Устал рождаться и умирать - Мо Янь

Если бы всех свиней на свиноферме можно было обработать, как меня, из каждой получилось бы красочное произведение искусства. Но оказалось, что хлопот с ними не оберёшься. Даже помыть их в солёной воде было нереально. А совещание уже на носу. Пришлось Цзиньлуну менять планы. Он придумал простую, но эффектную раскраску наподобие грима театральных актёров и поручил нанести её двадцати смекалистым и ловким юношам и девушкам. Вручил каждому ведро краски, пару кистей, инструкцию и велел не терять времени, пока свиньи не протрезвели. Белых свиней нужно было красить красной краской, чёрных — белой, а остальных — жёлтой. Поначалу молодёжь ещё следовала образцам, но, покрасив несколько голов, стала выполнять работу кое-как. Небеса поздней осени прозрачны, воздух свеж, а в загонах стоит зловоние, хоть беги. У кого будет рабочий настрой в такой обстановке. Девушки с самого начала взялись за дело, засучив рукава, морщились, но безобразий не допускали. Юноши вели себя по-другому. Они орудовали кисточками как попало, и в результате тела многих белых свиней оказались заляпаны красной краской, будто их подкосила автоматная очередь. Чёрные со своим белым гримом смотрелись как отъявленные мошенники и лукавые сановники. В ряды «художников» затесался и паршивец Мо Янь. На мордах четырёх чёрных свиней, похожих на мастерок каменщика, он намалевал белой краской очки с широкой оправой, а четырём свиноматкам вымазал красной краской ноги.

Наконец оперативное совещание «Больше свиней стране» открылось. Мой трюк с залезанием на дерево всё равно раскрыт, и церемониться я уже не стал. Чтобы во время совещания свиньи вели себя смирно и произвели на участников благоприятное впечатление, пропорцию концентратов в корме увеличили вдвое, вдвое повысилось и содержание вина. Так что к началу совещания всё поголовье было пьяным в стельку. Над свинофермой висел густой дух алкоголя. Цзиньлун на голубом глазу объяснял, что так пахнет успешно опробованный ферментированный корм, в котором концентратов немного, а питательная ценность высока. Свиньи при такой кормёжке не кричат и не скандалят, не бегают и не прыгают, знай себе спят да вес нагуливают. Уже в течение ряда лет ключевым вопросом, влияющим на поголовье свиней, оставалось недостаточное питание. Введение ферментированного корма в основном решает эту проблему и открывает дорогу активному развитию свиноводства в народных коммунах.

Стоя на возвышении, Цзиньлун излагал уверенно и основательно:

— Уважаемые руководители, товарищи! Мы можем официально заявить, что разработанный нами ферментированный корм не имеет равных в мире. Мы готовим его из древесной листвы, сена и соломы зерновых, то есть, по сути дела, обращаем всё это в превосходную свинину, поставляем питание народным массам, роем могилу империалистам, ревизионистам и контрреволюционерам…

Я лежал, развалившись на ветках абрикоса, брюхо обдувал ветерок. На голову опустилась стайка отчаянных воробьёв, твёрдыми клювиками они склёвывали остатки корма, которые — я ем жадно, большими кусками — остаются на морде до самых ушей. Когда их клювики дотрагивались до ушей, которые насыщены кровеносными сосудами и нервными окончаниями, а поэтому очень чувствительны, я ощущал, как уши немели и даже побаливали, как при иглотерапии. Так приятно, такая охватывает сонливость, веки просто слипаются… Знаю, паршивец Цзиньлун надеется, что я забудусь сладким сном здесь, на дереве. Этот и дохлую свинью заговорит: язык у него подвешен, стоит заснуть — такую белиберду понесёт, только держись. Но я спать и не думаю. За всю долгую историю человечества подобное торжественное собрание, посвящённое свиньям, проводится, наверное, впервые, и трудно сказать, будет ли ещё такое. Если просплю это событие, жалеть буду три тысячи лет. Живу я в своё удовольствие, посплю ещё, коли захочется, но сейчас спать нельзя. Я пошевелил ушами, громко похлопал ими по щекам, чтобы все поняли — уши у меня стандартные свинячьи, не то что у этих имэншаньских, стоят торчком, как у собак. Сейчас, конечно, в городах полно собак, уши у которых тоже свисают, как изношенные носки. Нынче людям делать нечего, вот и скрещивают многих не имеющих отношения друг к другу животных, получая ни на что не похожие гибриды. Открытое кощунство какое-то, за него ждёт Божья кара. Похлопав ушами, я прогнал воробьёв, сорвал с дерева красный, как кровь, листок, засунул в рот и принялся жевать. Горький и терпкий вкус выполнял роль табака. Сонливость исчезла, и я со своей командной высоты, навострив уши и широко раскрыв глаза, стал наблюдать за всем происходящим на совещании, воспринимая все звуки и записывая всё в голове почище лучших сегодняшних устройств. Эти устройства могут записывать лишь звуки и изображения, а я ещё запоминаю запахи, а также свои умонастроения и ощущения.

