Я и ты - Ольга Приходченко

– К нему целыми днями толпы ходят, я что, прибираться обязана после этого нескончаемого табуна? Не приму дежурство, пусть его дамочки расхлебывают, берут в руки тряпку, натоптали так, что не отмыть.

Наша смена убираться была после Анны Тимофеевны, и это еще больше злило ее. Моя свекровь не терпела ссор, со своим покладистым характером, даже когда жила в коммуналке на Маросейке, ей удавалось обойтись без них. Чтобы избежать скандала, она предложила поменяться дежурствами. Расписание в тот же день было изменено, теперь мы дежурили следом за новым соседом.

Но это случилось позже, а сейчас я еще не успела закрыть нашу дверь за Славиной матерью, как, воспользовавшись моментом, Анна Тимофеевна в очередной раз пропела свою арию. Про недостойное поведение, барские манеры. Ишь, какой важный, ручки боится замарать, а мы, значит, холуи, грязь должны за ним таскать. Мария Ивановна, так звали Славину мать, все это услышала, занервничала, попросила тряпку и ведро, чтобы помыть пол, как положено, но свекровь не позволила:

– За вечер ничего не случится, и воскресенье сегодня, а завтра с утра вместе приберемся. Давайте с вами чайку попьем, что-нибудь перекусите. Вы ведь давно из дома, наверное, проголодались.

Мы усадили гостью за круглый стол в комнате. Свекровь поставила перед ней стакан чая, придвинула блюдце с вишневым вареньем и на тарелочку положила своих фирменных блинчиков с мясом. Мария Ивановна отхлебнула лишь несколько глотков и под общие уговоры осилила с трудом один блинчик. Она долго и пристально смотрела в окно, потом не выдержала и испросила разрешения подойти к нему поближе. Уже немного стемнело, но все равно еще хорошо все было видно. Я тем временем занималась в ванной стиркой. Большое постельное белье мы относили в прачечную, что была в первой высотке по правую сторону Калининского проспекта, сразу за церквушкой, а уж мелкими вещами занимались дома. По нескольку раз я их перестирывала, полоскала, пыталась если не перещеголять, то хотя бы добиться той идеальной белизны, которой без проблем достигала моя свекровь.

Ох уж эти воротнички и манжеты! Почему у моего мужа они за пару дней выглядят, как будто он вагон угля где-то на пакгаузе выгрузил? Ведь кроме шариковой ручки, пишущей машинки и руля «жигулей» больше ни к чему не прикасается. Так, опять пальцы стерла в кровь, огнем печет, хоть и пользуемся немецким порошком, но, видно, на все нужна сноровка. Этим я похвастаться, увы, не могу. За стирку в Одессе отвечала всегда бабушка. Потом к ней присоединилась мама, когда вышла на пенсию. Поэтому у нас с сестрой не было вообще никаких проблем. Не успели скинуть с себя одежду, как уже все отстиранное и наутюженное у каждой на полочке выложено, платья в шкафу, как солдатики, готовы к парадному выступлению.

Но сейчас тебе не Одесса, а Москва, и забудь, что было. Теперь ты замужняя женщина, у тебя своя семья, в руках хозяйство, и никого особо не волнует, устала ты на работе или нет, вернулась домой – занимайся им. Развесив на кухне выстиранные шмотки, я вернулась в комнату и замерла. Вернее, свекровь заставила меня замереть. Она тихо прижала указательный пальчик к губам – мол, молчи, и показала глазами на нашу гостью. Та странно вытянула руки вдоль туловища, приподняв кисти и растопырив пальцы. Как у ребенка от восторга, лицо ее, все озаренное закатным теплым московским солнцем с блеском золотых кремлевских куполов, светилось счастьем. Волосы, до этого гладко зачесанные и собранные в пучок, от веселого задорного ветерка-сквознячка, всегда гуляющего по нашей улице, растрепались, но она, казалось, ничего не замечала. Эти несколько мгновений перед нами был не пожилой человек, а девушка, молодая женщина, радующаяся жизни, с нетерпением ожидающая свидания с любимым; сейчас она разведет руки в стороны, взмахнет, как крыльями, и улетит в окно к нему.

Мы со свекровью переглянулись. Кто его знает, может, очередной порыв ветра из открытого настежь окна подхватит нашу необычную гостью и она действительно упорхнет. Как ее сын, он ведь спокойно не ходит по московской земле, как обычный человек, а носится, дорожа драгоценным временем. Каждая минута на счету. Если по-одесски говорить, всегда одет как франт, всегда в окружении фривольных в своем поведении, раскрепощенных молодых людей, с горящими от идей глазами. Они оставляют за собой шлейф изысканных запахов в лифте, пока он подбросит их на наш пятый этаж. И держится в воздухе этот стойкий приятный аромат несколько часов, радуя всех жильцов в подъезде. Ой, как хочется, наконец, с моим соседом если не познакомиться, то хотя бы ненароком столкнуться. Свекровь все продолжает меня мучить своим «тебе не передать», других слов подобрать не может. Да еще тихо, закатив глаза к потолку:

– Он как не наш, он ихний. Дошло?

