ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

Вскоре после того, как иссяк направленный в Германию по­ток иностранных денег, ловушка, изобретенная союзниками, за­хлопнулась. Поскольку закон о рейхсбанке от 1924 года запре­щал центральному банку авансировать государству наличность сверх низкого установленного уровня, федеральные и регио­нальные правительства бросились в частные коммерческие бан­ки, прося денег у них. Банки, одалживая деньги по канонам при­быльности, не сумели приспособиться к новым условиям, и те из них, которые решились приобретать государственные облига­ции, в той же пропорции снизили свою активность в частном секторе, что усугубило напряженность на финансовом рынке и подстегнуло рост безработицы (197). Так же как в 1923 году, германская банкирская решетка оказалась буквально колонизо­вана союзными инвесторами: в 1930 году более 50 процентов всех депозитов германских банков принадлежали иностранцам. (198). Это были деньги, которые испарятся при первых призна­ках краха. И, наконец, в довершение всех бед, неколебимое бре­мя репараций сковывало всякую свободную финансовую иници­ативу со стороны рейха. «Машина Дауэса» прочно и надежно пригвоздила Германию к кресту.

Когда в марте 1931 года Германия и Австрия объявили о сво­ем желании создать таможенный союз, который de facto можно было назвать Anschlussom*,

* Аншлюс (букв.: присоединение) — аннексия Австрии Германией.

созданием более крупного немецко­язычного государства в республиканском обличье, жизненно важные денежные фонды были таинственным образом отозва­ны из Австрии в мае, а из Германии в июле, вскоре после того, как кабинет Брюнинга издал новый набор экстренных декретов. То были обдуманные меры — сокращение окладов правительст­венных чиновников, снижение государственных расходов, уменьшение военных пенсии и повышение налогов — все эти меры были названы дефляционной политикой. Единственное, чего этим добились — это сокращения денежной массы, чтобы сделать пропорционально более доступными золотой запас и иностранную валюту, которые, впрочем, также как в 1923 го­ду, — видимо, случайно, — германские абсентеисты и иностранцы быстро перевели за границу.

Через несколько недель после этого мертворожденного ан­шлюса Соединенные Штаты, как и предсказывал швейцарский банкир Сомари в 1926 году*,

* см, выше, стр. 261

провели тарифный акт Холи-Смута, согласно которому устанавливались тарифные ставки на уровне более 20 процентов, на самом высоком за всю историю США.

После заявления о возможном аншлюсе Германия преврати­лась в осажденный город с перерезанными коммуникациями и путями подвоза. Все припасы защитников города были уреза­ны недремлющими противниками... Раздававшиеся голоса все чаще упоминали имя библейского Самсона, намекая на единст­венный возможный теперь для Германии путь. Ибо в самой глу­бине всякой тевтонской души лежит неистребимое убеждение в том, что Германия не может пасть одна и что европейская ци­вилизация ненадолго переживет ее падение и крах (199).

20 июня на волне уплывающего из Германии золота и беспоряд­ков, вызванных этим обстоятельством в ведущих банках Запада, президент США Гувер объявил о замораживании репараций и долгов сроком на один год. Эта мера была продиктована жела­нием дать передышку немецкой экономике и уберечь ее от пол­ного краха и коллапса. Четыре дня спустя, после унизительных просьб со стороны канцлера Брюнинга и нового управляющего Рейхсбанком Лютера, французские, американские и британские центральные банки, в дополнение к новому швейцарскому уч­реждению, выдали Германии заем — но это были крохи. Немцы попросили больше. 9 июля Лютер — с остановкой в Париже — прилетел в Лондон, чтобы умолить кредиторов оживить Вей­марскую республику. Норман в ответ только покачал головой, как он сделал это за восемь лет до этого в присутствии управля­ющего Хафенштейна; он выразил сочувствие, но заявил, что в настоящий момент ничего не может сделать. Причина, с сожа­лением заключил он, скорее политическая, чем финансовая. В то же время Норман посоветовал Лютеру еще больше ограни­чить кредит (200). Очевидно, Норман был преисполнен реши­мости отстранить кабинет Брюнинга—Лютера от власти путем длительного финансового удушения. Уже до этого, после па­дения банка «Кредитанштальт», британский управляющий за­явил корреспондентам газет, что Австрийскому банку был нужен иностранный «мясник» и что Шахт оказался «самым подходя­щим типом такого мясника» (201). Шахт был, видимо, польщен, но к этому времени он был уже «занят». Вероятно, ему так понра­вилось то, что он прочитал в «Майн Кампф», что он в январе 1931 года решил встретиться с автором, чтобы обсудить некото­рые проблемы. «Стало совершенно ясно, что в то время, как французская политика направлена на сохранение статус-кво, Норман... делал все для установления нового порядка» (202).

