Матросы - Аркадий Первенцев

Собственная далекая молодость прошла перед глазами Кривоцупа. Васька? Да это же он сам в молодые годы! Сейчас облетели волосы с головы, а тогда тоже торчали густые вихры — гребнем не продерешь. Плечами ныне не похвалишься, но и тогда были узкие, такая уж кость. Вспомнилось старое. Мало кто помогал бескорыстно в чужой беде. Каждый отвечал за себя, другой кому нужен? Даже в темноте заметил Кривоцуп: гневно глядит на него девчина. А ведь, судя по всему, хорошая она, сердечная, не за себя хлопочет. Да она для него не просто агитатор, который прикатил на велосипеде и сейчас укатит дальше, а Маруся, дочка Матрены Кабаковой; ее Кривоцуп знает отлично. Никому не пожелаешь такой жизни, какая сложилась у Матрены. Мужа потеряла на Сапун-горе, сына, мальчишку, на Тройчатом кургане скосили из пулемета германские мотокатчики в стальных касках.

Кривоцуп тронул плечо обидчиво отвернувшейся от него девушки:

— Зараз распоряжусь агрегатом и пойдем.

Через полчаса они шли по полевой дороге. Девушка вела велосипед за руль, стараясь уступить битую, удобную колею комбайнеру, словоохотливому, как многие старые люди.

— Вон как все оборотилось, Маруся, — говорил Кривоцуп, — сумела ты казнить во мне черта. Приехал бы предартели, уважаемый наш Камышев, ни за что не уговорил бы. Директора МТС Кирилла Ивановича я просто-напросто обложил бы дурным словом. Латышев бы подкатил на «газике» — и тому нашел бы что ответить вежливо, не глядя на его партийный чин. А тебе не смог отказать. Ты в душу ко мне заглянула, Маруся. Нашла подход. А найти подход — самое главное. Подходом можно из тигра теленка сделать, уверяю тебя, железо и то, прежде чем на колесо натянуть, разогревают, а человек, хоть и не железный, тоже тепла требует. Сидел я в своем кутке, как в собачьей будке, а ты меня на простор вывела. Колхоз как воинская часть. Сам погибай, а товарища выручай. В старое-то время каждый норовил только себе, а на других гыр-гыр, а теперь… Пошел бы раньше за шесть километров такой, как Кривоцуп, выручать кого-то, а? Не пошел бы…

Старик расчувствовался. Маруся приноровилась к его мелкому разнобойному шагу.

— Скажу по совести только тебе, Маруся. Мог бы я дать обязательство убрать тысячу триста гектаров. И в моих силах, и в моих знаниях столько убрать. А вот не нажал на себя. И перешагнул меня, как гнилую колоду, Василий Архипенко. Объявил на районном слете: уберу, мол, тысячу триста! Вызываю Кривоцупа! Приду к Василию, все ему покажу. К примеру, как у него режущий аппарат отрегулирован? Не затупились ли сегменты ножа? Не погнуты ли пальцы? Как с шатуном? Какой зазор меж нажимными лапками и спинкой ножа? Как установлено мотовило? Мало скосить, надо, брат, скосить без потерь! А для того надо учитывать все.

— Да что же учитывать? Коси и коси!

— Э нет, Маруся. Надо хлеб видеть, на каком его срезе брать, какая влажность. Утром одно, в полудни другое, вечером третье. Чтобы лучше шла подача, равной мерой, надо, к примеру, обшить транспортер подавателя парусом и подвесить вдоль приемной камеры, против хоботка, фартук-отражатель. А сделать его можно из жести. Взять кусок жести и ноженками его выкроить. Чепуха работа, а нужно…

…При свете фонаря у комбайна возились два человека. Невдалеке, на соломе, спали какие-то люди. Худенький, небольшого роста паренек поднялся с земли, вытер лоб прямо ладонью, смущенно поздоровался.

— Что же ты, Василь? — в голосе Кривоцупа не слышалось злорадства.

— Заело, — Василий нахмурился. — Думали, с мотовилом что. Нет — там порядок.

— Битеры проверили в молотильной части?

— Проверили. Тоже порядок. Машина только что из ремонта, сам принимал…

— На себя надеялся, а вот техника-то подкачала, — сказал Кривоцуп.

— И никому до этого нет дела, — ворчливо заметил Василий.

— Как никому? Техника что гарная девушка, возле нее все на цыпочках ходят, любуются, добиваются… Техника тоже ухажеров любит. Я вот никогда ремонтникам не доверяю. Пусть они работают, но я возле них… Тогда я знаю все слабые места в своей машине. Ну-ка, возьми фонарь, посвети.

Кривоцуп легко опустился на колени, потом прилег на стерню и вдруг быстро, словно ящерица, шмыгнул под комбайн.

— Сюда свети, сюда, — распоряжался он оттуда. — Дай-ка мне, флагман, шведский ключ. Да не этот, второй номер. Так… Вот оно что!

Маруся присела на корточки.

— Нашли, что ли?

— Спешишь, Маруся, — вполголоса, занятый делом, ответил Кривоцуп. — Тут тебе не резолюцию общего собрания зачитать, тут техника.

