Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

Согласитесь, никаких агрессивных замыслов. Суровая жизнь диктует суровые решения, и все. Можно даже Пскент и Той-Тюбе вернуть, чтобы не обвиняли непонятно в чем. Ведь не в них дело, а в том, что, как бы то ни было, в рамках решения продовольственной программы 6 сентября русские войска вышли на подступы к Ходженту. То есть уже к самому порогу Ферганской долины. А тем самым на пусть и очень дальние, но все-таки подступы к Британской Индии, что давало России дополнительные и очень реальные козыри для очередных арий в «европейском концерте». И Черняев, хотя сто раз солдафон, это отлично сознавал. А сознавая, вовсю использовал, играя на самых чувствительных струнах петербургских скрипок.

«В нынешнем году, – писал Михаил Григорьевич, – я буду твердить, что, порешив с Кокандом, нам нужно во что бы то ни стало предупредить англичан на Амударье или, лучше сказать, не допустить их влияния по сю сторону Гиндукуша. Иначе мы поменяемся ролями: вместо того, чтобы угрожать положению англичан в Индии, мы сами будем опасаться за свое в Средней Азии. Весьма быть может, что для этого предупреждения не потребуется вовсе непосредственного занятия, что в настоящее время и сделать нельзя, но зевать невозможно». Что самое интересное, бил в точку. В архивах российского МИД хранятся документы, однозначно свидетельствующие о планах Лондона организовать судоходство по Амударье, обеспечив своим судам (и войскам) при надобности выход в Арал, то есть в тыл русских войск. России пришлось срочно усиливать занятие и укрепление дельты Амударьи, в результате чего англичане, хоть и возмущенные агрессивными действиями Петербурга, свой план отменили: как бы они ни торопились, Аральская флотилия была уже слишком сильна. Тем не менее летом 1865 года в Бухаре побывала с визитом «военно-географическая» британская миссия, пытавшаяся убедить Музаффара согласиться на создание союза Бухары, Хивы и Коканда, обещая помочь в реализации.

Однако эмир, уже въявь видя себя «ханом ханов» и «повелителем повелителей», предложением пренебрег, и миссия отъехала восвояси еще до «появления снега на Гиндукуше». Несмотря на это, сам факт явления «военных географов» рассердил Петербург, государь, видимо, изволил нахмуриться, и МИД сделал все, что мог, чтобы британской разведке стало известно – но без всяких подробностей – о приезде в Ташкент посланцев кашмирского оппозиционера, магараджи Рамбир Сингха, интересовавшегося, не собирается ли Россия идти в Индию. И если да, то не может ли он быть чем-то полезен. А также – опять без деталей – об их встрече с компетентными лицами.

Мужик сердитый

На том первый акт и завершился. Этюд, начатый единственно с целью укрепить границу, слегка – самую чуточку – потеснив кокандцев, закончился тем, что в сфере прямого российского влияния оказалась территория, прямо присваивать которую никто еще год назад даже не думал. Но не простая. Ее геостратегическую важность – имея в виду водные ресурсы Сырдарьи и важнейшие оазисы региона с перспективой выхода в Ферганскую долину и на юг Междуречья – трудно было переоценить. Плюс ко всему Коканд, где в связи со всеми ханскими успехами началась очередная смута, завершившаяся оккупацией города бухарцами, окончательно выпал из колоды. Зато против русских, кося кровавым глазом, стояла Бухара, казавшаяся на тот момент чем-то очень серьезным и крайне опасным. Поэтому осенью 1865 года русское командование решило все же не очень обострять, а попробовать сесть за стол переговоров и поговорить с эмиром о возможных компенсациях за доставленные беспокойства. В Бухару отправилась миссия подполковника подполковника Глуховского, наделенного весьма широкими полномочиями. Чимкент, конечно, никто бы эмиру не предложил, это уже было российское, а значит, святое. Ташкент тоже. Это было еще не российское, но чересчур. Тем не менее некоторые интересные наметки имелись. Однако в этом уже не было никакого смысла: Музаффар не собирался ни с кем и ни о чем говорить. Люто завидовавший жуткому, но великому отцу, ни в грош его не ставившему и чуть не отстранившему от престола, жестоко обиженный на собственных беков, которых никак не удавалось заставить себя уважать, эмир, превратив, наконец, Коканд в марионетку, познал вкус славы, и его понесло вразнос. Он собирался брать Ташкент, потом Чимкент, а потом как получится.