Финансовые контуры «нового порядка» были обозначены ле­том 1931 года. В июле, после краха нескольких крупных банков и их реабилитации за государственный счет, самая острая фаза германского кризиса осталась позади, но никакого возвращения к «нормальным условиям» не произошло (203). Был введен стро­гий валютный контроль наряду с учреждением специальных банковских консорциумов для спасения самой здоровой части бедствующей экономики. Государственный контроль над эконо­мическим аппаратом был значительно расширен. Эту систему потом унаследовали нацисты, и именно этот подход послужил топливом чудесного экономического выздоровления. Специаль­ное соглашение о замораживании было заключено с кредитора­ми 1 сентября. При этом в Германии было заморожено долгов на сумму 1 миллиард 250 миллионов долларов. Из этих заморожен­ных кредитов 30 процентов были британские краткосрочные займы; за пару недель до этого началась последняя «утечка» фун­та стерлингов. Официальная безработица в Германии между тем достигла пятимиллионной отметки.

В октябре, как раз тогда, когда лопалась и трещала по швам международная финансовая система, офицеры королевских во­енно-воздушных сил сопровождали Альфреда Розенберга, гит­леровского расового теоретика, в его посещениях лондонских клубов. Среди прочих Розенберг встретился с директором газе­ты «Тайме» Джеффри Доусоном; издателем газеты «Дейли Экс­пресс» и закадычным другом Черчилля лордом Бивербруком; и с самим «человеком-пауком» Норманом, которому Розенберг приглянулся своими антисемитскими изысканиями; кроме то­го, была встреча с одними из будущих влиятельных сторонни­ков нацизма, директорами банкирского дома Шредера (204). Это был концерн, имевший большое влияние во всемирной бан­ковской сети; официальным представительством Банка Шреде­ра на Уолл-стрит было не что иное, как контора «Салливен и Кромвель», где завершили свое ученичество братья Даллесы, Джон Фостер, юрист американской делегации в Версале и буду­щий государственный секретарь США и Аллен, возглавлявший в годы холодной войны Центральное разведывательное управ­ление (ЦРУ) (205). Бруно фон Шредер, патриарх компании, был в 1905 году одним из учредителей англо-германского «Юни­он-Клуба» (206), и его банк вошел в «тот узкий круг лондонских финансовых домов, пользовавшихся признанным (пусть и нео­фициальным) влиянием... в правлении Английского банка» (207). «С началом войны Шредеры стали финансовыми агента­ми Германии в Лондоне» (208). С 1918 по 1945 год доверенным лицом Шредеров в Английском банке был человек по имени Фрэнк К. Тайаркс, занимавший последовательно ряд постов и должностей. Тайаркс участвовал в «немецком эксперименте» с самого его начала в 1918 году (209).

В течение какого-то времени германское правительство вы­плачивало пособия по безработице, но после краха 1931 года безработные были предоставлены своей судьбе. Боевики про­тивоборствующих политических партий дрались на улицах, ли­лась кровь. В этой обстановке 10 октября 1931 года Гитлер, как представитель нового массового движения Германии, встре­тился с президентом Гинденбургом. Своевременность этой встречи просто поражает: прошло всего две недели после отка­за Британии от золотого стандарта, а нацисты уже ищут встре­чи с президентом Германской республики, чтобы предъявить то, что с полным правом можно назвать законной претензией на власть. С точки зрения морских держав, предпосылки для такой встречи не могли быть более благоприятными: новый динамичный лидер националистов встречается лицом к лицу с эрзац-кайзером Гинденбургом — герой войны и блистатель­ный символ императорской эпохи. «Дело сделано» — так, долж­но быть, думали они.

Но дело не было сделано. Гинденбург испытывал глубочай­шее отвращение к этому «богемскому ефрейтору»; он принял Гитлера, беседовал с ним и отпустил с ледяной холодностью. Германия сопротивлялась. Гинденбург решил до конца поддер­живать своего канцлера Брюнинга.

Озлобленный Гитлер принял участие в крупной антиреспуб­ликанской манифестации правых, состоявшейся 11 октября в Бад-Гарцбурге, где частные армии правых партий и толпы их сторонников маршировали по полю, а на помосте стояли лиде­ры, включая Шахта. Последний, ставший к тому времени офи­циальным экономическим советником Гитлера, не мог скрыть своего восторга и произнес речь, весьма, кстати, подлую, в ко­торой высмеял жалкие попытки Лютера — своего преемника на посту управляющего Рейхсбанком — спасти положение.