Охотники за каучуком - Луи Буссенар

Кроме того, пароходик, обычно перевозивший лишь мирных жвачных, в этот раз имел на борту полдюжины пассажиров, и весьма неожиданных в здешних местах, а именно — театральную труппу.

Артисты, мягко говоря, посредственные, успев одарить чарующими звуками современной оперетты разношерстную публику Рио-де-Жанейро, Виктории, Порто-Сегуро, Баии, Пернамбуку и Пары, собирались, до возвращения во Францию, совершить турне по Кайенне, Суринаму, Демераре и французской части Антильских островов.

Да уж, не скажешь, что жизнь артистов лирического жанра, далеких от догм национализма, — сплошной праздник. В чем и убедились лишний раз бедняги, которых их несчастная звезда привела на борт «Симона Боливара».

Все шестеро — трое мужчин и три женщины — оказались замурованными в закутке, горделиво называемом салоном, мерзком, тесном и грязном. Безжалостно встряхиваемые на жестких частых ухабах океана, мучимые морской болезнью, привалившись к чемоданам или беспомощно растянувшись в шезлонгах, несчастные задыхались от смрада палубы. Они не могли даже подняться по лестнице — ее завалили бесчисленными коробками, превратив тем самым корабль в стойло, а вернее, в клоаку[126]. Можете представить, с каким нетерпением ждали бедные служители Мельпомены ближайшей стоянки!

К счастью, на борту оказался седьмой пассажир, более привычный к путешествиям такого рода. Он устроился на корме, ближе к штурвалу, и время от времени приходил на помощь артистам — то фруктов им принесет, то несколько глотков воды, смешанной с водкой, то кусочек-другой маниоки. Так что в конце концов этот доброхот умудрился сделать существование артистов чуть более терпимым. И все же, надо признать, они оказались в кошмарной ситуации, а экипаж вел себя так, словно пассажиров на судне просто не было.

Матросы шныряли по заваленной навозом палубе с беззаботностью, составляющей основу характера чернокожего, хлебали водку, если только удавалось найти, брели куда-то, качаясь из стороны в сторону, и, не обращая никакого внимания на стократно повторенную команду, валились на палубу и тут же засыпали, а проспавшись, снова пили, пели и даже находили место, чтоб проделать замысловатые антре[127].

Капитан и сам без устали тянул джин. Только двое из всей команды были трезвы: штурвальный и механик.

Тем не менее «Симон Боливар» шел себе потихонечку вдоль берега, обрамленного тусклой зеленью невысоких резофор.

А как же ночью, бросать якорь где придется? Такая предосторожность была бы вполне оправданна, в темноте плавать вдоль побережья практически невозможно. Контур низких плоских берегов так менялся сильными приливными течениями, что лоцман иной раз на обратном пути не узнавал фарватер[128], поскольку вода уносила все его метки, береговые ориентиры, как говорят моряки, слизывала целые куски континента, заполняла впадины и перемещала тинные отмели.

Эти отмели были не опасны для корпуса корабля, но садились на них очень часто.

«Симон Боливар» обогнул мыс, который старые географы называли Северным, и пошел по каналу Марака, отделявшему континент от острова того же названия[129].

На ночь пароход бросил якорь против болот, тянувшихся от прибрежных резофор до большого озера Коросол, или Да-Жак, описанного господином Кудро, а на великолепной карте Гвианы Анри Маже обозначенного пунктиром.

Хотя дозорных оставлено не было, а все матросы, как по приказу, напились и храпели, один негр, не такой пьяный или еще не сморенный сном, заметил-таки по борту огни, образовывавшие треугольник.

Охваченный неведомым доселе служебным рвением, он взял на себя труд доложить об этом капитану. Тот, развалившись в гамаке, перемежал стаканчиками джина одну сигарету за другой.

Три огня, зажженных явно с определенной целью, должны были что-то означать. Пьянчужка грубо выругался, пошатываясь, встал на ноги и навел на костры бинокль.

— Чтоб мне отравиться джином, если в этом канале опять не изменился фарватер! Ну точно, три огня означают, что нужно ждать лоцмана. Чума меня забери! Дорогому соратнику Диого просто цены нет. Обо всем позаботился! Три шкуры спустит со своих, чтоб угодить своему чудесному другу Амброзио. Ладно! Тогда продолжим беседу с этой уважаемой бутылкой.

Капитан правильно угадал и значение сигнала, и того, кто сигнал посылал. Едва утренние лучи начали проникать сквозь тяжелый туман болота, как показался jangada — несравненный плот, изобретение амазонских перевозчиков, который легко справлялся с жуткими местными течениями, даже с проророкой. На нем сидело трое негров.

Капитан окликнул плывших, когда они были уже в полукабельтове[130] от парохода.

— Эй там, на плоту!

И услышал в ответ знакомый голос:

— Эй, на пароходе!

— Ого! Да это ты, Эстевао… Причаливай, сынок… причаливай помаленьку.

— Вот и я, собственной персоной, капитан Амброзио. Добрый день.

— Здравствуй, сынок. Каким попутным ветром тебя занесло?

— Диого послал, чтоб…

— Ясно! Но учти, на борту посторонние.

— Ах вот как!

— Лови-ка причальный конец да закрепи его!

— Есть, капитан. — Чернокожий проделал то, что требовалось, с ловкостью акробата.

Плот тут же повернулся фордевинд[131], а капитан, бросив двум чернокожим гребцам полную бутылку, которую они ловко поймали на лету, увлек прибывшего на корму.

— Так что там новенького, Эстевао?

— Пить хочу, капитан Амброзио…

— Известное дело, уж это не новость. Ладно, пей и быстро рассказывай.

— Так вот, — начал негр, жадно выхлебав большую миску тростниковой водки, — в этот проклятый канал нанесло прорву тины.

— Дьявол тебя побери! И это все?

— Остальное узнаете от сеньора Диого.

— Значит, мы с ним увидимся в Мапе?

— Может быть, больше мне ничего не известно. Я послан только провести вас.

— Скажи-ка, дружочек, ты сам-то хорошо знаешь фарватер? Смотри мне, без глупостей… У меня на борту ценности, пассажиры… и не какие-нибудь, а французы.

— Буду стараться.

— Не сомневаюсь, сынок. Я неплохо заплачу и напою от души.

— С вами работать всегда одно удовольствие. Но хватит болтать. Начинается прилив, давайте я встану на мостик. Надо смотреть в оба.

— Ого! Даже не хочешь промыть глаза еще одним глотком?

— Спасибо, капитан. Сначала пройдем канал.

— Черт побери! — пробормотал под нос господин Амброзио. — Должно быть, дела действительно плохи, если этот чудак оставляет на потом чашку. В конце концов, ремесло он знает, на него можно положиться. Ну а я пока что все-таки выпью!