Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме стихов Фет на досуге писал путевые очерки, которые мы обильно цитировали. Их часто недооценивают, считают «проходными», малосодержательными. Уже современники считали их текст как минимум неровным. Боткин писал Тургеневу: «Кстати: его дорожные впечатления, напечатанные в ноябрьск[ом] “Современнике”, местами очень посредственны, а местами прелестны; поэтическая натура так и вырывается из хлама»316. По причине «поверхностности» и бессодержательности «Современник» прервал их публикацию и не напечатал письмо о поездке по Италии. Панаев, сначала назвавший письмо о Париже «довольно милым», 28 июня 1857 года писал Боткину: «...Пришли такие времена, что самое благоуханное и поэтическое произведение, не соприкасающееся с современною действительностью, с живыми, насущными интересами минуты, пройдёт теперь незамеченным... Это грустно, а факт — теперь уже нельзя угощать публику безнаказанно между прочим письмами Фета, и я не печатаю их...»317 Между тем эти очерки написаны очень живо, увлекательно и вовсе не оторваны от актуальных вопросов современности. Внимательный читатель найдёт в них не только меткие суждения об искусстве, но и очень радикальное выражение собственного художественного кредо и вполне серьёзные (пусть и совсем не либеральные) мысли о Европе и завуалированные — о ситуации в России и о путях её дальнейшего развития.
В Россию брат и сестра приехали с планом дальнейшей жизни, возникшим в ходе последнего этапа заграничного путешествия: «...я должен был вернуться в наши родовые Новосёлки и, принявши их в своё управление, присоединить к общей нашей жизни проценты с небольшого моего капитала, находившегося большею частию у братьев на руках». Проект казался вполне осуществимым, однако мирно поселиться в родовом гнезде не удалось. Произошедшая по приезде щекотливая история, помешавшая исполнению задуманного плана, надо признать, рассказана Фетом в его мемуарах очень деликатно. В Новосёлках Афанасий с Надей обнаружили поселившихся там сестру Любовь и её мужа Александра Никитича, в качестве Надиного опекуна управлявшего имением. У них план родственников не встретил сочувствия, поскольку в случае его осуществления, как довольно прямо пишет мемуарист, Любиньке «предстояло отправляться в своё Ивановское». Между сёстрами состоялся разговор, содержание которого Фет не сообщает: «Я, конечно, во все эти переговоры не вмешивался, зная без того, что Надя не из числа способных поддаться первым чужим убеждениям»318. Думается, что наиболее практичная из членов семьи и наименее склонная к благородной экзальтации Любинька употребила для убеждения сестры разные аргументы.
На другой день, когда переговоры были в разгаре и ничего не было решено, произошла ещё одна неожиданность: в Новосёлки явился Иван Борисов, «исхудалый», жалующийся на «привезённую им из Малой Азии лихорадку»319. На следующий день Фет по настоянию Нади приехал к другу в Фатьяново и провёл с ним день. Оказалось, что тот вышел в отставку ещё в октябре 1856 года и что не смог излечиться от любви. Рассказ о неудачном романе Надежды произвёл на Ивана Петровича ужасное впечатление. «Спасибо, брат, что ты мне об этом рассказал. Я сейчас же поеду, разыщу и убью его», — заявил Борисов. Однако наутро прискакал посланный из Новосёлок с просьбой срочно приехать, поскольку, писала Любинька в записке, «с Наденькой происходит что-то необычайное»320. Спешно вернувшийся Фет застал сестру в её кабинете на антресолях за написанием «драмы в пяти действиях» «Ариадна». «Это совершенно несвойственное Наде авторство, — пишет Фет, — необычайно яркий цвет её лица и блеск глаз сразу высказали мне убийственную истину. Бедное дитя не выдержало всех потрясений. Передо мною сидела прелестная и безумная Надя»321. Больную удалось уложить в постель, но попытки поговорить с ней вызывали у неё приступы ненависти. Собравшиеся на импровизированный совет Фет, Шеншин и тотчас примчавшийся Борисов приняли решение «безотлагательно везти больную в Орёл к тамошним врачам». Месяц она провела в губернском городе, но все старания помочь ей были бесполезны: заметив взгляд любимого ею брата Василия, Надя вскрикивала: «Медуза! Медузища противная!»322 Доктора настоятельно рекомендовали отправить её в Москву, к знаменитому профессору-психиатру В. Ф. Саблеру.
Так неожиданно для себя Фет вынужден был отправиться в Москву. Он выехал из Орла в феврале в большой четырёхместной карете, выписанной из Новосёлок, взяв, кроме Нади, её горничную и компаньонку — небогатую дворянку, свою крестницу. По дороге больная, «невзирая на связанные руки и ноги, лёжа на заднем сиденье и упираясь ногами в стенку кареты, старалась разломить последнюю»323. В Москве Надю осмотрел знаменитый психиатр, и по его совету больную поместили в лечебницу Василия Ивановича Красовского в Денисовском переулке. Сам Фет, не желая оставлять сестру в одиночестве, поселился поблизости, на Старой Басманной, в «довольно уютной» квартире; в скором времени к нему присоединился Борисов. Решение жить в Москве только отчасти было вызвано заботой о сестре. Скромный план Фета провести остаток жизни в Новосёлках рухнул — имение оставалось в распоряжении Любиньки и её мужа. Другие имения после смерти отца перешли к братьям, у каждого из которых он, наверное, мог бы найти приют, но жить совсем не на положении хозяина, как у Нади. Поэтому он и решил на несколько месяцев поселиться в недорогой, доступной ему по средствам квартире в Первопрестольной, поблизости от сестры, которой, возможно, понадобится его помощь, — оглядеться, прийти в себя и определиться с дальнейшими планами.
БРАК ПО РАСЧЁТУ
Время с конца февраля по конец июля 1857 года Фет провёл в Москве. Больница, в которую поместили Надежду, была хорошая; посещения брата раздражали больную, вызывали приступы гнева, поэтому визиты к ней были редки. Подавляющую часть времени Фет был свободен и мог делать, что хотел. У него были средства — небольшие, но достаточные для одинокой и непритязательной жизни. Отпуск ещё продолжался, так что можно было не торопиться порывать со ставшей бесполезной военной службой и одновременно более полно отдаться литературе. Он
