Матросы - Аркадий Первенцев

Матросы

ОБ АВТОРЕ

Аркадий Алексеевич Первенцев хорошо известен читателям. Его первое литературное произведение «Кочубей», посвященное героике гражданской войны, вышло в свет в 1937 году и получило широкое признание как в нашей стране, так и за рубежом.

Вслед за «Кочубеем» А. Первенцев пишет большой роман «Над Кубанью», а в первые месяцы войны на сцене театра Советской Армии осуществляется постановка его пьесы «Крылатое племя». В этом первом спектакле о войне с немецким фашизмом отражаются события на фронте и работа заводского коллектива, оснащающего авиацию новыми серийными истребителями.

В Великую Отечественную войну писатель работает по заданиям Главного Политуправления в действующей армии и Военно-Морском Флоте и одновременно — специальным корреспондентом «Известий». Он выступает с очерками, публицистическими статьями и рассказами в газетах и журналах. За это время им созданы два крупных эпических произведения — романы «Испытание» и «Огненная земля», а после войны — роман «Честь смолоду».

А. Первенцев также автор пьес «Южный узел», «Младший партнер», киносценариев «Кочубей», «Третий удар», «Герои Шипки».

В сборниках его рассказов «Шестнадцатая весна», «Люди одного экипажа», «Девушка с Тамани», «Гвардейские высоты» преобладает военно-патриотическая тема.

Наряду с книгами путевых очерков о поездках в зарубежные страны А. Первенцев, капитан первого ранга запаса, выпускает книгу «Выход в океан» — о походе с военными моряками, в котором участвует он сам на борту крейсера «Михаил Кутузов».

Новый большой роман Аркадия Первенцева «Матросы» — многоплановое произведение, над которым автор работал с 1952 года. Действие романа развертывается в наши дни в городе-герое Севастополе, на боевых кораблях Черноморского флота, в одном из кубанских колхозов. Это роман о формировании высокого сознания, чувства личной и коллективной ответственности у советских воинов за порученное дело — охрану морских рубежей страны, о борьбе за боевое совершенствование флота, о верной дружбе и настоящей любви, о трудовом героизме советских людей, их радостях и тревогах. Колоритных, запоминающихся читателю героев книги — военных моряков, рабочих, восстанавливающих Севастополь, строящих корабли, кубанских колхозников, — показанных автором взволнованно и страстно, одухотворяет великое и благородное чувство любви к своей социалистической Родине.

Роман «Матросы» рассчитан на широкий круг читателей.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Месяц тому назад матросы взорвали руины, расчистили площадку, а сегодня лучшая бригада елецких каменщиков Ивана Хариохина заканчивала третий этаж жилого дома по улице Ленина. В бригаде не только елецкие. Есть там два молодых парня из Херсона, демобилизованные саперы, и коренной севастополец, известный каменщик Гаврила Иванович Чумаков. Ему бы самому верховодить, да годы не те — пошел шестьдесят четвертый. Правда, Гаврила Иванович не терпел пустых разговоров о своем возрасте.

— Если бы я в куклы играл, тогда извольте, называйте меня стариком, — обычно говорил Чумаков. — Ну а если этот самый старик не хуже молодого ворочает? Ворон триста лет живет, а никто этому не удивляется.

Кумачовые полотнища призывали равняться на бригаду Хариохина. Что же, там настоящие мастера собрались. Прежде чем приехать в Севастополь, поколесили по стране, по самым ударным стройкам: восстанавливали Ростов-на-Дону, Воронеж.

В бригаде Ивана Хариохина работал его старший брат, человек иного склада. Невзрачный, болезненный, вечно дымивший дешевой кременчугской махрой, он старательно вырезал из газет и наклеивал в альбом все, что писалось о бригаде.

— Не иначе скоро за мемуары возьмется, — посмеивался над ним Иван, хотя порой его самого тянуло перелистать альбом, вспомнить былое, полюбоваться на фотографии.

Жарко. Камень будто из печи вынули. А пойди прокали увесистый блок «инкермана» — так называли камень, добытый в инкерманских штольнях. Солнце обугливало бугры, сжигало травы, немощно продравшиеся весной из нуммулитовых скал, и, казалось, превращало бирюзовые воды бухты в кипяток. В начале мая небо ненадолго затянуло тощей хмарой, покропило. Но вот уже июнь, а хотя бы одна-разъединая тучка прикочевала сюда.

— Ваня, проверь-ка стенку, — посоветовал Гаврила Иванович, перегнувшись и нацеливаясь опытным прищуренным глазом. — Вроде повело.

Хариохин опустил шпагатный отвес, верный, хотя и древнейший инструмент, и еще раз удивился точному глазу Чумакова.

