Устал рождаться и умирать - Мо Янь

С этим номером школьники нашей деревни участвовали в смотре искусств всего уезда и получили приз за лучшее выступление; наши «поросятки» были на приёме у самого высокого руководителя района Чанвэй[170] секретаря Лу. Фотографию, на которой он обнимает Красавицу Свинку, напечатали в уездной газете. Это история, а историю переиначивать, как в голову взбредёт, нельзя. Маленькая свинка прошлась по сцене на руках, хлопая высоко задранными ножками в красных туфельках. Все аплодировали от души, радостное возбуждение царило и на сцене, и среди зрителей…

После успешного завершения представления все пошли на экскурсию по ферме. Дети своё исполнили, теперь моя очередь представлять. Справедливости ради отмечу, что с тех пор, как я переродился свиньёй, Цзиньлун относился ко мне неплохо, и хотя многие годы нас не связывали особые отношения отца и сына, мне всё же хотелось показать себя, чтобы и начальство осталось довольным, и он в их глазах вырос.

Я немного размялся, но голова кружилась, перед глазами всё плыло как в тумане и в ушах звенело. Только через десять с лишним лет, когда я собрал своих приятелей-собак со всего уезда — кобелей и сук — на party[171] полюбоваться полной луной на площади Тяньхуа, и мы пили сычуаньскую «улянъе»,[172] «маотай» из Гуйчжоу, французский коньяк, английский виски, до меня вдруг дошло, почему я так плохо чувствовал себя, когда проводилось оперативное совещание «Больше свиней стране». Дело не в том, что я пить не горазд: просто эта водка из батата такая дрянь — страшное дело! Ну и следует признать, хотя и тогда проявлений безнравственности было немало, но до того, чтобы травить людей, разбавляя промышленный алкоголь самогонкой, ещё не доходило. Как заключила позже, когда я переродился собакой, моя приятельница, многоопытная и знающая чёрная немецкая овчарка, охранявшая ворота в гостевой дом городского правительства: в пятидесятые годы люди были достаточно чисты, в шестидесятые — абсолютно фанатичны, в семидесятые — довольно малодушны, в восьмидесятые прислушивались к речам, пытаясь понять, что за этим стоит, а в девяностые стали крайне злобными и порочными. Уж простите, что всё время забегаю вперёд, — это любимый приёмчик негодника Мо Яня, вот я по неосторожности и попал под его влияние.

Понимая, что совершил серьёзную ошибку, Мо Янь продолжал стоять в генераторной, ожидая наказания от Цзиньлуна. Туда вернулся проснувшийся Цзяо Эр, которому было поручено присматривать за ней, и, завидев Мо Яня, обрушился на него с руганью:

— Чего стоишь здесь, сукин ты сын? Ещё какую пакость задумал?

— Мне брат Цзиньлун велел стоять здесь! — с сознанием своей правоты уверенно отвечал тот.

— Скажите пожалуйста, «брат Цзиньлун»! Да он штуковины, что у меня в мотне, не стоит! — надменно заявил Цзяо Эр.

— Хорошо, так и передам, — сказал Мо Янь и двинулся было прочь.

— А ну стой! — Цзяо Эр схватил его за воротник и потянул назад. При этом отлетели последние три пуговицы с рваной куртки Мо Яня и обнажился его похожий на глиняный кувшин живот. — Только посмей, душу выну! — И потряс кулаком у него под носом.

— Вот если только убьёшь, а так рот не заткнёшь! — не смутился Мо Янь.

Ну их, этих Цзяо Эра с Мо Янем, самые дрянные людишки в деревне, пусть себе препираются в генераторной. Тут вон огромная толпа экскурсантов во главе с Цзиньлуном уже подошла к моему загону. Объяснять ему особенно ничего не пришлось, все тут же развеселились. Валяющихся на земле свиней они видели, но чтобы свинья забиралась на дерево — такого видеть не приходилось. Красные иероглифы лозунгов на стене — да, обычное дело, но на брюхе свиньи — дело невиданное. И уездные ганьбу и кадровые работники коммун — все просто давились от смеха, а им сзади дурацки подхихикивали функционеры большой производственной бригады. Уставившись на меня, ответственный товарищ из производственного отдела, тот, что в старой армейской форме, поинтересовался:

— Это он сам на дерево забрался?

— Сам, — подтвердил Цзиньлун.

— А можно посмотреть, как он это делает? Пусть сначала спустится, а потом залезет.

— Это не так-то просто, но я постараюсь, — замялся Цзиньлун. — У этого хряка незаурядный интеллект и ноги сильные. Но может и заупрямиться, характерец ещё тот, обычно любит всё делать по-своему, не любит, когда им командуют.

Он легонько похлопал меня веточкой по голове и добродушно проговорил, словно договариваясь о сотрудничестве:

— Просыпайся, Шестнадцатый, хорош дрыхнуть, спускайся да облегчись!