Только не надо спорить со мной. Дочка Пан Ху настолько вскружила тебе голову, что в теперешние пятьдесят с лишком взгляд у тебя уже безжизненный, реакция заторможенная — очевидные признаки старческого слабоумия. Так что не нужно упорствовать в своём мнении и вести со мной бессмысленные препирательства. Могу с полной ответственностью сказать, что во время проведения оперативного совещания по свиноводству в деревне Симэньтунь электричества не было. Да, как ты и говоришь, в то время в поле перед деревней действительно врывали в землю бетонные столбы линии электропередач, но это была высоковольтная линия для госхоза. А госхоз в то время подчинялся цзинаньскому военному округу, это был отдельный батальон по производству и строительству в составе пехотного полка. Начальство батальона состояло на действительной военной службе, а остальные — «грамотная молодёжь»,[164] направленная в деревню из Циндао и Цзинани.[165] Такая организация, конечно, нуждалась в электричестве, а у нас в Симэньтунь его провели лишь через десять лет. То есть во время оперативного совещания к вечеру вся деревня кроме свинофермы погружалась во тьму.

Да, как я уже говорил, у меня в загоне установили стоваттную лампочку, и я научился включать и выключать её. Но электричество вырабатывалось у нас же на свиноферме. В то время это называлось «собственное электричество». Получали его с помощью двенадцатисильной дизельной установки: она приводила в действие генератор, который и вырабатывал ток. Это была придумка Цзиньлуна. Не верите, спросите Мо Яня. Ему тогда взбрела в голову нелепая фантазия, и он совершил пакость, благодаря которой прославился. Но об этом чуть позже.

Огромные громкоговорители на столбах по обеим сторонам сцены усиливали речь Цзиньлуна по меньшей мере раз в пятьсот. Думаю, во всём Гаоми было слышно, как пускает пыль в глаза этот паршивец. В глубине сцены установили президиум из шести столов, их принесли из начальной школы и покрыли красной материей. За ним на шести табуретках — тоже из школы — восседали в своих синих и серых френчах кадровые работники из уезда и члены правления коммуны. Пятым слева в застиранной добела форме расположился недавно уволившийся из армии политработник, его назначили начальником производственного отдела уездного ревкома. Первым справа сидел секретарь партячейки большой производственной бригады Хун Тайюэ, свежевыбритый и постриженный, в серой армейского типа шапке, под которой он скрывал свою плешь. Раскрасневшееся лицо сияло как фонарь из промасленной бумаги в тёмную ночь. Думаю, он мечтал продвинуться по карьерной лестнице по примеру дачжайца Чэнь Юнгуя.[166] Если Госсовет создаст штаб по руководству кампанией «Больше свиней стране», кто знает, может, его назначат одним из заместителей. Среди этих руководящих работников были и толстые, и тощие; их лица, обращённые на восток, к красному солнцу, отливали красным, глаза щурились. Один смуглый толстяк был в солнцезащитных очках — редкость по тем временам. С торчащей изо рта сигаретой он смахивал на главаря банды. Цзиньлун держал речь, сидя за столом, тоже покрытым красной тканью, в передней части сцены. На столе перед ним стоял обёрнутый красным шёлком микрофон — в то время пугающе высокотехнологичная штуковина. Любопытный от рождения Мо Янь уже улучил момент и, пробравшись на сцену, проверил, как он работает, гавкнув в него пару раз. Гавканье прогремело через громкоговорители, раскатившись по абрикосовому саду и дальше по бескрайним просторам, и от такого эффекта народ пришёл в полный восторг. Паршивец Мо Янь описал это в одной из своих заметок. Всё это я к тому, что во время проведения оперативного совещания ток для громкоговорителей и микрофона поступал не с государственной линии высокого напряжения, а с генератора на дизеле нашей свинофермы. Дизель с генератором соединял пятиметровый, в двадцать сантиметров шириной кольцеобразный резиновый ремень. Работающий дизель приводил в движение генератор, и таким образом непрерывно вырабатывалось электричество. Ну просто чудо из чудес. Дивились не только умственно отсталые деревенские. Даже я, недюжинного ума хряк, был не в состоянии понять этого. Да-да, невидимый электрический ток, что это вообще такое? Как он появляется и куда девается? Дрова вот сгорают, но остаются угли; еда переваривается, но остаётся навоз. А электричество? Оно во что превращается? Тут вспомнилось, как Цзиньлун устанавливал эту технику в домиках из красного кирпича рядом с большущим абрикосом в юго-восточном углу фермы. Он работал не покладая рук весь день, продолжил работу и ночью при свете фонаря. Всё это было настолько непостижимо, что привлекло немало любопытствующих из деревенских. Там были почти все, о ком я упоминал ранее; этот противный дьяволёнок Мо Янь всегда протискивался впереди всех. Если бы он только смотрел — так ещё и болтал языком без умолку, надоев Цзиньлуну до чёртиков. Хуан Тун неоднократно выволакивал его за ухо на улицу, но не проходило и получаса, как он вновь пробирался вперёд и тянулся головёнкой, чуть не закапывая слюной измазанные в масле руки Цзиньлуна.