Неусыпное око - Джеймс Гарднер

— Если бы я был своборесом, — прошептал мне Юнупур, — я бы закупил дофига оливкового масла в спекулятивных целях.

Он засмеялся. Я едва сдержалась, чтобы не влепить ему затрещину.

— Услышу еще что-то подобное, — предупредила я, — расскажу твоей матери.

Даже молодым не стоит шутить на такие темы.

Хотя медкоманда и провозгласила нас незаразными, нас все равно отправили в больницу и на день поместили в карантин. Никто не хотел давать болезни ни маломальского шанса, даже если она уже разгуливала среди населения. Нашу одежду сожгли. Наши тела полностью, с головой погрузили в купель из трех разных дезинфицирующих жидкостей, потом вволю облучили УФ-лампами практически до ожогов, похожих на солнечные. («Тепло! — возопила Фестина. — Наконец-то мне тепло!» Хорошо ей было говорить — с такой великолепной кожей цвета какао ей не стоило волноваться о веснушках.)

И конечно, мы выпили столько оливкового масла, что оно сочилось у нас из пор. Мы были промаслены, как умащенные бальзамом тела культуристов.

Тика и Юнупура отделили от нас, дабы уделить им особое внимание: их отвели в некую секцию изоляционного бокса Бонавентуры, предназначенную только для улумов, и подвергали там неведомым непотребствам следующие двадцать шесть с хвостиком часов. Когда я снова увидела Тика, он оказался завернут во что-то вроде клейкого пластыря; единственным его комментарием было: «Без комментариев».

Мы, хомо сапы, сравнительно легко отделались — никто не счел нас чувствительными к эпидемии, даже притом, что павлиний хвост встревожили мои попытки прикоснуться к трупу Ирану. То, что болезнь перекинулась с улумов на своборесов, было невеликим продвижением; они были разными подвидами одного биовида, не более разными, чем чихуахуа и датский дог. Хомо сапы же от них весьма отличались, в сравнении со столь чуждым биохимическим устройством мы могли считаться ближе по родству скорее земной амебе, чем дивианским формам жизни. Трое врачей и отнюдь не хором сказали мне, что мы в карантине только потому, что могли переносить микробов, а не потому, что эти микробы могли бы заразить нас.

Интересно, кому стоило доверять: врачам или павлиньей штуковине?

Нам всем пришлось сделать заявления: дознаватели в герметичных противоэпидемических костюмах учинили нам подробный допрос. Я повторила свой рапорт четырежды бригадам из четырех различных учреждений… и за плечом каждой бригады маячили прокторы, смотрящие во все глаза, слушающие во все уши, наблюдающие за всем вокруг. Это был звездный час «Ока», стянувшего прокторов из всех поселений улумов, дабы убедиться, что ничто не ускользнет от внимания, и никто нигде не напортачит.

Когда допросы закончились, мы с Фестиной вернулись в ее комнату в изоляционный бокс. На ней была новая униформа, при ней — новый станнер и новый «тугодум» — все это срочной авиаперевозкой прибыло из бухты Комфорт, после того как все ее прежнее оснащение было реквизировано органами здравоохранения; более чем предсказуемо она решила проверить и почистить все новые игрушки, запрограммировать свои любимые установки в «тугодум» и вообще суетилась, чтобы все было точно так, как она привыкла.

— Эта чума — препоганая хворь, — сказала она мне за работой. — Шестимесячный латентный период? У разведчиков принято считать: все, что не убивает за двенадцать часов, считается легким недомоганием. Медспецы дают тебе ампулу успокоительного и отправляют тебя обратно на работу.

Слова говорили одно, а глаза — совершенно другое. Я видела, что ей знакома чудовищность смерти. Утраты, причиняемые ею. Как она внедряется в твои глаза, уши, мозг, а после все, что ты видишь в мире, становится на тон темнее, жестче, горько безразличным.

Боже Всемогущий, я не хотела пережить это снова!

У нас было время, и мы разговаривали, Фестина и я, обсуждали истины и банальности, сегодняшнее положение вещей, прошлое отчаяние, где мы были и кем мы были тогда.

Как ощущается связующий кристалл в твоем мозгу.

Как ощущается, когда у тебя на лице пламенеет алое родимое пятно. Когда только из-за этого тебя считают «расходным материалом». Разведчики называли себя именно так, РМ. И кличем их единения, если можно это так назвать, было то, что они говорили, когда один из них умирал: «Вот что значит расходный материал!»

Фестина рассказала мне, как однажды убила своего лучшего друга. А я показала ей свои родинки-шрамы. И свой скальпель. Который мне вернули, в отличие от всего остального, что было у меня с собой. В больницах они знают, как дезинфицировать скальпель, особенно в качестве одолжения женщине, любовно хранящей такую память о своем святом врачевателе-отце.

Фестина хотела прикоснуться к моим шрамам. Я ей позволила. А она позволила мне прикоснуться к ее щеке, которая была такой нежной «а ощупь…

Но в основном мы только разговаривали. Доктора и медсестры были рядом, за дверью.

Я не понимала принципа хвоста-червя-сперматозоида. Фестина объяснила мне то, что знала сама.

— Это пространство-время вне пространства-времени. Отдельная карманная вселенная, способная путешествовать по настоящей вселенной быстрее света без релятивистского или инерционного эффекта. И не проси меня растолковать тебе про граничные эффекты, потому что все это одна лицемерная болтовня про то, чего мы не понимаем. Четыреста лет прошло с тех пор, как Лига Наций открыла нам дорогу к звездам, а мы и посейчас ничего толком о них не знаем. Кстати… — Она бросила на меня пытливый взгляд. — Что ты чувствовала, когда твоя рука была на одном конце, а кисть на другом?

— Да почти ничего. Вот только мои пальцы находились на другом конце комнаты.

Фестина удивленно помотала головой.

— В инструкциях Адмиралтейства говорится о том, что если ты начал внедряться во вселенную хвоста, то ты должен войти в нее целиком, прежде чем попытаешься оттуда выйти. Болтаться между вселенными больше доли секунды нельзя. Есть там некий принцип исключения, что, по-видимому, имеет столько же смысла, сколько и граничный эффект, учитывая твои утренние деяния.

— Это не мои деяния, — сказала я. — Это все павлиний хвост. Я практически уверена, что он разумен сам по себе, что, видимо, означает заключенную в нем вселенную. Это сознательная сущность. Она м-м-м…

Я вовремя остановилась, не сказав, что она говорила со мной. Фестина и без того смотрела на меня с сомнением.

— Хорошие получаются сказки про разумные вселенные, — сказала она. — Есть традиция, уходящая корнями в глубь веков, рассказывать такие сказки: разумные звезды, разумные планеты, разумные галактики… но это все чушь, годная для одних фантастов. Опасно верить выдумкам, Фэй. Глупая доверчивость приводит к смерти.