Графоманка - Аля Пачиновна

«Да никакая она уже не девочка!» - фыркала женщина, закатывая глаза.

«И никакая не его!» - добавляла гордо личность.

Они покинули душевую, как последний день Помпеи. Упали на постель мокрые и пылающие, глотая один воздух на двоих, на потолке считая созвездия. Немного отдышавшись, он потянул ее к себе, усадил сверху на горячий пах. Переплел свои пальцы с ее.

Эротика рук неподвластна затворам камер, мембранами микрофонов неуловима, непереводима пером на бумагу. И тишина в разрывающий момент проникновения была бы беззащитной и уязвимой перед ее стоном, если бы не их сцепленные в капкан ладони. Настойчивый, сильный, нежный, он снимал первую боль, как цедру, лаская большими пальцами где-то между линией жизни и линией сердца. Когда распирающее чувство восторга смешалось с голодом, Лера сама начала двигаться на нем. Сначала несмело, осторожно. Потом с нарастающим нетерпением, сжимаясь вокруг Графа и захлёбываясь пульсом и  собственными хрипами. Она так хотела сейчас принадлежать этому мужчине, только ему,  и не скрывала этого, разливаясь по его бёдрам терпким, искренним  признанием.

Да, она бессовестно текла и издавала звуки, от которых краснела и заводилась ещё больше.

- Девочка… - сиятельство заело?

Он сжал сильнее ладони, неосознанно выгнул запястья почти до боли, до хруста в суставах.

- Тормози, - процедил он сквозь зубы, - стой…

И зашипел, как передутый.

- Я хочу тебя сверху нежно, медленно, не спеша... - не вынимая, перевернул аккуратно на спину, подмял под себя. Сжал рёбра, совсем не так, как презентовал, скользнул ручищами под спину, приподнял, как тряпичную и начал медленно, размеренно, до конца прошивать ее широкими стежками. Ни на мгновение не отпуская ее взгляда.

Лера хотела закатить глаза, и желательно подальше. Граф не дал, обхватил пальцами челюсть и заставил смотреть и запоминать его лицо в мельчайших деталях. Лицо человека одной с ней породы. Они чужие друг другу, но с общей корневой системой. На одном наскальном рисунке выбитые. Незримо связанные водой, из которой оба вышли, закаленные льдом одиночества, они теперь горели в одном огне. Из эры в эру, из века в век они менялись только оболочками, внутри оставаясь все теми же частями одного целого. Они столько раз за все эпохи расставались по разным причинам, но это прощание из всех казалось ей самым сладким и болезненным.

- Расслабься! Не сжимай! - рычал, обжигая зад шлепками, терзая ее промежность толчками.

- Пожалуйста, Глеб!

А чего просила и сама не поняла. Не успела. Выгнулась над влажными простынями и закипела. Она кончила так, что из неё что-то брызнуло. И чуть не сгорела, когда поняла что… Нет, не писать ей эротических романов. Называть вещи своими именами в литературе ей духу не хватит, а любые синонимы превратят это порно в душный пафос. Может, когда-нибудь она осмелится использовать более прямые формулировки в описании постельных сцен, но пока...

Граф сделал ещё несколько крупных стежков, остановился, вжался, не дав остыть, забурлил сам, поднимая в ней ещё одну волну, уже мягче и спокойнее первой. Потом рухнул сверху, накрыл запахом свеже-расцарапанной кожи, соленой горечи, блестящего бисера на остро, почти воинственно очерченных скулах.

- Суууууукаааа… - прошипел он, кусая ее мочку. - Откуда ты такая, а?

Лера не знала, выражал ли этот вопрос желание Графа разрядить тишину или готовность к разговору начистоту, каким он бывает только после искреннего секса. Но она лишь сильнее стиснула зубы. Подумала немного. В сущности, за окнами уже вот-вот утро; озвученный вопрос, хоть и не требовал немедленного ответа, но Валерия не была бы Новодворской, если бы не брякнула:

- Из Москвы.

Граф с каким-то сожалением хрюкнул ей в плечо. Но лишать свободы слова на этот раз не стал.

- Нормальные бабы в Москву свою розочку везут на продажу, а ты на родину прикатила, мне отдать просто так, - пробубнил он и пошевелил бёдрами, укрепляя свое положение в ней, и видимо, ничего не желая в нём менять.

- Отдать? Ты заставил меня, вынудил! - она попробовала поерзать, протестуя против такого вольного пересказа сюжета их драмы.

- Только в самом начале, - Граф добавил себе весу, сильнее вжался в разомлевшее новодворское тело. - И не заставил, а подтолкнул. Это разные вещи.

- И какой в этом был смысл?

Он, наконец, оторвался от ее шеи и поднял голову, заглянул в глаза.

- А тебе во всем нужен смысл? - отождествляя усиленную работу мозга, на лбу Графа обозначились мужественные морщинки и на висках вздулись вены.

- Ну, вообще-то, да…

- А какой смысл в твоей журналистике?

Лера давно уже и себе задавала этот вопрос. И почему-то, Глеб оказался единственным человеком, которому она решилась признаться:

- Я не знаю...

- А я знаю. В том, чтобы лежать сейчас подо мной и ни о чем не думать, - Граф воткнул левый локоть в подушку рядом с ее ухом, подпер кулаком свой бритый висок. Лера чувствовала, как он взглядом вырезает из пространства ее профиль. А она никогда им особо не гордилась.

- Лежу непонятно где, - заворчала она в потолок, пытаясь не замечать пальцы на левом соске, - непонятно, что дальше будет и непонятно, что я натворила. - Резко повернула голову и почти уткнулась носом в колючий подбородок. - Он же был твоим другом, вроде? Или нет? Как так случилось?

Взгляд застыл, лицо Графа приобрело оттенок куска бетона и такую же консистенцию. Перевод темы от смыслов жизни к смерти ему явно не понравился.

Чмокнул в грудь, вышел. Но не далеко откатился. На спину. Рукой нашарил на тумбочке пачку сигарет и зажигалку, закурил.

Дурацкая привычка курить в постеле. Должен же знать. От мамы.

Лера ждала. Тишина начала напрягать настолько, что она с трудом уговаривала себя не начать говорить первой.

- Ты на себя много не бери, - сказал он, когда уже почти докурил. - Это была провокация. Грязная и нелепая, чтобы отвести подозрения от личности кукловода и убрать лишнее звено заодно. Но ребята поспешили очень. А Руд… я его не оправдываю, но ты не знаешь, как ломает психику голодное детдомовское детство, тюрьма и большие, очень большие бабки, Лера.

- Ну, тебе-то не сломали, - она