Охотники за каучуком - Луи Буссенар

Господин Луш, изумленный таким странным милосердием, принял из рук одного из негров оружие и наклонился, чтоб разрезать веревку.

— Ну ты и везунчик, сухим из воды вышел, — шепнул он верзиле и взялся за путы, стягивавшие его кисти.

— Эй, что ты делаешь? — воскликнул Диого.

— Как что? Отвязываю.

— Я не это имел в виду.

— А что же тогда?

— Какой-то ты сегодня непонятливый. Приказываю оставить в целости и сохранности эти чудесные пеньковые веревки.

— Но тогда придется…

— Придется что?

— От… отрубить руки!..

— Для начала одну. Другого пути я тоже не вижу.

— Не могу, господин… Вы что, издеваетесь?.. Так изуродовать товарища!

— У тебя на раздумье ровно столько, сколько нужно, чтоб произнести: «Да». Если откажешься, я велю обмазать тебя медом и выставить на солнце на радость мухам.

— Значит, придется. Только мне не хватает храбрости.

— Пошевеливайся, мерзавец! Сразу видно, на каторгу ты попал не за такие дела.

Господин Луш, скрюченный от побоев, перехватил саблю поудобней и сделал шаг к Геркулесу. Тот заорал, как скотина, которую готовят на убой.

— Ах ты, бедолага, — пробормотал Луш, весь дрожа. — Ну что я могу поделать? Приходится подчиняться. Ведь на каторге никто на палача не обижался. Ты приговорен… Я не сделаю, так другой сумеет, а мне отказ будет стоить жизни.

— Я жду! — прикрикнул Диого.

Господин Луш с трудом нагнулся, обхватил огромную руку и принялся пилить ее тупым мачете.

Вопли жертвы могли свести с ума. Некоторые отворачивались, не в силах вынести кошмарное зрелище.

Но Диого оскаливался, словно тигр, почуявший кровь, глаза его заблестели. Он не сводил свирепого леденящего взгляда с толпы, пресекая малейшие признаки сочувствия.

Наконец господину Лушу удалось отнять руку у локтя.

— Молодец, старина! Поработал на славу. — Негр был доволен. — Твоя очередь, Красный! Бери саблю и произведи ампутацию ноги.

— Слушаюсь, господин, — решительно ответил негодяй. — Уж я не буду кочевряжиться. Своя шкура дороже. Ну-ка, хоп!.. Раз и два… Вот и все! Продолжать? — спросил он, удивительно ловко отрубив ногу.

— Нет. Давай ты, Кривой… Каждый должен приложиться… Смотри-ка! Эта деревенщина вроде без сознания. Пусть себе! Приводить его в чувство времени нет.

— Да уж, плясать больше приятелю не придется. — Очнувшийся от столбняка Кривой, видно, решил посоревноваться с Красным в цинизме. — Бедный здоровяк. У нас на бойне, где я работал, быки были помельче. Вот и все… Так-то! Кто следующий? — Мерзавец повертел перепачканную от ручки до острия саблю.

— Ты. — Диого указал на одного из мулатов.

Тот посмотрел на страшное искалеченное тело, не пытаясь скрыть ужаса при виде обрубленных конечностей, из которых толчками вырывались длинные струи красной дымившейся крови. А потом, собрав в отчаянном рывке все свое мужество, бросился с поднятым мачете на Диого.

— Довольно! Больше ты, гад, никого не убьешь! — вынес бразилец свой приговор.

Бросок нежданного судьи был настолько непредвиденным, а порыв таким неукротимым, что ошарашенный Диого не успел прикрыться.

Вот сейчас тяжелый клинок в руке, чью силу удесятеряют ярость и отчаяние, опустится на шею кровожадного мучителя. Тот почувствовал близость гибели.

Он автоматически поднял правую руку, чтоб защитить лицо, и преуспел лишь отчасти.

Лезвие глубоко поранило руку и обрушилось на левое плечо, разрубив его до кости.

Мулат тут же замахнулся еще раз. Но черный атлет, не издав ни звука, не позвав на помощь, с ловкостью хищника уклонился от удара, обхватил руками тело противника и сжал его со страшной силой. Мгновение — и хребет мулата был сломан.

— Молод еще, дружочек! — холодно заметил ужасный негр, отшвыривая прочь бездыханное тело.

Вопль восторга встретил подвиг Диого, до тех пор зрители хранили гробовое молчание.

— Давайте, давайте! Вопите теперь, — с иронией тихонько пробормотал раненый. — Если б его затея удалась, вы бы меня на мелкие кусочки изрубили.

Потом как ни в чем не бывало, словно кровь не заливала рекой черную атласную кожу, головорез обратился к последнему мулату:

— Твой напарник оказался неумехой. А как ты поступишь?

— Постараюсь быть ловчее, — отважно ответил бразилец.

— Другими словами, если я прикажу тебе прикончить скотину, которая корчится и хрипит у наших ног, ты тоже попытаешься меня убить?

— Да!

— Ну что ж, ты сам вынес себе приговор. Что до прочих… — Диого повернулся к каторжникам. — После порки, легкого, в общем-то, наказания, я заставил вас разделаться с тем, кто был виноват больше других, исключительно для того, чтоб этот страшный урок пошел вам на пользу. Теперь я вас прощаю. Уверен, в будущем вы станете благоразумней. Ну а Геркулес, мы его подвесим за уцелевшую руку на манговом дереве. Быстрая смерть — слишком легкое для него избавление.

И вождь шепотом отдал какое-то приказание двум подручным. Они бросились бегом исполнять его.

Возвратились негры с двумя длинными крепкими веревками и корзиной, полной глины.

Этой глиной они быстро, толстым слоем, залепили культи Геркулеса и прикрыли сверху кусками брезента — получился своеобразный тампон, не дававший крови вытекать. Потом все вместе накрепко привязали к обрубкам.

Приговоренный мулат хладнокровно наблюдал за этими нарочито неторопливыми приготовлениями. А что будет с ним самим? Может, Диого хочет заставить его помучиться неизвестностью? Напрасно! Мулат — человек со стальными нервами, которого ничто не могло запугать.

Но тут негры грубо схватили его, связали по рукам и ногам и прикрутили к телу так и не пришедшего в сознание Геркулеса. Потом на уцелевшую руку искалеченного набросили петлю. Один из негров с обезьяньей ловкостью вскарабкался на манговое дерево, держа в зубах конец веревки, и перебросил его через самый толстый сук. Веревка свободно упала на землю.

Вождь подал последний сигнал, и полдюжины негров, извещенных заранее о том, чем должно закончиться жуткое представление, схватились за свободный конец, напрягшись так, что под кожей буграми обозначились мышцы.

— Ну!.. Тяни!.. — скомандовал Диого.

Два тела, одно умиравшего, другое — живого человека, тесно связанные, медленно вращаясь, начали подниматься, держась на одной обескровленной, мертвенно-бледной руке с конвульсивно скрюченной кистью, похожей на птичью лапу.

Задыхавшиеся, оцепеневшие от ужаса каторжники, преисполненные послушания, тупо наблюдали происходившее, мысленно твердя: «Зачем мы ввязались в заговор? Ведь можно было всего этого избежать!»