Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

И им не сойтись никогда

При этом, однако, можно уверенно говорить (документов более чем), что вопроса о завоевании ханств российское правительство не ставило. Напротив. 31 октября 1864 года вице-канцлер Александр Горчаков, тщательно изучив ситуацию с учетом позиции членов «европейского концерта», предложил императору специальный доклад, выводы коего сводились к тому, что единственным приемлемым завершением соединения «линий» может считаться только «окончательное определение нашего положения в Средней Азии и непременная неподвижность в будущем наших там границ». Доводы князя были убедительны, а окончательное решение, принятое 20 ноября, однозначно. «В настоящее время, – указывалось там, – дальнейшее распространение наших владений в Средней Азии не будет согласно ни с видами правительства, ни с интересами государства. Новое завоевание, увеличивая протяжение наших границ, требует значительного усиления военных средств и расходов, между тем как подобное расширение владений не только не усиливает, а ослабляет Россию, доставляя взамен явного вреда лишь гадательную пользу. Нам выгоднее остановиться на границах оседлого населения Средней Азии, нежели включать это население в число подданных Империи, принимая на себя заботы об устройстве их быта и их безопасности».

И все.

А значит.

Во-первых, «прочное утверждение русской власти на занятом уже пространстве, устройство быта, введение цивилизации между подвластными ордынцами». Во-вторых, «ограждение этих племен от нападений среднеазиатских народов, поставив их в невозможность вредить нам или, по крайней мере, убедив, что никакое неприязненное действие с их стороны не останется без возмездия». В-третьих, «приобретение нравственного влияния на Средне-Азиатские ханства, не вмешиваясь в их внутренние дела и политические отношения, но стараясь путем мирных и торговых сношений рассеять их недоверие к нашей политике и установить прочные отношения, чтобы иметь возможность ограждать в самих ханствах интересы и безопасность наших подданных». В-четвертых, «удешевить содержание наших войск, довольствуя их местными способами, а не подвозом из России, и покрывая хотя бы часть расходов на их содержание доходами с занимаемого края».

И, наконец, вывод: «…не вмешиваясь в распри и внутренние дела ханства, стараясь поощрять торговые и дружественные сношения, если не с Кокандом, то по крайней мере с Ташкентом, дав понять жителям, что их собственный интерес заставляет быть в мире с русскими; но вместе с тем, посредством консулов или дипломатических агентов, которые при благоприятных обстоятельствах могут быть туда командируемы или даже водворены, зорко следить за положением дел в ханствах, чтобы быть в состоянии своевременно принимать необходимые меры для подавления в самом начале всяких замыслов, противных нашим интересам; в случае же грабежей или нападений, не оставлять ни одно неприязненное действие без должного наказания и возмездия».

Именно. Тот самый, давно известный вариант прикрытия юго-восточной границы с помощью формально независимых, но подконтрольных Империи государств. То есть протекторат. В принципе, с кочевниками этот метод не слишком себя оправдал, но сейчас речь шла об оседлых земледельцах, известных своей покорностью, и притом дальше Чимкента никто не заглядывал. Однако власти России (в тот момент) не понимали одного нюанса. Они умели работать с кочевниками и «разбойными племенами». Они прекрасно находили общий язык с Турцией и Ираном. Но земледельческие оазисы Мавераннахра в этом смысле очень отличались от всего, с чем России до сих пор доводилось сталкиваться. По ту сторону Степи лежали очень древние, очень прочные феодальные государства, полностью интегрированные в мусульманский мир, причем не как далекая варварская окраина, а как уважаемые центры культуры. Очень и очень непростые. Психологически – и знать, и дехкане, и «базар», не говоря уж о духовенстве, – отстававшие от Европы лет на пятьсот и мыслившие категориями эпохи Тимуридов. Отнюдь не пацифисты, напротив, те еще агрессоры: ежегодно ходили войной во все стороны, и хорошо еще, что бодливой корове Аллах рогов не дал. Вовсе не гуманисты: Насрулла-хан, величайший эмир Бухары, чуть-чуть не доживший до прихода русских, гордился прозвищем «Мясник», а казнь в Коканде некоего Мусулманкула по изысканности исполнения вогнала бы в дрожь и английских палачей с их «повесить, но не до смерти, выпотрошить, но чтобы жил, и четвертовать». Ну и процентами с работорговли не гнушались, отчего и не горели желанием ее прикрывать. Впрочем, это были их внутренние дела. Куда важнее, что потеря Яны-Кургана и Пишпека, во-первых, гасила бюджет (без работорговли он никак не наполнялся), а во-вторых, нервировала кочевые племена, которые в нервном состоянии становились опасны. Но – самое главное – эти ханства, имея (под разными наименованиями) двухтысячелетнюю традицию государственности – не в меньшей степени, нежели знакомые русским Турция или Иран, – обладали четким, исторически и политически оформленным осознанием своего «хоумленда», ни пядью которого поступиться нельзя, потому что нельзя. Тем более в пользу «неверных».

