Англичанка - Дэниел Силва

Впрочем, все окажется бесполезным, если потерять Мадлен. Габриель взглянул на часы; примерно в этот же момент в зал отправления вошли Йосси и Римона. Следом за ними — Мордехай и Одед. Потом Яаков и Дина. Последним прибыл Эли Лавон: выглядел он так, будто заскочил в аэропорт по ошибке. Он обошел свободные кресла, тщательно изучая каждое, словно человек, живущий в вечном страхе перед микробами. Наконец Эли устроился напротив Габриеля. Двое разведчиков, стражей бесконечного ночного дозора, смотрели будто сквозь друг друга. Оставалось ждать. Как обычно. Как всегда. Габриель умел ждать: ждать информатора, ждать рассвет после ночи убийства. Ждать, когда его жена привезет мертвую женщину в страну живых.

Габриель снова посмотрел на часы, потом — на Лавона.

— Где они?

— Прошли паспортный контроль, — ответил в газету Лавон. — Таможенники досматривают их багаж.

— Зачем?

— Мне откуда знать?

— Только не говори, что у них проблемы с багажом.

— С багажом все в порядке.

— Тогда зачем досмотр?

— Может, им скучно? Или просто нравится лапать женское белье? Господи, это же русские.

— Надолго это, Эли?

— Минуты на две, если не меньше.

Прошли обещанные две минуты — экипаж не появился. Прошла третья минута. Потом бесконечная четвертая. Габриель взглянул на часы, на заскорузлый ковролин, на сидящего рядом ребенка… Он смотрел куда угодно, только не на вход в зал отправления. И вот наконец краем глаза заметил сине-белые силуэты, похожие на реющее знамя. Михаил шел рядом с капитаном, Мадлен — подле Кьяры. Она нервно улыбалась и вроде бы держала Кьяру за руку. Или наоборот, Кьяра держала за руку Мадлен? Габриель проследил, как все они синхронно повернули к выходу и исчезли в кишке телетрапа. Потом взглянул на Лавона.

— Я же сказал: бояться нечего, — произнес тот.

— А сам ты не волновался?

— Я просто в неописуемом ужасе.

— Что же ты не сказал?

Лавон не ответил. Он читал газету, пока не объявили посадку. Тогда он поднялся на ноги и за Габриелем прошел к самолету. Проверил, по привычке, нет ли «хвоста».

Ее посадили возле иллюминатора, в третьем ряду. Мадлен смотрела на темную, цвета нефти, площадку для самолетов, последний рубеж России, которой она никогда толком не знала. В сине-белой форме Мадлен, как ни странно, походила на английскую школьницу. Она мельком взглянула на присевшего рядом Габриеля и тут же отвернулась к иллюминатору. А Габриель отправил по зашифрованной линии последнее обновление статуса операции в центр на бульваре Царя Саула. Потом посмотрел, как его супруга готовит кабину к отлету. Когда самолет с ревом вырулил на взлетную полосу, глаза у Мадлен влажно заблестели; слеза скатилась по щеке, когда шасси оторвались от земли. Мадлен крепко сжала руку Габриелю.

— Не знаю, как тебя благодарить, — произнесла она с привычной английской чопорностью.

— Ну так и не благодари.

— Сколько нам лететь?

— Пять часов.

— В Израиле сейчас тепло?

— Только на юге.

— Отвезешь меня туда?

— Отвезу куда только скажешь.

Кьяра принесла шампанского. Габриель поднял бокал в немом тосте и убрал на подставку, даже не пригубив.

— Не любишь шампанское? — спросила Мадлен.

— У меня от него голова раскалывается.

— И у меня.

Мадлен отпила немного игристого и глянула на темноту снаружи.

— Как ты нашел меня? — спросила она.

— Уже неважно.

— Так ты не представишься?

— Скоро сама все узнаешь.

Часть третья

Скандал

58

Лондон — Иерусалим

Следующим утром граждане Великобритании отправились на выборы. Джонатан Ланкастер вместе с женой и тремя своими фотогеничными детьми явился пораньше и опустил бюллетень в урну. Потом вернулся на Даунинг-стрит и стал ждать вердикта избирателей. Ничто не предвещало неожиданностей: последний опрос в канун выборов обещал Партии легкую победу и еще несколько мест в парламенте. Ближе к середине дня по Уайтхоллу пошли гулять слухи о том, что оппоненты Ланкастера разбиты в пух и прах; к вечеру в штаб-квартире Партии рекой полилось шампанское. Ланкастер, впрочем, на сцену Королевского фестивального зала — произносить победную речь — вышел почему-то мрачный. Среди прочих обозревателей, отметивших его непраздничное настроение, была и Саманта Кук. Премьер-министр, писала она, выглядел так, будто предвидел, что второй срок пройдет хуже первого. Второй срок у премьеров редко выдается успешным, не преминула добавить репортерша.