— Есть немножко, выправим…

На веслах уходили в море барказы. Ползли, как мухи по зеркалу. Хариохин знал многих ватажков. Не иначе пошли сыпать сети на султанку — она уже появилась на рынке. Позавидовал рыбакам бригадир — им в море привольней. Смахнул ладонью пот и, не долго думая, стянул присосавшуюся к телу сатиновую рубашку — пусть просохнет. Тело у Хариохина мало тронуто загаром, мускулистое, по спине родинки, грудь широкая, плотная, как слиток; осколок только ковырнул ее, вырвал кусок мяса чуть ниже левого соска.

Подручная, его жена Аннушка, тоже передохнула, поправила косынку тыльной стороной ладошки, улыбнулась серыми лукавыми глазами.

— Притулиться бы к тебе, Ванечка, а?

— Притулись, — ласково ответил Хариохин.

— Солнышко-то не берет твою кожу. — Аннушка прикоснулась к спине мужа. — А ты говоришь, оно камни в пыль превращает.

— Меня даже пуля не взяла, бронебойный осколок, — довольный близостью жены, сказал Хариохин и сбросил старую пилотку — последний предмет вещевого хозяйства бывшего пулеметчика. — Смастери-ка мне, Анка, наполеоновку. Возьми ту газету.

— Сию минуту, Ванечка, — Аннушка блеснула белыми, словно промытая галька, зубами. — Надень, а то вчера скорая отвезла в больницу крыльщика: помнишь его, ярославский, на «о» разговаривал? Солнечный удар. Мог с крыши свалиться… Готова наполеоновка!

Аннушка нежно отстранила руку мужа, забрызганную раствором, и, приподнявшись на носки, не надела, а легко опустила бумажную треуголку на его пламенно-рыжие кудри, тронутые ранней проседью.

— Спасибо, Аннушка!

Под стать Ивану Хариохину, человеку зрелой мужской красоты, эта ядреная елецкая бабенка! Поглядишь на нее — не налюбуешься: локти смуглые, с ямочками, и такие же приманки на яблочных щеках; одна улыбка чего стоит; грудь высокая, бедра крутые, в поясе тонкая. Вот стоит в спецовке, рабочая женщина, без маникюров и завитушек, а богаче любой, самой распрекрасной. Матросы идут — обернутся все до одного. Только зря прихорашиваются, поправляют на голове круглые шапочки. Не оправдаются их надежды. И за это ее спокойствие, за женскую неподкупную гордость ценил свою ненаглядную Аннушку Хариохин.

Мелькали кельмы — оружие каменщиков. Посапывая и причмокивая, ложились рядами шершавые инкерманы. Вот тут будет знатная спаленка. Окна на море, корабли на виду. Разве только помешает база подплава. Ишь как гудит: где-то внизу заряжает аккумуляторы подводная лодка. Там, где сейчас скрипят заляпанные серым раствором помости и чавкают сапоги, поставят кровати, кто-то ляжет на них, натянет одеяло до самого подбородка, вытянется…

Хариохину даже спать захотелось от этих мыслей, вовсе не связанных с делом. А ведь и самому мечталось бросить скитаться по баракам, прочно осесть на месте, купить пружинную кровать, славянский шкаф с длинным зеркалом…

— Гаврила Иванович, когда из своей развалки выкарабкаешься? — спросил Хариохин Чумакова, продолжая работать в прежнем темпе.

— Выберусь, дай время. Не я один.

— Единственное в этом утешение?

— Почему единственное? — Коричневая рука Чумакова по привычке прикоснулась к седеньким, коротко подстриженным усам. — Дочки у меня вырастают.

— Вот для них-то и нужны спаленки.

— Нужны, — согласился Гаврила Иванович. — Придет время — дадут. У меня отличная квартирка была, разбомбили.

Все невольно прислушиваются, хотя никому не в новость и нынешнее и прежнее житье-бытье Чумакова. Все знают о гибели двух сыновей Гаврилы Ивановича, взорвавших танки гранатами. На Мекензиевых высотах побили сыновей, а жену Чумаков потерял под распавшимися от немецкой взрывчатки блоками инкерманов — такими же, какие приходится теперь снова пускать в оборот.

Искрами вспыхнула ребровина кельмы. Чумаков яростно сшибал твердый припай на старом камне, сохранившем на себе следы бушевавших когда-то пожарищ.

Искры отразились в ясных, как зори, глазах Аннушки и словно воспламенили ее.

— Заставить бы их, врагов, хоть один дом построить собственными руками! Вот так, на припеке, заставить их работать день изо дня… Стали бы тогда бомбы швырять?!