Пастырь добрый - Попова Александровна

— Полагаешь, — вновь язвительно вклинился Бруно, — она, как та флейта, бессмертная?

— Полагаю, — терпеливо ответил Курт, — что уж она-то слова своего столь неуклонно не соблюдала. Разумеется, девчонка в десять лет сообразила, как уже упоминалось, что о своей биографии распространяться не стоит, однако опасливость опасливостью, а человеческая слабость — сама по себе… Человек тайн долго сохранять не может. Всегда тянет поделиться. Девчонка подросла, приобрела подружек, мужа, детей; уж если и не вскоре после тех событий, если не подружкам и не мужу, если даже и не духовнику, то хоть детям, хоть на смертном одре — наверняка проболталась.

— И тем не менее, — возразил подопечный вновь, — как ты себе вообразишь это? «Дети мои, на случай, если возжелаете отрыть косточки вашего сумасшедшего дедушки, то могила его — вот, я вам на карте крестиком отмечу»; глупо. К прочему, святой наш отец не озаботился упомянуть имен тех, на чьем попечении она осталась. Лучше звать эксперта. Это мое мнение, если оно кого-нибудь интересует.

— Забавно, но я согласен с Хоффмайером, — вздохнул Ланц; Курт кивнул:

— Понимаю. Я более склонен к тому же. Однако предлагаю, тем не менее, посетить этот Фогельхайм… Знаешь, где это? далеко?

— Верхом — часа три, если галопом.

— Ну, пусть даже четыре. Недалеко. Пускай не точное место погребения, но — неведомо, что именно нам доведется там узнать еще; быть может, какие-нибудь сведения, имеющие немаловажное значение, и сведения эти надо будет иметь в виду, запрашивая сюда эксперта. Или, как знать, приглашать придется не его одного. Или… Да мало ли что. Предпочитаю составить вначале полную информацию о деле; по крайней мере, maximum возможного. С этим кто-нибудь станет спорить?

— С тобой спорить, абориген, что против ветра… гм… Да, — вздохнул Ланц, тут же посерьезнев. — Логика в твоих словах немалая.

— Стало быть, времени терять не будем — едем, — решительно подытожил Курт; тот насупился, кивнув в сторону двери, за которой скрылся отец Юрген:

— А завтрак? С утра пристал с ножом к горлу «умираю с голоду», а теперь что? За полчаса никуда твои потомки малефика не денутся — ждали сто лет, подождут и еще; если сейчас наш святой отец узнает, что напрасно суетился, накрывая стол, он нам этого не простит до конца дней своих.

Глава 17

Завтрак был проглочен с такой поспешностью, что в бросаемых на него взглядах отца Юргена Курт явственно видел нескрываемую жалость — похоже, святой отец решил, что старший в их маленьком отряде, коим бессомненно он почел Ланца, содержит подчиненных впроголодь; сегодня, однако, собственная репутация тревожила мало. Так же торопливо распрощавшись, он выдернул из-за стола подопечного, не заметив, доел ли тот свою порцию, вышел во двор и, запрыгнув в седло, с ходу устремился за ворота, не заботясь оглянуться и убедиться в том, что Ланц и Бруно отправились следом. «Занятно, — хмуро заметил подопечный, нагнав его уже на соседней улице. — Так выглядит течение типичного инквизиторского расследования? Вначале все плюют в потолок, просиживая дни напролет в тягостных раздумьях, а после начинают суетиться, считать минуты и носиться сломя голову?.. Правда, так точно можно понять, что дознание близится к концу». Что ответил Ланц, Курт не услышал; он же, промолчав, лишь подстегнул курьерского и рванул быстрее, на воротах города едва не сметя зазевавшегося стража.

В этот раз Бруно сдался первым — уже через час он запросил отдыха, теперь даже и не пытаясь делать вид, что все в порядке; от полной остановки, однако, подопечный мужественно отказался, попросту перейдя на шаг. Курт нервно ерзал в седле, поглядывая в небо, на расплывчатое холодное, мутно-желтое пятно солнца за серыми облаками; время невозвратно уходило, однако подстегнуть спутников двигаться быстрее не поворачивался язык. Сам он утомления уже не чувствовал; разумеется, и ломота в пояснице, и боль в ногах и локтях, и прочие досадные последствия долгих часов в седле давали о себе знать, по-прежнему ощущаясь, но словно как-то мимоходом, словно нечто, не имеющее важности и смысла. Как и всегда, подступающее завершение расследования словно пробуждало некие новые силы, и сам себе он все более напоминал вот такого же курьерского коня, который, изнемогая от усталости, вновь переходит в галоп, ускоряясь, когда видит стены знакомого города, где его ожидает конец долгого изнурительного пути. Или, что было бы более приложимо к его статусу, столь часто поминаемому подопечным, так утомленный преследованием беглеца пес набирает скорость снова, почуяв близость крови. А statistica того, как заканчивались предыдущие дознания, предрекала, что крови будет много…

