Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

Одной из важнейших целей посещения Фетом Франции была встреча с Тургеневым, проживавшим в Куртавнеле в замке семьи Виардо и периодически наезжавшим в Париж. К нему на улицу Аркады Фет отправился сразу по приезде и, к своему облегчению, застал приятеля «за рабочим столом» в квартире, напоминавшей его собственный парижский приют: «тот же небольшой салон с камином и часами перед зеркалом и маленькая спальня»305. Тургенев был рад увидеть своего «протеже», составил ему компанию в нескольких развлечениях, в частности в походе в театр «Водевиль» на «Даму с камелиями»; познакомил с маркизом Делаво, большим любителем русской литературы, ставшим для Фета очень полезным гидом по Парижу. Посетил Фет и Куртавнель, где после некоторых анекдотических происшествий наконец смог пообщаться с Тургеневым (тот забыл о своём приглашении и уехал по делам; его петербургскому приятелю пришлось провести два дня незваным гостем у незнакомых ему до того момента супругов Виардо). Он оценил своеобразное обаяние знаменитой певицы, одобрил устройство замка, а положение Тургенева в чужой семье показалось ему жалким.

Общение русских друзей свелось к спорам, которые Фет в своих воспоминаниях уподобляет дискуссиям славянофилов и западников. В письме Толстому от 16 (28) ноября 1856 года Тургенев с раздражением описал пребывание приятеля в Куртавнеле: «Приехал было ко мне (т. е. к Мг Виардо) в деревню — и оставил (это между нами) впечатление неприятное. Офицер, endimanche[24], с кольцами на пальцах и Анненской лентой в петлице, рассказывает ломаным французским языком тупейшие анекдоты — юмор исчез совершенно, глаза круглые, рот круглый, бессмысленное изумление на лице — хоть брось! В моей комнате я с ним спорил до того, что стон стоял во всём доме от диких звуков славянской речи; словом — нехорошо было. Впрочем, он написал несколько грациозных стихотворений и подробные путевые записки, где много детского, — но также много умных и дельных слов — и какая-то трогательнопростодушная искренность впечатлений. Он — точно, душка, как Вы его называете». Очевидно, Фет не стал скрывать от Тургенева своей антипатии к Франции. Раздражением от того, что, находясь, по мнению Тургенева, в центре мировой культуры, политики и философии, Фет не восхищается Францией и тем светом, который она дала миру, вызваны и известные фразы в письме, отправленном Боткину 18 (30) сентября: «Фет в Париже — я его видел. Скучает до исступления — ничего не понимает изо всего, что вокруг него происходит; вне своей лирики, он плох — и совершенно лишён даже поверхностной наблюдательности»306. Здесь великий писатель явно необъективен: Фет, конечно, не испытывал восторга от окружавшей его парижской жизни, но наблюдал за всем усердно и в общем зорко.

Впрочем, Фет действительно пишет, что сильно скучал две недели после возвращения из Куртавнеля, сидя в гостинице и глядя на берёзку во дворе, пока в Париж не приехала Надежда со своей компаньонкой и не поселилась по соседству — в гостинице на улице Тетбу. Жизнь оживилась, тем более что именно в Париже любовная история сестры пришла к предсказуемому завершению: случайно встреченный в театре «жених» раскланялся, обещал прийти завтра к двенадцати и исчез навсегда. Проведя некоторое время в Париже, отправив Софью Сергеевну в Россию, брат с сестрой проследовали на поезде в Марсель («Это грустный провинциал, несмотря на свои площади, жалкие фонтаны, четырёх- и пятиэтажные дома, старинные аллеи и сто пятьдесят тысяч жителей»307), а оттуда на пароходе «Капитолий» отплыли в Италию.

О пребывании Фета с сестрой в Италии известно меньше, поскольку посланный им в «Современник» подробный отчёт, в отличие от описания Германии и Франции, напечатан не был, а его рукопись не сохранилась. Они посетили Геную, Ливорно, Пизу, Чивитавеккью, довольно долго прожили в Риме и некоторое время в Неаполе. Вопреки ожиданиям, в Италии Фету не понравилось. Поэт хандрил, отказывался от прогулок, хотя после уговоров и ходил по музеям. Своё настроение он связывал с присутствием Нади, с энтузиазмом любительницы стремившейся показать ему всё, что только можно увидеть в этой наполненной шедеврами Античности и Ренессанса стране: «Стоит мне заподозрить, что меня преднамеренно наводят на красоту, перед которою я по собственному побуждению пал бы во прах, как уже сердце моё болезненно сжимается и наполняется всё сильнейшею горечью по мере приближения красоты. Желая быть кратким, скажу во-первых, что в грустной и безмолвной Ниобе[25] — Италии, окружённой грязными и жадными нищими, я не признал красавицы — царицы, гордой своими прекрасными детьми, царицы, о которой мне натвердили поэты. Болезненное чувство моё, быть может, усиливалось от желания Нади указать мне на окружавшие нас прелести. Но я должен сказать, что без настояния сестры я не увидал бы Италии и притом в таких подробностях»308.

В Риме они сняли квартиру на виа Карроцца, но затем переселились в существенно более дорогую. В споре из-за этого переезда, по утверждению мемуариста, впервые проявились странности в поведении сестры: «Когда после забраковки приисканной мною квартиры я вернулся с новых поисков, то к удивлению моему застал сестру в слезах и в истерическом припадке, несогласном ни с её благоразумием, ни с ничтожным поводом неудовольствия»309. Вскоре припадок повторился — и снова был вызван ничтожным поводом.

В Риме постоянным спутником Фета стал Некрасов, живший там с Панаевой и усердно работавший. В своих воспоминаниях Фет лишь мельком упоминает об общении с ним в Риме, однако очевидно, что в это время два поэта тесно сблизились и много времени проводили вместе. Более того, Фет приехал в Рим по настоятельным просьбам Некрасова. «Скажи это Фету, которого я целую, обнимаю и жажду видеть. Я его письмецо в Венецию получил. Если ему нечего делать в Париже, пусть едет к нам — нечего и говорить, что мы будем ему рады не менее, чем он нам», — писал Некрасов Тургеневу 21 сентября (3 октября) 1856 года. Они гуляли, охотились. «Погода здесь, как у нас в сухую и ясную осень; бывают дни чисто летние. Мы с Фетом отправились было на охоту, но попали неудачно — вылет вальдшнепов был самый ничтожный, нашли все четырёх — убили одного. Оно и хорошо, а то бы я разлакомился. Нет, уж лучше подожду. Природа около Рима гадость (мы доезжали до самого моря)», — сообщал Некрасов тому же адресату 25 ноября (7 декабря).