История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

Это есть в природе вещей; женщина, исполненная чувства, полагает, что не может дать больше мужчине, который ее облагодетельствовал, как отдаться ему телом и душой. Я полагаю, что мужчина думает иначе; смысл в том, что мужчина создан, чтобы давать, а женщина — чтобы получать.

Назавтра, за час до нашего отъезда, посредник пришел нам сказать, что банкир, обманутый Шверином, отправил экспресс в Берлин с вопросом министру, не сочтет ли король дурным, что применят всю строгость закона к графу, чья семья вполне респектабельна и титулована.

— Вот, — воскликнула Кастель Бажак, — смертельный удар, которого Шверин всегда опасался. Это сделано как раз для него. Король оплатит, но он направится окончить свои дни в Шпандау. Почему не было проделано это четыре года назад!

Она выехала со мной, очень довольная и полная благодарности, когда я сказал ей, что у меня есть дом, где она будет жить вместе со мной, и что я сразу передам ее в руки хирурга, опытность которого мне известна. Она уверила меня, что это сам Шверин сделал ей этот подарок всего месяц назад в Франкфурте, и что он теперь еще сильнее болен, чем она, находясь при этом в тюрьме, где ему хуже, чем в аду, поскольку нет ни су ни сменной рубашки. До какого состояния может быть доведен человек. Эта мысль заставила меня дрожать.

В Дрездене мое появление с этой дамой породило большое изумление. Она не выглядела девочкой, как Матон, она была презентабельна, умела держать тон, имела вид скромный и импозантный; я дал ей имя графини де Блазэн, я представил ее моей матери и всем моим родственникам, я предоставил ей мою комнату, перейдя в такую же сзади, и заставил дать обет молчания хирурга, которому ее передал; он вынужден был мне сказать, что возвратил ее еще не вполне выздоровевшей от тяжелой болезни. Я водил ее с собой в театр, я развлекался, представляя ее важным персонам. Ее удручало то, что ей не пришлось подвергнуться серьезному лечению[32]. Две пинты в день освежающей «птисанны (ptysanne)» вернули ей совершенное здоровье. К концу ноября она почувствовала себя настолько хорошо, что сочла в состоянии пригласить меня с ней спать. Я мог ей верить, и я ее хотел. Это была наша свадьба, тайная для всех. Я получил в то же время письмо от посредника, который передавал нам, что обокраденному банкиру было все выплачено по приказу короля, и что граф был перевезен в Берлин под хорошим эскортом. Шесть недель спустя я узнал в Вене, когда уже не был вместе с Кастель Бажак, что король велел поместить его в Шпандау, где, если он еще не умер, он должен находиться до сих пор.

Наступило время, когда я должен был уплатить сотню дукатов красотке, в которую уже стал по настоящему влюблен, потому что она была столь же умна и нежна, как красива, и я ей об этом сказал. Честно и прямо я ей сказал, что мое сердце и мой разум требуют, чтобы я ехал в Португалию, и что я не могу туда ехать в сопровождении красивой женщины без риска потерять свою удачу, а кроме того, это путешествие, очень долгое и дорогостоящее, станет мне не по силам. Кастель Бажак имела столько доказательств моей нежности, что не могла поверить, чтобы я устал от нее, ни что я хочу от нее отделаться, чтобы жить с другой. Она сказала, что обязана мне всем, и что я ей не должен ничего; но что если я хочу довершить свои благодеяния, я должен дать ей средство вернуться в Монпелье. У нее там были родственники, она была уверена, что не будет там заброшенной, и надеялась вернуться еще к своему мужу. Я дал ей слово чести, что верну ее на родину.

Я покинул Дрезден вместе с ней в середине декабря, имея в своем распоряжении всего четыре сотни дукатов, потому что фортуна была мне неблагоприятна в банк фараон, и потому что моя поездка в Лейпциг, со всеми привходящими обстоятельствами, обошлась мне в три сотни дукатов. Я никак не ставил в известность о своих нуждах мою красавицу, я думал только о том, чтобы ничем ее не тревожить, и постоянно осыпал ее знаками своей нежности. Мы останавливались на четыре дня в Праге[33] и прибыли в Вену в день Рождества. Мы остановились в «Красном Быке», м-ль Блазэн, торговка модными товарами — в одной комнате, я — в другой, рядом с ней, что не помешало мне ложиться спать с ней. Не позднее чем назавтра, в восемь часов, появляются двое мужчин, заходят в комнату Блазэн в тот момент, когда я пью с ней кофе.

— Кто вы, мадам?

— Мое имя Блазэн.

— Кто этот месье?

— Спросите его сами.

— Что вы делаете в Вене?

— Пью кофе с молоком, как видите.

— Если месье не ваш муж, вы уедете отсюда в двадцать четыре часа.

— Месье только мой друг, и я уеду, когда мне будет удобно, по крайней мере, если меня не прогонят силой.

— Хорошо. Мы знаем, месье, что у вас есть другая комната, но это все равно.

Один из сбиров заходит в мою комнату, я следую за ним.

— Что вы хотите?

— Я смотрю на вашу постель, которая отнюдь не разобрана; вы спали с вашей знакомой.

— Какого черта! Я не спал ни один, ни с кем-то еще. Что значит этот шпионаж?

Он возвращается в комнату Блазэн, и они оба уходят, повторив ей приказ выехать в двадцать четыре часа. Я говорю Блазэн быстро одеваться и идти дать отчет обо всем происходящем послу Франции, продолжив ему говорить, что ее зовут Блазэн, что она не замужем, что она торговка, и что она ждет только первой оказии, чтобы ехать в Страсбург, оттуда — в Лион, а из Лиона — в Монпелье. В ожидании, пока она оденется, я иду нанять местную карету и местного лакея. Блазэн идет к послу, рассказывает ему все, как я ей сказал, и возвращается через час, говоря мне, что посол сказал успокоиться и выезжать только, когда ей будет удобно. Я одеваюсь, отвожу ее к мессе, затем с ней обедаю и, не собираясь выходить из-за плохой погоды, провожу весь день возле огня вместе с нею, которая решила занять место в карете, которая отправляется в Страсбург.

В восемь часов приходит хозяин и говорит, что ему отдан приказ дать ей комнату, не примыкающую к моей, и что он должен подчиниться. Она смеется и говорит, что она готова. Я спрашиваю, должна ли она также и ужинать в одиночестве, и он отвечает, что относительно этого ему не дано никаких указаний. На что я говорю, что иду ужинать вместе с ней. Карета в Страсбург отправляется 30-го, и сам хозяин берется заказать ей место. Но несмотря на эту бесславную полицию, я тем не менее ел и спал вместе с ней все четыре ночи, что она провела в Вене. Я изо всех сил пытался вручить ей пятьдесят луи, но она взяла только тридцать, заверив меня, что приедет еще в Монпелье с несколькими луи в кармане. Она написала мне из Страсбурга, и затем я больше ничего о ней не знал, пока не увидел ее сам в Монпелье, как расскажу об этом впоследствии.