Безусловно, Музаффар-хан не слишком хорошо понимал реалии. Лучше всего свидетельствует об этом его известное письмо каратегинскому беку: «Если неверные вынудят меня обнажить меч, я, с помощью Аллаха, предложу им милость и подарю мир только на развалинах Оренбурга» (позже, за пару часов до «Ирджарской битвы» он повторит то же самое, только на сей раз помянув Петербург). Но это уже не его вина. Его так учили. В любом случае, под всяческими благовидными предлогами посольство задержали (фактически это был арест, хотя и домашний, и очень почетный). Подполковник и его люди ждали аудиенции, ели халву, жарили шашлык и слушали павлинов, а Владыка Правоверных тем временем общался с духовенством. Затем, получив должные фетвы, с помощью самых авторитетных мулл убедил беков и племена, вплоть до самых непокорных, подчиниться – и в конце 1865 года, как известно, объявил «неверным» джихад. Первым итогом которого, как опять же известно, стал переход под прямой контроль русских войск запада Ферганской долины, включая крайне важный во всех смыслах Ходжент.

Но об этом, то есть о войне, – особо.

Глава XXXVI. Геополитическая комедия (3)

Сплошная симфония

Вернемся к геостратегии…

Понять сюжет, именуемый «Присоединение Средней Азии к России», невозможно, не осознав, что представляли собою пресловутые «осколки державы Тимура» – Бухара, Хорезм (вернее, Хива, предпочитавшая по старинке именовать себя Хорезмом, но напоминавшая великую державу Средневековья не более, чем кошка – мотоцикл) и Коканд. О Хиве, впрочем, сейчас не будем, о Бухаре тоже чуть позже, что же касается Коканда, то было это чем-то типа кооперации правильных пацанов с честными лохами. Не совсем, конечно, однако очень похоже. Сформировано оно было из двух очень разных регионов. Во-первых, Ферганская долина, очень плодородная, населенная земледельческим, очень религиозным людом. Во-вторых, «зона племен»: в основном киргизских, но и слегка казахских (правда, тогда их не различали). Ну и, до кучи, пара-тройка крупных торговых городов вне долины, включая сам Коканд.

Modus vivendi сего государства состоял в следующем: «сарты»-земледельцы обеспечивали кочевников хлебом, гашишем (одна из важнейших статей дохода) и прочими радостями, города – различными товарами, а мимоезжие караванщики отстегивали им же – а также хану, который всю эту симфонию модерировал, – долю малую за… э-э-э… не грабеж. Или – будем политически корректны – за охрану. Караванщиков же, освоивших другие пути, кокандские кочевники нещадно грабили, опять-таки отстегивая хану, территорию которого использовали как базу, и по дешевке сбывая хабар в городах. Городскими склоками степная вольница интересовалась мало, но если надо было, свой хутор защищала от всех, кто претендовал, в первую очередь от Бухары, чем горожане и дехкане были очень довольны, поскольку налоговый гнет у куда более оседлых и развитых соседей, естественно, был куда более тяжек. Схема, конечно, предельно груба, терки случались всякие, но, в целом, так оно продолжалось три с половиной века. И держалось. И всех так или иначе устраивало.

Ускорение

А потом пришла беда откуда не ждали. «Неверные» с далекого севера начали наводить порядок на торговых трассах, оттесняя батыров удачи все дальше на юг и лишая их свободы воли, самовыражения и передвижений. Батыры, конечно, брыкались. Но безуспешно. Когда же к середине XIX века стало совсем туго, заинтересовались, наконец, внутренней политикой. Чего и следовало ждать: доходы от грабежа стали минимальны, а красиво жить хотелось не меньше, чем раньше, – и в Коканде наступила эпоха великих смут. Степняки начали бунтовать, сажая на престол «своих» ханов и требуя увеличения поступлений из бюджета, а затем и вообще постов в правительстве, вплоть до высших. Оседлые, включая горожан, столкнувшись с необходимостью содержать степняков, пользы от которых было теперь нуль. Сперва пытались драться (без особого успеха). Потом – отделяться целыми регионами (тоже неудачно). И наконец обратили взоры на Бухару, где жилось, конечно, много труднее, зато, по крайней мере, существовала отлаженная бюрократическая система, при которой порядка было больше. Опять же, запредельно влиятельное духовенство «святых городов» – Андижана, Намангана и Маргелана – привыкло играть первую скрипку в ханстве, а диковатые кочевники претензии «ученых людей» не понимали.

В Бухаре же, тоже считавшейся «святым городом», понимали, и очень хорошо. В итоге эмир Насрулла, отец Музаффара, – как мы помним, гордившийся прозвищем «Мясник», – оказался активнейшим участником и, более того, режиссером кокандской смуты. Однажды он даже занял ханство, присоединив его к собственному, против чего оседлое население ничуть не возражало, но степняки встали на дыбы. Он был слишком чужим, слишком жестким, и тем паче Мангыт, а не Чингизид, на что дехканам было плевать, а вот кочевникам – очень даже нет. Так что все же ушел, впредь предпочтя обгрызать хворого соседа по кусочкам.