Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А если так, то не попробовать ли убраться из Глена?
Как ни опротивел мне этот холодный край, где родные отвернулись от меня и только чужие приветили, меня удерживали две вещи. Во-первых, я хотел помочь Стумвилу с весенним севом за его доброту ко мне. Во-вторых, хотел перед столь опасным путешествием излить душу, чтобы в случае несчастья она не явилась к богам загрязненной. В Клаеке своего посредника не было – приходилось полагаться на странствующих, которые зимой ходят редко: на лесосеке я оставался неочищенным до самого лета, и теперь во мне опять накопилась скверна.
В конце зимы разразились бури, одевшие деревья в ледяную броню, а потом сразу началась оттепель, и вокруг Клаека раскинулся грязевой океан. Но один посредник пробился к нам на древней побитой машине, обосновался в заброшенной хижине и стал зашибать деньгу. Я пошел к нему на пятый день, когда очередь поубавилась, и два часа облегчал душу. Не скрыл ничего: ни своего происхождения, ни сомнительной новой философии, ни обычных мелких грешков. Такая доза оказалась непривычной для деревенского посредника: слушая меня, он пыхтел, раздувался, а под конец трясся не меньше, чем я, и не мог слова вымолвить. К кому, интересно, обращаются сами посредники, чтобы разгрузить почерпнутые от клиентов грехи? Им запрещено открывать тайну исповеди обычным людям, может, есть какие-то посредники для посредников, слуги слуг, уполномоченные выслушивать их? Я не верил, что человек может долго нести в себе груз, которым наделяют его кающиеся за один день работы.
Итак, я очистился, а до сева осталось недолго. В Глене сеют ранней весной, чтобы ни один лучик солнца не пропал даром. Стумвил выждал немного, опасаясь последних вьюг, а потом они всей семьей вышли в не просохшее еще поле сеять хлеба, пряноцвет и синешар.
Сеять по обычаю выходят нагими. В первое утро я выглянул в окно и увидел, как вся деревня, и стар и мал, бредет нагишом по грязи с торбами через плечо – узловатые колени, обвисшие животы, болтающиеся груди, дряблые ягодицы вперемешку с гладкими молодыми телами. Думая, что мне это мерещится, я оглянулся, и что же? Стумвил с женой и дочкой тоже разоблачились, взяли торбы с семенами и призвали меня последовать их примеру. Сыновья устремились за ними, оставив меня с названой сестрой дочки, которая только что поднялась. Она тоже быстро разделась, обнажив крепкие, с темными сосками грудки и мускулистые ляжки.
– Зачем же выходить голыми в такой холод? – спросил я, скидывая одежду.
– Грязно же, – объяснила она. – Помыться проще, чем одежу отстирывать.
Сев и правда оказался чистой комедией: все постоянно оскальзывались и шлепались в грязь. Вся штука была в том, чтобы вовремя зажать торбу и не рассыпать драгоценные семена. Я быстро с этим освоился, и принимать грязевые ванны было даже приятно. Так мы и шли, падая, хохоча, распевая, вдавливая семена в холодную мягкую землю, все в грязи с головы до пят. Поначалу я дрожал, но скоро согрелся; в конце дня мы стояли, не стыдясь, перед домом Стумвила и поливали друг друга водой из ведер. Ясно, что стирка при такой работе была бы мучением, но девушка дала мне не совсем верное объяснение: Стумвил позже сказал, что это религиозный обряд – так люди поклоняются богам урожая.
Сев продолжался восемь дней. На девятый, пожелав Стумвилу и всем домашним богатого урожая, я распрощался с Клаеком и начал путешествие на восток, к морю.
19
Для начала сосед Стумвила подвез меня на телеге. Второй день я проделал пешком, на третий и четвертый снова подсаживался к попутчикам, пятый и шестой опять шагал на своих двоих. В воздухе уже пахло весной, почки распускались, птицы возвращались в родные места. Я обошел стороной опасный для меня Глейн и без происшествий добрался до Бьюмара, главного гленского порта и второго по величине города.
Он красивее Глейна, но это еще не значит, что он красив. Город растекся серым пятном по берегу грозного серого океана. Я узнал, что пассажирские рейсы между Гленом и южными провинциями уже три месяца как отменили: Глен ведет с Креллом необъявленную войну, и крельские пираты стали намного активнее. До Маннерана я мог добраться только посуху, через Саллу, чего категорически не хотел. Не унывая, я снял комнату в портовой таверне и несколько дней слушал, о чем говорят моряки. Пассажирские суда действительно не ходили, но вооруженные конвои торговых продолжали курсировать, поскольку от них зависело благосостояние Глена. Они выходили в море по определенному графику. Один хромой матрос, стоявший в той же таверне, сказал мне, угостившись голубым саллийским вином, что очередной караван отправится через неделю и он вместе с ним. У меня зародилась мысль подпоить его накануне отплытия и выдать себя за него, как во всех порядочных пиратских историях, но я нашел не столь авантюрный способ и просто купил его документы. Я предложил больше, чем он заработал бы за рейс туда и обратно, и он охотно пошел на сделку. Всю долгую пьяную ночь он рассказывал мне о своей работе, потому что я ровно ничего в морском деле не смыслил. К рассвету умения у меня не прибавилось, но я мог хотя бы притвориться, что кое-что понимаю.
Я беспрепятственно поднялся на борт низкого, груженного гленскими товарами судна с пневматическим двигателем – документы проверяли поверхностно. Нашел отведенную мне каюту, вышел на палубу. Первые дни я за счет прежних навыков без труда выполнял половину того, что мне поручали, но вторая половина вызывала много вопросов. Мои товарищи быстро поняли, что моряк из меня аховый, но начальству не стали докладывать: своих здесь не выдавали. Я снова убедился, что нелестное мнение о простых людях сформировалось у меня исключительно потому, что я рос во дворце; и матросы,