Во все время пути до Фогельхайма навстречу им не попалось никого, и именно это заставляло Курта недовольно хмуриться, озираться и нервно перебирать поводья — ни в какую не желало случаться того, чего он так опасался, ради чего выпросил себе в попутчики Ланца, из-за чего с охотой взял бы и пару арбалетчиков из штата охраны Друденхауса, если б оставались в нынешней ситуации свободные люди. Следователям никто не мешал. Никто не пытался завести с ними знакомство в пути или в городе, никто не норовил убить, за ними никто даже не следил. Или же наблюдали так, что обнаружить этого было нельзя — методов подобной слежки даже Курту известно было множество, от применения неведомо насколько обширных возможностей их противника до способов вполне обыкновенных; но в таком случае оставался вопрос «зачем», еще один в ряду многих «для чего». Для чего было привлекать внимание Друденхауса к этому делу, для чего воспользовались именно его бывшим приятелем, втянув именно его, дознавателя Курта Гессе (или бывшего преступника Гессе? как знать, что оказалось значимее…), и, если цель таинственной троицы — действительно призвание Крысолова из небытия и наделение его прежней силой, для чего же тогда позволять ему вот так просто, не встречая препятствий, идти по следу? Быть может, просто-напросто им известно, что след этот ведет в никуда?..

Со спутниками Курт, сам не понимая почему, своими мыслями не делился, и почти весь путь до маленькой предгорной деревушки прошел в молчании, исключая редкие обыденные перемолвки.

За тремя чужаками из-за низких оград и из тесных окон настороженно следило множество глаз, редкие прохожие на всякий случай спешно переходили на противоположную сторону узких улочек, и когда Курт окликнул одного из встречных, тот подступил не сразу, стремясь держаться поодаль и вместе с тем поблизости, дабы ненароком не оскорбить неведомых гостей неучтивостью. Вопрос о расположении дома старосты был воспринят как нечто само собою разумеющееся, ибо ни за чем иным, кроме как за важным делом, трое вооруженных всадников явиться в их тихую деревушку и не могли. Сам староста был немногим смелее, а когда на свет Божий была извлечена стальная бляха медальона с легко узнаваемой чеканкой, посерел лицом и вытянулся, точно новобранец на плацу при магистратских казармах. Изъяснялся он столь же четко, отвечая с готовностью и не задавая вопросов, с поразительной быстротою припомнив, в каком из домов обитала некогда семья, приютившая более сотни лет назад доставленную проезжим священником девочку. Требование не распространяться о предмете разговора было высказано и старостой с готовностью воспринято, однако Курт был убежден в том, что, стоит лишь следователям покинуть пределы деревни — и о личности приезжих, а также цели их визита станет тут же ведомо каждому ее жителю.

До домика за позеленевшей от времени каменной оградой, принадлежавшего семье Хартмут, добирались уже по полупустым улицам — не зная, чего ожидать от чужаков, население Фогельхайма предпочло от греха подальше ретироваться, отчего деревенька стала напоминать обезлюдевшее поселение-призрак, каковых, если верить рассказам старых следователей, в свое время возникло множество в кое-каких районах Германии после особенно усердной работы отдельных особенно ретивых дознавателей. Временами Курт, обретший уже некоторый опыт общения с жителями подобных мест, начинал вышеупомянутых дознавателей понимать…

Двор дома Хартмутов оказался тихим и пустым, и, если б не царящая здесь фанатичная чистота, можно было бы подумать, что жилище это необитаемо и заброшено.

— Быть может, — недовольно предположил Курт, ничтоже сумняшеся долбанув в деревянную дверь кулаком, — староста забыл упомянуть, что наша семейка на корню извелась?

— Здесь живут, — возразил Бруно, озираясь. — Правда, не похоже, чтобы целая семья. Зато похоже, что в крайней нужде — такую лазаретную чистоту начинают блюсти, когда ничего иного не остается, дабы собственная жизнь казалась не полным дерьмом.

— Expertus, — буркнул Курт тихо и, не дождавшись отклика, саданул в дверь снова, отчего створка с яростным скрипом распахнулась под его рукой; осторожно заглянув в образовавшуюся щель, он нахмурился, на миг оглянувшись на спутников. — Хоть кто-то в этом мире имеет понятие о безопасности?