Ричард Длинные Руки — принц короны - Гай Орловский

Он буркнул с неудовольствием:

— А кто, по-твоему, наполнил ад доверху?

— А-а-а, — протянул я, — тогда я, помогая тебе, как бы помогаю силам этого… ну, как его, ага, Добра!

— Даже без «как бы», — подтвердил он. — Если не вдумываться, то все просто, а если хоть чуточку… если у тебя в самом деле мозги, смертный, то все намного сложнее, верно?.. И, что удивительно, Рай и Ад как-то связаны?

Я буркнул:

— Если и сотрудничают, то уже негласно, чтобы не волновать общественность.

Он пошевелил огромными глыбами плеч, толстые объемные мышцы красиво вздулись, перекатились и снова улеглись, как сытые удавы под багровой, словно прожаренный бекон, кожей.

— А нам нужно об этом кого-то оповещать?

Я буркнул с издевкой:

— Уж точно не мне!

— Я тоже не стану о таком трезвонить, — сообщил он. — Понятно почему.

Я сказал через силу:

— Хорошо, подумаю. Но ничего не обещаю.

Он кивнул.

— Для меня этого достаточно. Ваше слово, как все говорят, крепче адаманта.

— Я не обещал! — крикнул я.

Глава 5

Рассвет уже окрасил землю в бледно-розовое, я пригнулся к гриве арбогастра, прячась от холодного встречного ветра. Хотя доспех Нимврода и должен защищать, но защищает как-то не слишком, словно от смерти или тяжелых ранений — да, а от мелких неприятностей, вроде колючей крупы в лицо, ну, мужчины на такое внимания не обращают…

Подумаю, ответил я хозяину ада. Подумаю. Возможно, в другое время и бросился бы ловить этих гадов, но когда сам идешь по туго натянутой проволоке над пропастью, то в самом деле нужно подумать трижды, прежде чем бросаться сломя голову творить добро.

К тому же добро в понимании ада может быть не совсем добром в нашем понимании, хотя Вельзевул и пошатнул мое устоявшееся мнение. Вообще-то мнение у меня простенькое, как у всех, а все, как известно, это совсем не собрание гениев.

Во дворце играет музыка, я ее услышал, едва стражи ухватились за ручки двери, из холла несколько любопытных заглядывают в зал, а там группа придворных выстроилась по кругу, в центре импозантный учитель танцев показывает движения чего-то нового и модного. Танец вольта в самом деле старинный, но я не думал, что исполняют его именно вот так: где-то на каждом третьем шаге самец чуть приседает, женщина подпрыгивает, а самец помогает ей в прыжке, держа левую руку на ее талии, а правой приподнимая за низ ее живота.

Остальные притопывают, подергиваются, мысленно уже танцуя, это так важно, это очень важно в придворной жизни.

Альбрехт встретил меня на лестнице между вторым и первым этажом, словно чувствует мое появление, поклонился учтиво, не спуская внимательного взгляда с моего прекрасного, надеюсь, и одухотворенного лица крупного государственного деятеля.

Я сказал сварливо:

— А вы чего же, а?.. Отирать перила это что? Из вас еще такой танцун, что просто даже не знаю!

— Да, — согласился он, — я еще тот… хотя за вами не угнаться. Такое вытанцовываете!

— Ну спасибо…

Он покачал головой.

— Что-то у вас это вот… перекошено. Вы на себя теперь так похожи, так похожи. Что такое случилось? Небо рухнуло? Или ад поднялся?

— Граф, — ответил я мрачно, — вы не представляете, насколько вы близки к истине.

Я кивнул, приглашая следовать за собой, а когда старший по титулу приглашает, это то же самое, что приказывает. Альбрехт безропотно и, судя по виду, покорно подчинился, хотя, зная его неплохо, понимаю прекрасно, что идет с охотой, предчувствуя новости и новые для меня неприятности.

На верху лестницы Мидль оживленно беседует с Клементом, сама изящность и корректность, в то время как Клемент — ничем не прикрытый напор, сила, что не терпит преград, если только преграда не в виде моего запрета.

Оба повернулись ко мне и отвесили поклоны: Мидль — изящный и полный достоинства, Клемент коротко наклонил стриженую голову.

— Ваше высочество…

— Принц Ричард…

Я прошел было мимо, ответив кивком, потом остановился и развернулся к ним.

— Вижу, вы тоже танцуны еще те. Так вы устанавливаете теплые и даже, не побоюсь сказать такое неприличное слово, тесные отношения с местным народонаселением?

Клемент ответил громыхающе и стараясь смягчить голос:

— Ричэль не ходит на такие… танцы, если это танцы, а я с другими не танцую. А вот герцог не хочет ни за себя, ни за меня оттанцевать хотя бы полвечера…

Я перевел взгляд на Мидля. Тот ответил с достоинством:

— Я женатый человек, ваше высочество.

— Ух ты, — сказал я пораженно, — женатому и танцевать нельзя? Жениться тогда, что ли… Ладно, оставьте Клемента и топайте за мной. Вы человек здравый, рассудительный, скучный и всегда или почти всегда отвратительно правый, что просто бывает невыносимо.

Он насторожился, но спорить и даже выспрашивать, что стряслось, не посмел, поклонился, прощаясь с Клементом, и пошел рядом с Альбрехтом.

Стражи, охраняющие мой кабинет, распахнули двери, я вошел, топая, как носорог, как будто это придаст мне силы или уверенности, плюхнулся в кресло и жестом велел им сесть.

— То, что сейчас услышите, — сказал я, — пусть навсегда останется между нами. — Я человек очень уверенный в себе и своих суждениях, но сейчас меня раздирают сомнения, несвойственные человеку действия.

Альбрехт посоветовал на ходу:

— Душите!

— Увы, — ответил я, — не задушиваются, хотя и хотелось бы для спокойствия. Мы всегда успокаиваемся, если что-то в себе придушим, а иногда и кого-то. Еще раз увы, но что-то надо решить. Потому едва ли не впервые в жизни хочу поделиться этими… как их, ах да, сомнениями, кто бы мог подумать! У меня — сомнения! В кого превращаюсь?

Они сели, Альбрехт спросил оптимистически:

— А не лучше поделиться с нами деньгами? А сомнения оставьте себе. Сомнения делают нас интереснее. Для других, конечно. Все подвергай сомнению, как сказал Сатана, когда спорил со Всевышним.

Мидль посмотрел на него с укором, перевел взгляд на меня.

— Ваше высочество?

— Вина? — спросил я. — Сэр Альбрехт, налейте нам с герцогом и себя не забудьте.

— Это я могу, — заверил Альбрехт, — у вас чудесное вино. Вам понемногу?.. А то тут не больше половины кувшина.

Я отмахнулся.

— Вопрос вас удивит. Вот такая философская проблема. Представим, что из ада сбежала группа узников. Теперь они здесь, в нашем мире.

Мидль торопливо перекрестился, Альбрехт чуть не выронил кувшин, едва успев его подхватить на лету.

— Ваше высочество!

Я отмахнулся.

— Да ладно, ну философ я, философ. Это же чисто философский и в некотором роде умозрительный вопрос! Может быть, мечтаю страстно остаться в истории под именем Ричарда Философа? Или вы считаете, все философы должны быть лысыми? Вопрос в том, должны ли мы, добрые люди и ревностные христиане, ловить беглецов и водворять их обратно на вечные муки.