Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну» - Александр Строев

Маску философа и законодателя сменяет обличье комедианта. Текст прячется и преображается вместе с автором. Мемуары превращают пребывание в России в бесконечный карнавал, непрерывный спектакль. Итальянские музыканты вводят Казанову в дома петербургской аристократии, актрисы скрашивают его досуг. Как всегда, мир кулис дает приют венецианцу. Виолончелист Даль Ольо посылает на смену себе в Россию того, кто некогда играл на скрипке в театре Сан-Самуэле; при отъезде, уже на границе Казанова встречает капельмейстера и композитора Галуппи, который возглавит придворную капеллу в Петербурге. Не только в мемуарах, но и в «Дуэли» вспомнит Казанова об этом невероятном свидании в трактире, затерянном в ливонских лесах, — и донесения рижской канцелярии подтверждают, что он не погрешил против истины[631]. Путешествие идет под аккомпанемент балов-маскарадов — один в Митаве, другой в Петербурге, ведь Казанова приезжает на святки, время ряженых и гаданий. Вся Россия в маске, от императрицы до статуй Летнего сада («На плачущей статуе было высечено имя Демокрита, на смеющейся — Гераклита, длиннобородый старик назывался Сапфо, а старуха с отвисшей грудью — Авиценна» — ИМЖ, 581). Праздник Богоявления и крещение младенцев в проруби описаны как варварское жертвоприношение (эпизод, заимствованный Казановой из книги X. Ф. Швана «Русские анекдоты», 1764). Столичные дворцы напоминают нарочно построенные руины, столь модные в ту эпоху. Упоминает Казанова и великолепный карусель, перенесенный на другой год, где русское дворянство должно было представлять древних витязей разных стран. Но в этой театральной стране Казанове нет места потому, что он принял имя матери-комедиантки, и слухи о его актерском прошлом и перемене имени разнесутся после его отъезда как в России, так и в Польше.

Не сумев переделать русский календарь, венецианец изменяет хронологию мемуаров. Кольцевая структура сохраняется для всех тем: одна встреча с императрицей открывает повествование, другая завершает; первая вымышлена, вторая переработана. Персонажи аккуратно сменяют один другого: Заира занимает место Ланглад и Альбера, ее вытесняет Вальвиль и уезжает вместе с рассказчиком. На самом деле все события между собой не связаны, Альбер покидает Россию вскоре по приезде[632], а Вальвиль пересекает границу через полгода после Казановы[633].

Путешественники XVIII в. зачастую представляют дикие народы, в частности русских, как кочевников, разбирающих и перевозящих свои дома (так утверждал Франческо Локателли в «Московских письмах», 1736). Но именно Казанова кочует по России в дормезе, где он спит, ест, занимается любовью, принимает визиты, осматривает военные маневры. В Польше он продаст карету — она нужна ему только в России, где он боится покинуть передвижной дом и остаться беззащитным в царстве женщин.

Служить и прислуживаться

Чтобы преуспеть в России, достичь одного из двух желанных мест, фаворита или советника, можно было избрать две тактики: поступить на службу или сохранять независимость, поселиться или приехать ненадолго. Оба пути имели свои достоинства и недостатки. Человек служивый мог затеряться в толпе претендентов. Знатный путешественник, властитель дум не мог остаться незамеченным, ему, как мы видели, грозила другая опасность — прослыть шарлатаном. При этом желательно было придерживаться избранного амплуа, не смешивать роли советника и человека действия: это в числе прочего помешало пробиться наверх Одару, Бернардену де Сен-Пьеру, Казанове, Пикте.

Служить можно было либо по военному ведомству, либо по статскому. Фаворитами Екатерины II чаще всего становились военные, и с этой точки зрения Бернарден де Сен-Пьер выбрал верный путь, сделавшись офицером российских инженерных войск. Но подобная возможность существовала только для дворян, да и шансы были весьма ненадежные. Война помогала преуспеть храбрецу (Зоричу, принцу Нассау-Зигенскому), а во время мира восхождение становилось долгим и нудным, если ты не гвардейский офицер и не можешь попытать счастья при дворе. То же самое было в Европе: Казанова надел в Италии военную форму, но успеха не снискал. Искатель приключений — человек смелый, но заботится он прежде всего о своей жизни. Учитель фехтования всегда мог рассчитывать на хорошее место в России, на покровительство вельмож или великих князей, в особенности такого маньяка военного дела, каким был Петр Федорович, будущий император Петр III. С его помощью преуспел в конце царствования Елизаветы Петровны знакомец Казановы неаполитанец Паоло Ранга д’Арагона (или Даррагон), именовавший себя маркизом.

