Русалья неделя - Воздвиженская Елена

Глядя на бабку, они поджали хвосты и запричитали:

– Не сердись, хозяйка, мы не виноваты!

– Ещё чего? – нахмурилась бабка Микулиха, – Где симтарин-трава?

Черти взвыли от страха:

– Это он, он виноват. Мы уже было сорвали траву-то, а он как встанет, как ухнет, как махнёт ручищей, да наподдал нам. Неча, говорит, шастать тут, окаянные! Ухватил нас за хвосты да ка-а-ак бросит. Чуть дух не вышиб. Насилу мы ноги унесли.

– Кто он-то?

– Дак известно кто – Сам!

И черти подняли вверх палец.

– Вон что, – хмыкнула бабка, – Лесовик, значит, вас поймал. Да как же вы так неосторожно-то?

– Мы не виноваты, мы тихохонько, да там Лешачиха лешачат своих вывела на прогулку под луной, они-то нас и приметили. Заверещали. А после уж и Сам появился.

– Эх, олухи! – плюнула бабка Микулиха.

И, замахнувшись на помощников, крикнула:

– Чтоб вас! Ничего поручить нельзя, бестолочи!

Черти с воем полезли на печь и, задёрнув цветастую занавеску, притихли там.

А ведьма, обернувшись к Василинке, произнесла:

– Что ж, девка, самой тебе придётся в лес идти, видать. Да оно так даже лучше будет-то, надёжней. Трава силу будет иметь в два раза больше, коль ты своей рукой её возьмёшь.

– Как же я? – испугалась Василинка, – А может вместе?

– Нельзя мне туда сейчас, – ответила ведьма, – С прошлого четвергу мы повздорили с Самим-то. Обождать надо малость, пущай отойдёт. А ты не бойся, я тебя научу, как быть.

Василинка сидела на лавке, и глядела, как большой чёрный кот прилизывает свою взъерошенную шёрстку, сердито поглядывая на колыхающуюся занавеску, за которой прятались на печи черти.

– Так что же, – спросила наконец Василинка у ведьмы, – Я пойду, а с утра и схожу в лес-то, за симтарин-травой?

– Да ты что, девка? – подскочила бабка Микулиха на месте, – Нельзя до завтра ждать, до полуночи уже всего ничего осталось. Эти олухи только время зря оттянули!

И бабка погрозила кулаком на печь. Чуть приоткрытая штора тут же запахнулась, и с печи донеслось жалобное поскуливание

.

– Но да ничего, – улыбнулась ведьма, – Знаю я одно средство, как время продлить. Уж в этом-то я разбираюсь. Слушай меня, девка – ровно на два часа задержу я полночь. А ты за то время, не мешкай, гляди, найди симтарин-траву, и возвращайся.

– Как же я найду её? – ответила Василинка, – Коль и в глаза её не видывала, да я и днём-то, чай, не найду её в лесу!

– Не переживай, есть способ. Как в лес войдёшь, так иди тихо, слушай. Тишина будет кругом, только филин ухать станет, да мыши в траве шуршать. А как услышишь ты пение «светла-светла полночь, красны-красны листья, ой да земля сыра» так и беги туда, это симтарин-трава поёт. А лепестки-то у ей, те, что багряные, светятся в темноте, не ошибёшься. Да только гляди, ежели кто станет звать, да кликать «Ау, ау», не отзывайся. То Аука по лесу бродит, одиноких путников ищет, чтобы в чащу заманить. А теперь ступай.

Вышла Василинка из ведьминой хаты. А кругом тихо так, только звёзды на небе блистают, глядят на Василинку, словно головками своими светлыми качают да говорят:

– Ох, Василинка, Василинка, попалась ты в ведьмины лапы.

Берёзка, что у хаты росла зашелестела ветвями:

– Вернись, девка, не ходи, куда ты? Куда?

Ворона, что спала на яблоне у крыльца, проснулась, заворчала, запророчила:

– Быть беде. Быть беде.

Страшно стало Василинке, как представила она, что в тёмный лес нужно одной идти, да вспомнились ей тут чёрные очи Пахома, да Маринка противная, и тряхнула она косами, взглянула упрямо и, хлопнув калиткой, побежала к лесу, что за селом притаился.

