстве Аида она проводит только зимние месяцы. И Поляков, переосмысляя миф, пишет: «Что ли уснем и наполним изнанкою глаз / ласточек, лежа скользящих в чернеющем танце <…> Колос богини не колет в холодную грудь…»

А вот и ипостаси богини, соответствующие трем основным стадиям Великого Делания:

Богини левая рука

      бела,

      как в мае

      облака,

      а правая

      рука —

червонная

      рука,

а третия рука —

невидима пока…

Евгений Торчинов, известный исследователь даосской алхимии, пишет о том, что «в 15-й день 8-го месяца по лунному календарю происходит традиционный китайский праздник „чжун цю” — середина осени». Этот праздник, приходящийся на полнолуние, связан с луной, о чем и говорится в стихе китайского алхимика: «В пятнадцатый день восьмой луны жаба [13] вверху сияет. Это поистине время расцвета и полноты семени металла. Когда возникает одна линия ян, вновь к жизни придет „возвращение”. Тогда не медли и не тяни: время огня наступило». То есть предчувствие осени у Полякова — это время китайского праздника полнолуния и одновременно — Элевсинских мистерий.

Практически в каждом стихотворении этого сборника Поляков упоминает желтый или золотой цвета, связывая их с Китаем. Например:

но умных ласточек небесная Москва

китайским золотом вернет мои слова.

Там же, где нет желтого и золотого, а таких стихов меньшинство, присутствуют либо черный, либо белый, либо красный цвета, причем упоминаются и вороны — птицы, связанные с Nigredo, что отмечала еще Анастасиевич в случае с Введенским. Осень, с ее мертвыми желтыми листьями, становящимися словами, является ни больше и ни меньше, чем апологией алхимической стадии Citrinitas, перехода от созерцания к стихосложению:

    Желтоватая бледность

листвы

    прошумит по углам

букварями!

Превращая годовой цикл смены сезонов в аллегорию алхимического процесса, поэт придает новый смысл Nigredo (весне), Rubedo (лету), Citrinitas (осени) и Albedo (зиме).

Китай здесь сродняется с градом Китежем, а также с тем золотым городом, который расположен над небом голубым, как в оригинальном тексте Анри Волоконского «Рай», из которого Борис Гребенщиков сделал песню «Под небом голубым…».Недаром в эпиграфе к сборнику поэт говорит: «…в листьях осенних Иерусалим!» Книга Полякова насквозь пронизана золотом и лазурью — цветами небесного Иерусалима, любимым цветом русских икон. И даже мелкие китайские (или райские) яблочки играют в тексте вторым своим неназванным названием.

На каком языке засыпая,

я не вижу с востока друзей

<...>

Что мне слов золотое незнанье?

Лучше осени дальний Китай,

              круглых яблок,

любви урожай!

Но не только коннотации, связанные с Раем, далеким как Китай, мы видим в этом стихотворении, но и отсылку к Афродите, греческой богине любви, которой были посвящены яблоки, ласточки и липы.

Кстати, соединение круглых яблок и дальнего Китая уже было предпринято по-русски в последнем альбоме рок-группы «Наутилус Помпилиус» « Яблокитай ». Причем, по признанию музыкантов, оно восходит к кальке слова «апельсин» с немецкого, Apfelsine. Золотоносность Китая достигает у Полякова апогея в слове «Златокитай», откровенно отсылающем к «Яблокитаю».

Таким образом и синева и синица у Полякова связываются с Китаем через непроизносимое созвучие. Причем Китай предстает аналогом Рая, где вместо Евы (от евр. «жизнь») царствует Зоя («жизнь» по-древнегречески). «Зоя пришла и жила» — аллюзия на текст Введенского:

Входит З о я. Она раздевается, значит, хочет мыться. Д в а  к у п ц а  плавают и бродят по бассейну.

ЗОЯ. Купцы, вы мужчины?

ДВА КУПЦА. Мы мужчины. Мы купаемся.

ЗОЯ. Купцы, где мы находимся? Во что мы играем?

ДВА КУПЦА. Мы находимся в бане. Мы моемся.

ЗОЯ. Купцы, я буду плавать и мыться. Я буду играть на флейте.

ДВА КУПЦА. Плавай. Мойся. Играй.

ЗОЯ. Может быть, это ад [14] .