Своей особой, страдной жизнью жили ночные поля. Справа, ближе к речке, вступили в работу еще два комбайна. Заревце передвигалось там, где угадывался массив Кривоцупа: сменщик продолжал работу. На тракте прибавилось грузовиков. Месяц будто зацепился своим рогом за одинокий тополь и торчал над ним. Пахло отсыревшей соломой.

Где-то хозяйски закричал коростель.

Василий не отводил ревнивого взгляда от того места, где звенел ключом и натужно крякал Кривоцуп, куда тянулся желтый луч фонаря.

— Давай-ка сюда, Васька, — позвал Кривоцуп. — Я тебе укажу слабое место. Эти эмтээсники на соплях все мастерят. Под пузо-то машине начальство не заглядывает. Фонарем Маруся пусть посветит.

Безоблачное небо бархатистого цвета постепенно линяло. Курганы и абрикосовая лесозащитка в стороне встающего солнца почернели и резко очертились на фоне побледневшего неба. Прошумела крыльями низко пролетевшая к камышовому плесу сытая утиная стая. Где-то, будто спросонок, пропела нежную призывную песню перепелка. Ей не отозвался самец — тоже небось намаялся за день, спит под пшеничным вальком, смастерив себе ложе.

Комбайнеры закончили ремонт и отдыхали, усевшись на Васькиной одежке — отплававшем срок матросском бушлате, подарке старшего брата.

Маруся давно задула фонарь. Стекло, согревавшее ее озябшие руки, остыло. Хотелось спать. Забраться бы под копну и позоревать. Девушка сладко зевнула. Ей не хотелось уезжать в станицу, не поговорив с Василием по важному делу. Недавно она получила письмо в мятом конверте со штампом Севастополя. На обрывке оберточной бумаги карандашом было выведено всего несколько слов о том, что Петр «гуляет с Катюшей Чумаковой, которая ему не пара». Подписано смело: «Уважающая вас Тамара».

И не выходит теперь из головы это письмо. О чем бы ни думала девушка, выплывают и выстраиваются в зловещий ряд каракули на оберточной бумаге. Каждое слово тысячи раз обернулось и словно опалило мозг. Как поступить? Как вести себя с Петром, приезжающим в отпуск? Может быть, тут оговор или злая шутка. Прибегали к ней подруги Машенька Татарченко и Саня Павленко, вместе учились в школе, никогда не таили одна от другой ни одного секрета. А тут не могла им открыться. Стыдно, обидно. И еще поднималось какое-то новое, злое чувство, его боялась Маруся, не вязалось оно с добротой сердца, с ее любовью к Петру.

К Марусе подошел Василий.

— Забыл поблагодарить, Маруся, спасибо. — Василий подал ей бушлат: — Отдыхай. А мы сейчас опробуем, и примусь за массив. Спасибо тебе, уговорила старика. А то, видишь, ни механика, ни «технички» до сих пор нет как нет.

— Не уговаривала. Сам он… — Маруся строго взглянула на Василия. — Мне нужно с тобой поговорить, Вася.

— Ишь ты, вижу, важное дело? По комсомольской линии? Может, у меня с членскими взносами не в порядке? Хотя ты к ним не имеешь отношения.

— Можно, Вася? — спросила Маруся, пропустив мимо ушей его шутку. — Мне не с кем больше посоветоваться.

Чуткий Василий сразу посерьезнел. Морщинки собрались у переносицы, глаза стали безулыбчивы и остры.

— Хорошо. Опробуем. Могикан уйдет, и тогда побеседуем.

V

С отпускным билетом в кармане Петр сидел в кабине колхозного грузовика, возившего на продажу в город тростниковый мед и синенькие баклажаны.

Водитель, сорокалетний мужчина из бывших зенитчиков, говорливым тенорком рассказывал Петру о переменах в станице за последние два года: где что построили, какие машины купили. Председателем по-прежнему оставался Михаил Тимофеевич Камышев, человек вполне достойный и уважаемый. Среди бригадиров особых перемен тоже не произошло. Парторгом выбрали по рекомендации райкома нового в артели человека — Латышева. «Теперь наш председатель, на что самостоятельный, а без Латыша гвоздя не забьет».

— Откуда Латышев? — спросил Петр. — Из далека?

— Нет, кубанский. Жинка его, говорят, с нашей станицы, вот и притянула. Ты, Петя, в партию-то вступил?

— Вступил. На корабле.

— Это хорошо, Потому-то ты и Латышевым заинтересовался? А я до сих пор беспартийный. И то, заметил, волосы через два на третий поседели. А вступи — и вовсе станешь как лунь. Ждут тебя, Петр. И маманя ждет, и сестренка, и Василий. Телеграмму твою получили, попросили меня — захвати. Некуда, мол, ему идти за попутным транспортом, как только на базар. Удачно твой поезд пришел, Петя, как угадал — на воскресенье. Василий хотел сам встретить, не пустили, готовится в закубанские станицы — помогать уборке. Там такой урожай нахлынул, сами не управляются. А надо сказать, до чего в гору пошел твой братишка! Оседлал-таки комбайн… Яркая техника, я скажу, капризная и до известного периода загадочная, а оседлал! Нашего старого Кривоцупа и того оседлал…