***

Снова пробежала Василинка через всё село. И кругом такая тишина была, что жутко стало ей, и вправду остановила бабка Микулиха время. Ни звука кругом. Собаки не лают. Молодёжь не гуляют, песен не поют. Вот уже добежала она до озера. Глядь, а там на берегу мавки сидят, да венки себе плетут из кувшинок белых. Лунный свет сквозь русалок проходит, словно из тумана зыбкого они сотканы. Испугалась Василинка, спряталась за высокий камыш, да потихоньку и пробежала мимо. Никто её не приметил.

Вот и лес перед ней. Остановилась Василинка отдышаться, дух перевела, да пошла по тропке. Идёт и слушает, не запоёт ли где симтарин-трава. Вот и тропка уж мало-помалу теряться стала, далёко в лес зашла Василинка, куда бабы их по ягоды не ходят, страшно тут, жутко, а симтарин-травы не видать и не слыхать. Вдруг видит она, меж деревьев словно красный огонёк заблестел.

– Поди то симтарин-трава? – думает Василинка, – Ничего не сказала бабка, а ну как она не всё время поёт? Пойду-ка гляну.

Принялась девушка через дерево поваленное перебираться, уже перебралась почти, а коряга вдруг как зашевелится, заворочается да закряхтит. Перепугалась Василинка, спрыгнуть хотела, а ветки сухие ухватили её за подол, ноги обвили, никак не уйти.

Заплакала Василинка со страху, закричала, и видит, на стволе глаза жёлтые раскрылись, рот растянулся в зевке, а после заговорила коряга скрипучим голосом.

– Кто тут по лесу шатается? Кто мне спать не даёт?

– Это я, Василинка, – еле вымолвила девушка.

– Почто сюда пришла, в самую чащу?

– Трава мне нужна особая, что поёт да красным светится в темноте. Я возьму и уйду, никому мешать не стану, отпустите меня.

– А на кой тебе та трава? Её для добрых дел не берут. Али ворожить вздумала?

– Надо мне, – замялась Василинка.

– Ну коли так, дак со мной останешься, – проскрипела коряга.

И тут же сухие тонкие ветви зашелестели со всех сторон, поползли по Василинке, и принялись окутывать её в кокон.

– Ай нет, нет, – закричала Василинка, – Всё скажу! Замуж я хочу. А бабка Микулиха помочь обещалась. Велела симтарин-траву принести.

Ослабли ветки, заворчала коряга:

– Нешто своей-то головы нет у тебя, девка? Что же ты в дело страшное впуталась?

Послышался долгий вздох. А после почувствовала Василинка, как поползли обратно ветки, отпустили её, и спрыгнула она на землю.

– Ступай, – ответила коряга и, широко зевнув, закончила, – Ты уже сама себя наказала.

Бросилась Василинка со всех ног туда, где меж деревьев мелькал красный огонёк, и выбежала на поляну. А там диво-дивное – ребятишки малые бегают, резвятся, катают по траве красненький шарик, он-то и светится. Сникла Василинка, не симтарин-трава то горела. Да тут же и опомнилась, спохватилась – что за ребята могут ночью в чаще играться? Похолодела вся, вспомнила, как черти про Лешачиху сказывали, да про деток её.

А ребятишки уж её заметили, подбежали к ней, да один неловко как-то побежал, об корень запнулся, упал, заревел, за ногу схватился. Подскочила к нему Василинка, взыграла в ней женская жалость, кто бы ни были они, а живое существо.

– Показывай, – говорит, – Что там у тебя?

– Вот, – отвечает малой.

Видит Василинка, а у него кровь бежит по ножишке-то, да кровь непростая, синего цвета она! Шарик-то у ребят ярко светит, так, что всё видать, как днём.

– Не реви, – говорит Василинка ребятёнку, – Всё заживёт, давай ножку мне.

Оторвала она у себя от подола узенькую полоску да перемотала рану. После по головке погладила мальчонку, спрашивает:

– Вы кто ж будете такие? Что тут ночью делаете?

– Мы-то живём тут, – затараторила ребятня, – Маменька по делам ушла, а тятя заснул, мы и играем одни.

– Да вы чьи же будете?

– Мои будут! А ну прочь от них! – раздался вдруг позади Василинки громоподобный голос, такой, что показалось Василинке, будто нырнула она под воду, и уши у неё заложило, в глазах вмиг потемнело. Ухватил её кто-то крепкой рукой, да развернул. Зажмурила Василинка глаза, лишь бы не видеть того, кто так говорить умеет, а ребятишки окружили девушку, на подоле повисли, заверещали: