История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

Поччини начинает с того, что с клятвами и богохульствами упрекает меня в суровости, с которой я обошелся с ним в Англии, он говорит, что наступило время расплаты, и что моя жизнь — у него в руках. Ужасный эсклавонец-начальник, потому что второй имеет вид слуги, говорит мне, что нам следует мирно договориться, предлагает мне сесть, открывает бутылку и предлагает выпить. Я уклоняюсь от выпивки, Поччини, прохаживаясь в ярости по комнате, говорит, что я отказываюсь выпить, чтобы не платить за бутылку, я говорю, что он ошибается, и что я готов заплатить за нее, и сую правую руку в карман, чтобы достать из кошелька дукат, не доставая сам кошелек. Эсклавонец говорит, что я могу достать свой кошелек, не опасаясь, что его у меня украдут, потому что я имею дело с порядочными людьми. Я достаю кошелек и с трудом пытаюсь его раскрыть, потому что моя вторая рука на перевязи; эсклавонец берет у меня кошелек, Почини вырывает его у него из рук, говоря, что он принадлежит ему как частичное возмещение за все то, что я вынудил его потерять. Я смеюсь, говорю ему, что он волен так поступить, и поднимаюсь, чтобы уйти. Эсклавонец хочет, чтобы мы обнялись; я отвечаю, что это бесполезно, он достает свою саблю, и другой делает то же. Я решил было, что настал мой последний момент. Я их всех расцеловываю, и я удивлен, потому что они позволяют мне уйти. Я вернулся к себе, скорее мертвый, чем живой, не зная, что мне делать. Я бросился в кровать.

Глава X

Я получаю приказ покинуть Вену. Императрица его смягчает, но не отменяет. Завойский в Мюнхене. Мое пребывание в Аугсбурге. Гасконада в Луисбурге. Кёльнский газетчик. Мое прибытие в Экс-ла-Шапель.

Самая большая ошибка, которую может совершить человек при наказании мошенника, — это позволить ему остаться в живых после наказания, потому что следует быть уверенным, что наказанный мошенник способен думать только об отмщении, мошенническим же образом. Если бы у меня было хоть какое-нибудь оружие, я бы защищался, но убийцы изрубили бы меня в куски, захватив также и мои часы, мою табакерку и все, что у меня было, и правосудие ничего бы им не сделало, потому что они вынесли бы мое тело из дома. В восемь часов Кампиони пришел к моей кровати и был очень удивлен этой историей. Не подсмеиваясь над жалобами потерпевшего, как делают обычно все дураки, когда слышат, как кто-то жалуется на случившуюся с ним неприятность, он стал искать вместе со мной способов обрести справедливость и вернуть мой кошелек; но мы предвидели, что они все окажутся бесполезны, потому что мошенники могли все отрицать. Не было свидетелей, кроме убийц и женщины и девочки, несомненно бывших с ними в сговоре. Несмотря на это, я описал на следующий день всю историю этого дела, начиная с девочки, которая говорила латинскими стихами; затем я переписал это все набело, с намерением идти представить это шефу полиции или криминальному судье, как мне подсказал адвокат, к которому я зашел.

Я обедаю, и как раз в момент, когда я выхожу садиться в коляску, человек из полиции приказывает мне идти говорить с графом де Шротенбак, которого называют статхальтером. Я отвечаю, что скажу моему кучеру, куда надо ехать, и немедленно приду.

Я вхожу в комнату, где вижу стоящего толстого мужчину и в стороне еще нескольких, которые, как кажется, находятся там, чтобы исполнять его приказы. Когда он видит меня, он выставляет перед моими глазами часы и говорит мне посмотреть, который на них час.

— Я вижу восемь.

— Очень хорошо. Если завтра в это время вы будете здесь, я велю вывести вас из Вены силой.

— Почему вы даете мне такой приказ, несправедливей которого не бывает?

— Во-первых, я не должен давать вам отчета, и во-вторых, я могу вам сказать, что вы не получили бы этот приказ, если бы не нарушили законы Его Величества, запрещающие азартные игры и приговаривающие мошенников к общественным работам. Узнаете этот кошелек и эти карты?

Я не знаю, что это за карты, но узнаю мой кошелек, в котором должно было быть около четверти фунта золота, когда он был у меня, когда его у меня забрали. Дрожа от негодования, я отвечаю ему лишь тем, что передаю ему факты, изложенные мною на четырех страницах. Мучитель читает, затем принимается смеяться, говоря, что мой ум известен, что известно, кто я такой, почему меня выслали из Варшавы, и, наконец, вся история, которую я заставил его читать, согласно его мнению, не более чем набор измышлений, которые здравый смысл не приемлет, потому что они лишены всякого правдоподобия.

— Вы, наконец, уедете, — повторяет мне он, — в то время, что я вам обозначил, и я хочу сейчас знать, куда вы поедете.

— Я скажу вам это только тогда, когда решу уехать.

— Как? Вы смеете мне сказать, что вы не подчинитесь?

— Вы сами мне оставили эту возможность, сказав, что если я не уеду по доброй воле, вы заставите меня сделать это силой.

— Очень хорошо. Мне говорили, что у вас есть голова на плечах, но здесь она вам будет бесполезна. Я советую вам избегать неприятностей и уезжать.

— Прошу вас вернуть мне мою записку.

— Я ничего вам не верну. Идите.

Вот, мой дорогой читатель, один из ужасных моментов, что случались у меня в жизни, от которых я содрогаюсь всякий раз, когда о них вспоминаю. Только презренная любовь к жизни смогла помешать мне выхватить мою шпагу и вонзить ее в тело толстой свиньи статхальтера Вены, который так со мной обошелся.

Вернувшись к себе, я подумал пойти рассказать об этом принцу Кауниц, несмотря на то, что он меня не знает. Я иду туда, поднимаюсь, и лакей говорит мне подождать там, где я нахожусь. Он должен там пройти, чтобы идти обедать, в сопровождении своих приближенных. Было пять часов.

Я увидел, как появился принц, и заметил с ним г-на Поло Ренье, посла моей родины. Принц спрашивает меня, чего я желаю, и я рассказываю ему coram omnibus[36] громким голосом все мое дело.

— У меня есть приказ уезжать, монсеньор, но я не подчинюсь; я молю о помощи Ваше Высочество, чтобы иметь возможность припасть к ногам трона с моим справедливым возражением.

— Напишите прошение; я отправлю его императрице; но я советую вам просить только приостановить действие приказа, потому что вы вызовете лишь недовольство, сказав, что не подчинитесь.

— Но если милость промедлит, насилие между тем меня настигнет.

— Укройтесь у посла вашей страны.

— Увы, мой принц! У меня больше нет своей страны. Насилие законное, хотя и неконституционное, лишило меня прав гражданина и человека. Я венецианец и меня зовут Казанова.

Принц удивленно смотрит на посла, который со своим обычным смеющимся видом в течение десяти минут рассказывает ему эту историю.