Секретарь обкома - Всеволод Кочетов

Шурик уехал. А София Павловна все стояла у окна; теперь она ждала машину Василия Антоновича. Роман Прокофьевич Бойко давно отправился его встречать. Перед обкомом Василий Антонович непременно заедет на минутку домой.

Александр тем временем трясся в автобусе. Павлушка пальчиком протаивал светлое пятнышко на обмерзшем, обметанном пушистым инеем окне, Александр размышлял. Он сказал вчера Софии Павловне правду: он ещё толком не решил, где ему встречать Новый год. Дома? Там будет своя, отцовская, компания. У них будут свои разговоры. Зачем ему туда лезть? В клубе, куда приглашает молодежь цеха? Будет скучать, нервничать, беспокоиться о Павлушке. Кому радость этот Новый год, а ему одно беспокойство. — Учтите, товарищ Денисов, — сказала заведующая детским садом, — что сегодня у нас будут дежурные няни. И если надо, можете оставить сынишку хоть до утра и даже на завтрашний день. Для ребятишек устроена елка, будут подарки, все будет.

— Спасибо, — сказал Александр.

— А если что, — добавила заведующая, — если, например, вы ещё не решили, где встречать Новый год, у меня компания собирается. Милости прошу.

— Спасибо, — и на это ответил Александр. — Учту. — Он улыбнулся, пожал руку заведующей. — Но только меня уже в клуб пригласили.

Он опоздал на несколько минут. Дневная смена приступила к работе. До вечера, до двенадцати ночи ещё далеко, а многие с утра приодеты, все в приподнятом настроении, работа идет хорошо. В цехе все сверкает.

— Ну вот, — сказал ему Булавин. — Своего мы добились. Бог правду видит.

Александр понял его.

— А что, новый уже приступил? — спросил он.

— В приказе сказано, что с первого января, то есть с завтрашнего дня ему приступить. Но я с ним уже говорил. Числа с пятого или с десятого начнем ремонт оборудования. Ничего. Недели две, конечно, простоим. Потом наверстаем.

Александр подумал о том, как будет встречать Новый год Николай Александрович. Вздохнул.

— А молодец ваш папаша, — сказал Булавин. — До этого он был для меня личностью безразличной. И даже я на него крепко злился за всю эту проволочку с директором. А сейчас уважаю. Нелегко так вот со старым другом поступить. Нашел в себе силы. Принципиальный человек.

Александр промолчал.

— Я пойду в завком, Александр Васильевич, — сказал Булавин. — Итоги подводим… Премии сегодня будем обсуждать, благодарности. Я же член завкома. А вы командуйте.

Александр прошелся по аппаратному залу. Старшей в зале в тот день была Майя Сиберг. Подобно медицинской сестре, она была в белом накрахмаленном халате, туго затянутом поясом, в белом платочке, повязанном так, будто это тоже медицинская шапочка.

— О, доктор! — сказал Александр. — Здравствуйте!

Майя, конечно, покраснела сначала. Затем тоже сказала:

— Здравствуйте, Александр Васильевич. Как поживает ваш сынок?

— Очень хорошо он поживает, Майечка. О вас спрашивает.

— Ну это вы говорите так, из любезности. Вы хотите мне сделать приятное.

Они ходили рядом по залу. В аппаратах еле слышно шумело, мирно побулькивало в трубах. Чуть заметно вздрагивали чуткие стрелки приборов, показывая давление и температуру жидкостей, участвующих в тихих, но грозных процессах распада и синтеза.

— Вы будете сегодня в клубе? — спросил Александр.

— А вы, Александр Васильевич? — Майя ожидающе смотрела на него своими большими голубыми глазами.

— Вы отвечаете вопросом на вопрос, — сказал Александр. — Это хитрость.

— О нет, я совсем не хитрая! — воскликнула Майя. — Я не знаю просто. И сестре надо помогать дома. И с подругами хочется быть тоже.

— И у меня положение сходное с вашим. Дома — родители… Могут обидеться, если сын от них уйдет в такой вечер. И вот молодежь пригласила…

— Вы так говорите это слово «молодежь», будто вам уже очень много лет, Александр Васильевич. Вы тоже «молодежь». — Майя улыбалась. — Вы совсем немножко старше меня. На четыре года.

— А вы откуда знаете?

— Знаю. — Майя улыбнулась ещё веселее. — Я про вас много что знаю.

— Ну что, например?

— Нет, я не буду вам этого говорить. Зачем говорить? Вы и сами всё знаете.

Александру было приятно разговаривать с Майей. Не в словах дело, слова были обычные, он в них не очень-то и вникал. Он слушал музыку ее голоса, как будто это была не речь, а пение, которое трогало за душу, проникало в сердце.

— Хороший вы человек, Майя, — сказал он.

Майя вновь покраснела, хотела что-то ответить, но Александра окликнули к телефону. Его тоже вызывали в завком. Там возник спор вокруг каких-то фамилий, Булавин просил прийти и поддержать.

И вот, когда на участке никого из начальства не осталось, когда Майя была тут единственной хозяйкой, она с ужасом заметила, как дрогнули и заметались стрелки индикаторов. Было по-прежнему тихо, безмятежно в аппаратном зале. Только метались стрелки. Майя поняла: приближается что-то страшное, может быть, катастрофа: химия такая стихия, которая способна взбушевать в любую минуту.

Надо было немедленно принимать решение. Прежде всего надо было всем покинуть цех. Майя включила рубильник звонка. Во всех помещениях зазвенела тревога. Это был сигнал на выход, на немедленный выход. Люди цеха были воспитаны в духе беспрекословного уважения к сигналам. Здесь было как на фронте: дана команда, ее немедленно выполняй. Люди хватали одежду и выбегали на двор. Многие выскочили, не успев даже одеться, они бросились от холода в соседние цеха. Одетые стояли в отдалении на снегу, смотрели на свое здание, готовые к любым неожиданностям. Все знали, что такое химия. Из соседних цехов звонили в дирекцию, в партийный комитет, в завком.

Цех молчал, грозно и багрово поблескивая стеклами в косых лучах низкого декабрьского солнца.

К входу промчались вызванные звонком Александр и Булавин.

— Там кто-нибудь остался? — на ходу успел крикнуть Александр.

Он не слышал ответа. За ним хлопнула дверь. Тотчас хлопнула она и за Булавиным.

В пустом аппаратном зале была Майя. Она торопливо крутила вентили, поворачивала рукоятки. Она поняла, что взрыв неизбежен, что ударить может в любое мгновение и уже ничто не способно предотвратить это. Можно было лишь уменьшить размеры катастрофы, выключив из цепи реакции как можно больше аппаратов.

У Майи не было мысли бросить все и бежать. Нет, нет, нет. Ей доверено такое огромное дело. Ну что ж, она погибнет, что ж? Сколько раз она могла уже погибнуть с сестрой; братик так и погиб. И разве это страшно? Нет, это совсем не страшно. Надо только ни о чем не думать и быстро закрывать эти краны, ещё, ещё и ещё… Страшно, когда погибаешь глупо и никому не нужно…

— Куда вы? Куда? — закричала она отчаянно, увидев Александра, вбегающего в аппаратный зал. — Сюда нельзя!

Позади нее ударил оглушительный взрыв. Страшная сила толкнула ее в спину, согнула, скрутила и бросила к ногам Александра. Майя слышала только грохот, но ни боли от этого бешеного толчка, ни боли от удара всем телом о каменный пол уже не почувствовала.

30

Морозы в январе стояли крепкие. Снег перепадал редко, но обильно, лежал он пухло, пышно, покрыв периной землю, обкидав ветви елей, белыми дугами согнув тонкие стволы берез. Дни держались тихие, солнечные, ночи шли скрипучие, в звездах, в мягких лунных разливах. На далеких лесных опушках, исходя тягучей тоской, выли озябшие волки; по утрам вокруг огородов, за плетнями, — печаталась на сугробах суматошная вязь заячьих следов и вилось между ними осторожное лисье хождение.

Забелин уехал. Не потому, что все было решено с перепланировкой и перестройкой Забо-ровья, с превращением его из старого в новое. Решили только основное — то, что дома надо строить городского типа, без кокетничания историческими и национальными традициями российской деревни, без того, о чем можно было бы сказать: стиль «рюсс нуво», без соединения современных шлакоблоков с былинными петухами на крыше. Красиво спланировали центр нового Заборовья, — его две главные магистрали. Непременно, уже в наступившем году, в селе должен быть водопровод; неясно ещё только, откуда вести воду — с помощью насосной станции из реки Жабинки, или взяться за дело поосновательней и пробуравить в толще прибрежных песков скважину артезианского колодца.

Обо всем этом надо будет думать и думать, и Забелин ещё приедет. Его вызвали для участия в сдаче домов в Старгороде, которые построены по его проектам и под его наблюдением.

Баксанов остался в комнате один. «Архитектурную мастерскую» не разоряли. В ней так же лежали на столах и были приколоты к школьным доскам листы чертежной бумаги с набросками планов, с почти готовыми планами во множестве вариантов; по-прежнему вечерами здесь, как в клубе, собирались под лампами-молниями колхозники и фантазировали о будущем.