Почти понятно, что-то вроде пушкинского: «…как денди лондонский одет, и наконец увидел свет». Моя свекровь не отличается широтой сопоставлений, их у нее три. Первое: он – наш, обычный, второе: он, она, они – цэковские, то есть из партийной верхушки, все равно из какой, районной или городской, а уж если имеют отношение к самому ЦК КПСС, то это для нее вообще нечто недосягаемое, заоблачное.

И, тем не менее, не это для нее самое страшное, а третье, какое даже невозможно в этой жизни себе представить: «ихние», оттуда, из-за кордона. С ними надо держать ухо востро, не дай Бог, какие-нибудь контакты. Идеологические противники, даже не всем из социалистического лагеря можно доверять. Это свекрови постоянно внушают на работе, замучили политбеседами, но никуда не денешься, надо терпеть, слушать до конца, поменьше вопросов и делать умный вид, что абсолютно разделяешь такую точку зрения родной партии. А моей свекрови, может, вдвойне надо быть согласной, ей ведь в самом Кремле вручали правительственную награду, и на все праздники она обязательно надевала строгое темно-синее платье с медалью на груди и рассказывала, как все там, в Кремле, происходило, как торжественно звучало под его старинными сводами ее полное имя-отчество и фамилия, и кто она по должности, и где трудится.

– Посмотрите на нашу красавицу, она еще смеется! Вот когда тебя так отметят, тогда поймешь, что это значит, – выговаривала она мне. – Я тебе говорю, он – ихний, хотя и симпатичный, все улыбается. Так я ему тоже улыбаюсь.

Но вот к Славиной матери свекровь сразу прониклась уважением – видно же, Мария Ивановна из простых, из рабочих, к рукам ее приглядись, натрудилась бедная женщина. Они еще не раз встречались, когда та изредка наведывалась в столицу, однако я, к сожалению, больше с ней не виделась, но каждый раз через свекровь принимала от нее приветы. Зато, спустя время, часто пересекалась с отчимом нашего соседа. Он приезжал в Москву и занимался его хозяйством. Свекровь советовала ему, где в нашем районе лучше покупать еду. Несколько раз мы на пару ходили сдавать пустые бутылки в тот, еще прежний, Военторг. Не каждый знал, что с переулка есть вход в его двор, а там подвальчик и в нем пункт приема стеклотары. Славин отчим следил и за ремонтом, который Зайцев затеял буквально через месяц, как въехал. Ремонт был основательный, о нем шептался весь дом. Нам, естественно, доставалось больше всех, у нас с Зайцевым была общая стена на всю длину квартиры, начиная с коридора. Прежние соседи лишь делали косметику, что-то подкрашивали, белили, а тут рабочие крушили все подряд. Такой грохот стоял. Свекровь только приговаривала:

– Что они там творят? О, господи, Оля, они не пробьют нам стенку? Мы не рухнем?

О том, что творят, мы узнали неожиданно. Возвращалась я как-то из Домжура (отмечали чей-то юбилей, но чей, не вспомню) и, едва выйдя из лифта, на лестничной площадке у входной двери увидела своего нового соседа. Он провожал двух мальчишек, на одном (это, как я потом узнала, был его сын Егор) заботливо поправлял кашне, что-то обоим выговаривал и при этом энергично жестикулировал. Я уже привыкла в Москве к сдержанности в проявлении чувств местного населения и тоже заставляла себя контролировать свои одесские порывы искренности. А здесь такая долгожданная неожиданность. Зайцев, как всегда, был одет с иголочки, весь в облаке французских духов, с улыбкой на тридцать два белоснежных зуба. Завидев меня, он быстро распрощался с молодежью.

– Вы Оля? Спасибо за маму, вы ей очень понравились, она мне сразу про вашу стройную фигуру сказала. А вы действительно стройненькая, может, ко мне в манекенщицы пойдете?

Раскинув свои длинные руки, он стал обнимать и целовать меня.

– Как я рад, что мы наконец встретились! Ваш муж дома? Как его зовут? Михаил? Зовите своего Мишутку – и ко мне! Отметим знакомство.

Время было уже позднее, я очень устала, с утра опять рано вставать, но раздирало любопытство, и, буквально стащив своего Мишутку с дивана, оторвав его от чтения любимого «Советского спорта», что было, если честно, очень непросто, мы через несколько минут оказались в зайцевской квартире. До него здесь жила Маргарита Ивановна, тоже, можно сказать, художница. Искусная рукодельница, она прекрасно вышивала и шила. Ее отец, крупный инженер-путеец, еще задолго до революции, на стыке двух предыдущих веков участвовал в проектировании БАМа, у нее даже сохранились какие-то чертежи, которые она с гордостью показывала, когда началась эта стройка века. Только не знаю, совпали ли они с реальной дорогой.