Не вполне понятно, когда он попал в Россию: некий д’Арагон поминается в 1753 г. в «Берлинской газете» (Gazette de Berlin, № 138), рассказывающей о московских делах[634]. В сентябре 1757 г. его однофамилец дипломат «итальянский дворянин маркиз Рименес д’Аррагона» получает паспорт для проезда из Петербурга в Стокгольм[635]. Казанова рассказывает, что Даррагон прибыл в Петербург в 1759 г. вместе с бароном де Сент-Эленом из Копенгагена. Он блестяще владел картами и клинком (позже в Риге он легко победил в фехтовальном зале всех авантюристов, включая Казанову), стал майором в Голштинском полку и, испросив дозволение держать при дворе банк в фараон, в три или четыре года заработал сто тысяч рублей. Правда, отправившись в 1764 г. по проторенной дороге из России в Польшу, где дозволялись азартные игры, неаполитанец быстро спустил свое состояние, напав на шулеров почище него. В 1766 г. Казанова встречает его в Спа. Архивы этого курортного городка дважды поминают его: 18 июля 1766 г. «великомощный сеньор Поль Ранго д’Арагона, полковник императрицы российской и камергер голштинский великого князя российского, объявляет, что родился 15 мая 1720 г.». Он в ту пору женился на богатой пожилой англичанке. Через год, 9 сентября 1767 г., местным стражникам пришлось применить силу, чтобы унять «маркиза д’Арагона» и нескольких французских офицеров, в нарушение княжеских указов упражнявшихся в стрельбе из пистолетов на Гульбище после семи часов (не исключено, что на самом деле речь шла о дуэли)[636]. Росту в нем было шесть футов, но, как ревниво замечает Казанова, не было в нем ни остроумия, ни вежества, а ноги изрыты венериными ранами. Затем в 1769 г. пути двух авантюристов пересекаются в Марселе, через год Даррагон покупает имение в Модене, где он и умер в 1792 г.[637]

Но место учителя фехтования, как любого другого преподавателя, имело существенный недостаток: его считали за слугу, а не за ровню. Сходная проблема стояла перед теми, кто предпочитал умственный труд, полагался на сообразительность, а не на ловкость рук (это, разумеется, не означало, что искатель приключений вовсе отказывался от плутовства). Как правило, авантюристы пробуют одни и те же профессии, переходя со ступеньки на ступеньку: актер, учитель, журналист, библиотекарь, секретарь, педагог, историк.

Службу приходилось начинать с низов, ибо не от хорошей жизни отправлялись в Россию рыцари удачи. Фужере де Монброн и барон де Чуди побывали в тюрьме за свои сочинения и по всему свету искали убежища. Тимолеон Альфонс Галльен де Сальморанк (ок. 1740 — после 1785), служивший копиистом у Вольтера, а затем секретарем у французского посланника в Женеве Пьера-Мишеля Эннена, попал в Бастилию за долги. На тридцать тысяч ливров наделал долгов в родной Женеве Франсуа-Пьер Пикте, по прозвищу Великан (1728–1798). Без гроша и без рекомендаций приплыл в Петербург Бернарден де Сен-Пьер. Даже имя приходится либо менять, как Чуди, пользовавшийся литературными псевдонимами шевалье де Люси и граф де Питланж, либо облагораживать, именовать себя графом, как Казанова, Калиостро, Заннович и т. д., либо шевалье, как Бернарден де Сен-Пьер.

Чуди в 1753 г. дебютировал в придворной труппе императрицы Елизаветы Петровны. Ремесло актера, человека без лица, меняющего ежедневно маски и судьбы, может быть символически интерпретировано как позорное начало жизни (карьеры) — рождение вне брака, пятнающее биографию. Профессия эта больше подходила женщинам, скоро обретавшим богатого покровителя. Но надо было быть настоящей комедианткой: девицы полусвета, впервые выходившие на сцену в России, вроде парижанки Жюли Вальвиль или венецианки Виченцы Рокколини, проваливались с треском. Пикте, набравшийся опыта под руководством Вольтера, устроился лучше — готовил святочные развлечения, ставил при дворе французские спектакли.

Другой презираемой профессией было ремесло учителя французского языка. Как правило, промышляли им люди невежественные, о грамматике имевшие самое смутное представление, но скоро смекнувшие, что болтать на родном языке выгоднее, чем печь пироги, тачать сапоги и уж тем более пахать. Фигура нищего учителя-француза вошла в культурную мифологию России XVIII–XIX вв. Сальморанк поначалу ничего лучше себе не нашел, и в 1774–1777 гг. служил гувернером в аристократических домах Москвы и Петербурга, причем переменил немало хозяев. Правда, удачный выбор семьи мог обеспечить дальнейшую карьеру: Пикте был французским учителем у Григория Орлова, Жан-Луи Карра, как мы помним, на тех же правах попал к молдавскому господарю.