Понятно, хочет продемонстрировать начальству, как я залезаю на дерево. Но предлагать спуститься, чтобы облегчиться, — откровенная ложь, от которой на душе стало невесело. Я, конечно, понимаю, Цзиньлун сказал это не просто так. Его ожидания я не обману, но и пресмыкаться не стану. Чтобы я выполнял всё, что он ни прикажет, — дудки. Этак я буду уже не хряк с норовом, а болонка, что кувыркается по земле, чтобы выслужиться перед хозяином. Я пошлёпал губами, широко зевнул, закатил глаза и потянулся. В толпе раздался смех, и кто-то сказал:

— Э-э, разве это свинья? Ну совсем как человек, всё умеет!

Эти болваны думают, я не понимаю, о чём они говорят? Чтобы вы знали: я понимаю, как говорят в Гаоми, в Имэншани и в Циндао, я даже нескольким фразам по-испански научился у одного деятеля из циндаоской «образованной молодёжи», который спал и видел, как бы уехать учиться за границу! Я громко хрюкнул им что-то по-испански — так эти тупицы аж вздрогнули, а потом покатились со смеху. Смейтесь, смейтесь, хоть ноги протяните от смеха, народу зерна больше достанется. Хотите, чтобы я спустился и облегчился? Так для этого и слезать не надо, высоко вставай, далеко поливай. И чтобы вызвать нездоровый интерес, я изменил своей доброй здоровой привычке, уютно устроился на дереве и ну поливать то много, то не очень, то сильной струёй, то тоненькой. А эти дураки знай себе хохочут.

— Чего смеётесь? — зыркнул я на них. — А ну посерьёзнее! Я ведь снаряд для обстрела реакционного оплота империалистов, ревизионистов и контрреволюционеров. А в наставлении сказано: «Если снаряд мокрый, порох может отсыреть». А вам всё хиханьки да хаханьки!

Эти придурки, должно быть, поняли: смешки то вспыхивали, то прекращались. По-другому вёл себя и высокий начальник в старой армейской форме. На его постоянно солидном лице то и дело вспыхивала усмешка, словно рассыпались тонким слоем золотистые отруби.

— Вот это свинья, я понимаю! — воскликнул он, ткнув в меня пальцем. — Хоть золотую медаль давай!

Меня всегда мало интересовали слава и выгода, но лесть из уст высокого начальства вскружила голову. Захотелось научиться ходить на руках, как выступавшая на сцене Красавица Свинка. На качающемся дереве исполнить такое непросто, но, если получится, будет просто фурор. Я укрепился передними ногами на сплетении ветвей, поднял зад, а голову просунул вниз меж ветвей. Но силёнок не хватило, съел утром слишком много, и брюхо тянуло вниз. Я надавил на ветку, она подалась, заколебалась, и, опираясь на неё, я всё же выполнил это сложное упражнение. Отлично, получилось, вот она земля, внизу! Вся тяжесть тела переместилась на передние ноги, кровь прилила к голове. Заболели глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Держись, держись, десять секунд — и, считай, победа. Послышались аплодисменты, и я понял, что добился успеха. К несчастью, левая нога соскользнула, равновесие потеряно, в глазах потемнело, и я почувствовал, как голова с глухим стуком ударилась о что-то твёрдое. Бац! — и я потерял сознание.

Мать-перемать, всё из-за этого паршивого вина!

ГЛАВА 26

Дяо Сяосань из зависти разбирает загон. Хитроумный план Цзиньлуна позволяет пережить суровую зиму

Зима тысяча девятьсот семьдесят второго года стала для свиней фермы настоящим испытанием. После оперативного совещания по свиноводству уезд выделил большой производственной бригаде премию в размере двадцать тысяч цзиней фуражного зерна. Но это осталось лишь цифрами на бумаге. В конце концов под нажимом ревкома коммуны эту поставку поручили заведующему зерновым складом коммуны по фамилии Цзинь.[173] Он обожал крысиное мясо, и его прозвали Золотая Крыса. Эта «крыса» и подсунула нам на ферму пролежавшие много лет по углам остатки плесневелой смеси батата и гаоляна, да ещё далеко не в полном объёме. В этот заплесневелый корм было подмешано ещё не меньше тонны крысиного дерьма, отчего над свинофермой всю зиму висело целое облако необычайно сильной вони. Да, до и после оперативного совещания по свиноводству мы вкусно ели и пили и какое-то время жили как загнивающие помещики и капиталисты. Но теперь, всего через месяц после его завершения, зерновой склад большой производственной бригады оказался в бедственном положении, становилось всё холоднее, и романтичный белый снег, похоже, нёс с собой пробирающие до костей морозы. Предстояло жить в голоде и холоде.