А если решил – за дело!

Иными словами, Петербург сам устроил себе сложности. Если ранее он сам определял, где и когда остановиться, не особо ущемляя побежденного, то теперь такой возможности у него не было. Ни Коканд, сколь бы он ни был в то время ослаблен, ни тем более Бухара никогда не отказались бы от «коренных земель» и «священных городов», не потерпев полного, окончательного, позорного поражения, вероятность которого они (во всяком случае, бухарцы) исключали напрочь. А при этом Чимкент – это, в отличие от Ак-Мечети, уже часть того самого «хоумленда». Реальная. Не сравнимая ни с Пишпеком, ни с Яны-Курганом, которые сегодня есть, а завтра нет. Поэтому «корпусные командиры», те самые, «на ближайшее усмотрение» которых правительство оставило определять «способ исполнения предприятия», даже желая (в рамках своего усмотрения) прекратить военные действия, были обречены. Если не отступать – что исключалось по определению, – то отвечать ударом на удары, которые были неизбежны. При этом, естественно, занимая стратегически важные точки – просто ради того, чтобы их не занял враг, который обязательно нападет. Иначе говоря, «азиатская» война ради общего контроля за неким пространством обернулась войной «европейской» – до полного разгрома войск противника, официальной капитуляции его политического руководства с неизбежными репарациями, контрибуциями и аннексиями.

Глава XXXV. Геополитическая комедия (2)

Имею Мнение, Хрен Оспоришь

Геополитика с геостратегией – девушки смешливые. Предполагалось сделать самую малость. Сомкнуть пограничные линии, для чего взяли Яны-Курган, Пишпек, а затем, куда ж деваться, и Чимкент. Всего-то. Хорошо. Взяли и сомкнули. Но тотчас встал вопрос о Ташкенте…

Что тамошний бек мириться со случившимся, дорожа постом, а то и головой, не станет, было ясно, как и то, что хан, при всех своих сложностях, тоже не станет. Просто свои же кочевники, на которых опирается, не дадут. Значит, необходимо было идти на Ташкент. Это, правда, ни в каких первоначальных планах не значилось, но деваться некуда: слишком важный пункт, аккурат рядом с границей, пока он не под контролем, не в безопасности и только что взятые под контроль территории. Тем паче что до сих пор были только цветочки, а ягодки еле-еле намечаются. «Не представляйте кокандцев, – писал Черняев, – такими, какими они были в Пишпеке и других селениях; у них руководители не хуже наших, артиллерия гораздо лучше, доказательством чему служат нарезные орудия, пехота вооружена штыками, а средств гораздо больше, чем у нас. Если же мы их теперь не доконаем, то через несколько лет будет второй Кавказ».

Возможно, он, по характеру, и преувеличивал, но, как бы там ни было, первый, бестолково организованный рейд на Ташкент сорвался, были потери, и дело стало вопросом престижа, который в Азии – все. Россия перешла Рубикон, став фактором политики Средней Азии, и уйти от этого факта было уже некуда. К тому же неудачи Коканда вообще и Черняева под Ташкентом вызвали пристальный интерес Бухары, очень неравнодушной к «ферганскому» транзиту. А репутация Бухары была очень конкретна. О ней с придыханием говорили решительно все информаторы. Что многолюдна, хорошо вооружена, богата, авторитетна, наконец, в отличие от несчастного Коканда, не истерзана усобицами. Дать болезненно честолюбивому эмиру Музаффар-хану стать, подобно отцу, региональным гегемоном, означало собственными руками создать себе проблему. А следовательно, вопрос о Ташкенте, который он уже видел своим, силою вещей выходил на первый план. Тем паче в городе уже возник заговор знати, готовой при первом удобном случае открыть ворота. Правда, мулла Алимкул, регент при кокандском хане, очень волевой и влиятельный, заговор пресек, сколько-то глоток вскрыл и официально заявил, что не отдаст «город-цветок» ни России, ни Бухаре, но, если уж вовсе приткнет, то «в крайнем случае предпочтет передаться русским».