Неприятности начались в конце недели, когда Ланкастер принялся за традиционные кадровые и кабинетные перестановки. Как и было предсказано, Джереми Фэллона — ныне члена парламента из Бристоля — назначили министром финансов. Мозг (и кукловод) Ланкастера сделался его соседом. Теперь все на Даунинг-стрит видели в человеке, которого пресса прежде называла негласным премьер-министром, будущего главу правительства. Фэллон быстро собрал вокруг себя остатки своего старого штата — по крайней мере, тех, кто еще мог с ним работать — и, пользуясь влиянием внутри штаба Партии, посадил на ключевые политические места своих верноподданных. Расположение фигур на доске, писала Саманта Кук, предвещало сражение шекспировских масштабов. Скоро Фэллон постучится в двери дома номер 10 и попросит ключи от него. Фэллон создал Ланкастера, он же его и попытается уничтожить.

Ни разу потом во время политических маневров не прозвучало имени Мадлен Хэрт. Даже когда председатель Партии решил, что пришло время назначить кого-нибудь на ее место. Грязную работу — убрать последние ее вещи из кабинетика — поручили мелкому партийному чиновнику. Оставалось их немного: стопочка пыльных папок, календарь, ручки и скрепки, потрепанный экземпляр «Гордости и предубеждений», который Мадлен почитывала всякий раз, как выдавалось свободное время. Чиновник доставил вещи председателю, и тот уже поручил своему секретарю избавиться от них как можно почтительней. Исчезли последние следы безвременно оборванной жизни. Мадлен Хэрт умерла окончательно. По крайней мере, так думали в штабе Партии.

Поначалу казалось, что она сменила одну тюрьму на другую, только на сей раз окно узилища выходило не на Неву, а на Средиземное море в Нетании. Персоналу явки сообщили, что она восстанавливается после долгой болезни. И это было недалеко от истины.

С неделю Мадлен сидела в четырех стенах, ничего не делая. Только отсыпалась, смотрела на море, перечитывала любимые романы — под бдительным надзором конторской группы безопасности. Каждый день приходил врач и осматривал Мадлен. Когда на седьмой день ее спросили, нет ли каких-нибудь жалоб, она ответила, что страдает от смертельной скуки в конечной стадии.

— Лучше загнуться от скуки, чем от русского яда, — ответил врач.

— Вот уж не уверена, — с британским акцентом ответила Мадлен.

Врач обещал передать жалобу вышестоящему руководству, и на восьмой день Мадлен позволили прогуляться по узкой песчаной полосе под террасой, на холодном ветру. Еще через день время прогулки увеличили. В третий раз она дошла чуть не до самого Тель-Авива, однако опекуны бережно усадили ее на заднее сиденье служебной машины и отвезли на квартиру. Когда она вошла, то обнаружила на стене в гостиной точную копию «Пруда в Монжероне», разве что без подписи художника. Через несколько минут позвонил Габриель и первый раз представился как положено.

— Тот самый Габриель Аллон? — переспросила Мадлен.

— Боюсь, что да.

— А кто та женщина, что помогла мне сесть на самолет?

— И это ты скоро узнаешь.

Габриель с Кьярой приехали в Нетанию на следующий день, когда Мадлен уже вернулась с утренней прогулки по пляжу. Втроем они отправились в Кесарию — пообедать и прогуляться по руинам времен римского правления и Крестовых походов. Оттуда поехали дальше вдоль побережья, практически до самого Ливана, побродить по гротам в Рош-ха-Никра. Потом — на восток, вдоль опасного участка границы, мимо постов перехвата Армии обороны Израиля и городков, опустевших во время последней войны с «Хезболлой», пока не добрались до города Кирьят-Шмона. Габриель зарезервировал две комнаты в гостевом доме старого кибуца.[19] Мадлен досталась комната с отличным видом на Верхнюю Галилею. У ее двери ночью дежурил конторский оперативник; второй — в саду у террасы.

Наутро, позавтракав в общинной столовой кибуца, они отправились к Голанским высотам. Там ждали военные: молодой полковник сопроводил Мадлен и Аллонов вдоль сирийской границы, откуда было слышно, как силы режима ведут артобстрел повстанческих позиций. Они ненадолго заглянули в крепость Нимрод, бастион крестоносцев с видом на равнины Галилеи, а после отправились в древний иудейский город Сафед. Пообедали в квартале художников, в доме женщины по имени Циона Левин. И хотя Габриель обращался к ней doda (тетушка), она скорее годилась ему в сестры. Казалось, Циона совершенно не удивилась, когда Габриель появился у нее на пороге в компании красивой молодой женщины, погибшей для всего мира. Она привыкла, что Габриель возвращается в Израиль с потерянным.