5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

Лeрмит. В деле Кренкебиля?

Обаре. Разумеется. Если бы он стал сопоставлять противоречащие одно другому показания полицейского номер шестьдесят четыре и профессора Матье, он вступил бы на путь, приводящий только к сомнениям и неуверенности. Председатель Буриш обладает достаточно гибким юридическим умом, чтобы не ставить свои приговоры в зависимость от разума и науки, заключения которых бывают сплошь и рядом спорными.

Лeрмит. Значит, судья должен отказаться от выяснения истины?

Обаре. Да, но он не может отказаться от своих судейских обязанностей. По правде говоря, для председателя Буриша просто не существует никакого Бастьена Матра. Он знает только полицейского номер шестьдесят четыре. Человеку свойственно ошибаться, рассуждает он. Декарт и Гассенди, Клод Бернар и Пастер иной раз ошибались. Но полицейский номер шестьдесят четыре не ошибается. Это — номер. А номер не подвержен никаким заблуждениям.

Лeрмит. Рассуждение довольно занятное.

Обаре. Неопровержимое! Есть тут и еще одно соображение. Полицейский номер шестьдесят четыре является представителем государственной власти. У государства все мечи должны быть обращены в одну сторону. Если же направить один меч против другого…

Лeрмит.…то будет нарушен общественный порядок. Я понял.

Обаре. Наконец, если бы суд выносил приговоры против носителей власти, то кто бы стал их выполнять? Без жандармов судья был бы жалким мечтателем.

Входит Лемерль.

Лeмeрль. Обаре, вас ждут в четвертой камере… Как, заседание еще не возобновлялось?

Обаре. Нет.

Лeмeрль. И пристав еще не показывался?

Лeрмит. Простите, господин адвокат… Скажите, при неуплате подсудимым положенного штрафа продлевается тюремное заключение?

Лeмeрль. Да.

Лeрмит. В таком случае не будете ли вы любезны передать пятьдесят франков этому зеленщику?

Лeмeрль. Кренкебилю?

Лeрмит. Да, не говоря ему, откуда эти деньги.

Лeмeрль. Хорошо, передам.

Лeрмит. Но дело в том, что у меня только стофранковая бумажка.

Лемерль (ищет у себя в карманах). Посмотрю, может быть, у меня найдется… нет… три луидора… Ах, вот! Десять франков… Сорок и десять — пятьдесят. Пожалуйста.

Лeрмит. Благодарю вас.

Лемерль. Это я должен благодарить вас за моего подзащитного.

Доктор Матье (входя, Лемерлю). Скажите, пожалуйста, ведь это вы защищали Кренкебиля? Я вас ищу.

Лемерль. Да, господин… Доктор Давид Матье. Вы были нашим свидетелем в процессе Кренкебиля.

Доктор Матье. Не могли бы вы передать вашему клиенту эти пятьдесят франков для уплаты штрафа?

Лемерль. С большим удовольствием. Но я уже получил пятьдесят франков для той же цели от господина… (Указывает на Лермита.)

Доктор Матье. Ах, так…

Доктор Матье и Лермит обмениваются поклонами. Пауза.

Лемерль (держа в одной руке деньги, полученные от Лермита, в другой пятьдесят франков доктора Матье). Как же мне теперь быть, господа?

Доктор Матье. Что ж… Пятьдесят франков для уплаты штрафа.

Лeрмит. Да, а другие пятьдесят передайте ему при выходе из тюрьмы.

Лемерль. Превосходно! Я так и сделаю, будьте спокойны…

Он раскланивается и выходит. Небольшая пауза. Доктор Матье и Лермит приветливо кланяются друг другу. Матье направляется к выходу, за ним на расстоянии нескольких шагов идет Лермит. Оба говорят одновременно, протягивая друг другу руки: «Позвольте…» Они улыбаются и сердечно, хотя не без грусти, обмениваются рукопожатием. Доктор Матье выходит.

Пристав (объявляет). Суд идет!

Лeрмит. Начинается все сначала.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Торговец каштанами. Каштаны! Каштаны! Горячие каштаны!.. (Отпускает мальчишке на одно су каштанов.)

Кренкебиль (шумно споря, выходит из лавки виноторговца). Как! В чем дело?! За то, что я попросил стаканчик вина в долг?.. Можно ли из-за этого обращаться со мной как с мошенником!

Торговец каштанами. А ты знаешь картинку: «Кредит умер, — его убили неплательщики»?[149]

Кренкебиль. Скажите на милость, неужто ему так трудно отпустить мне стаканчик в долг? Мало он меня обворовывал, когда у меня водились деньжата? Вор — вот он кто! Вор!.. Так в глаза ему и скажу.

Торговец каштанами. Сам из тюрьмы только вышел, а людей обзывает ворами!

Альфонс (подросток лет двенадцати, выходит из винной лавки и спрашивает Кренкебиля нарочито вежливо). Скажите, сударь, правда ли, что в кутузке живется совсем не плохо?

Кренкебиль. Ах ты, сопляк!.. (Дает Альфонсу пинка; тот убегает, хныча.) Отца твоего — вот кого бы упечь в кутузку, а он наживается тут, продавая людям отраву!

Виноторговец (за ним его сын). Проучил бы я вас ужо, кабы не ваша седина, — знали бы, как бить моего сына. (Сыну.) Ступай домой, мерзавец!

Оба уходят.

Кренкебиль (торговцу каштанами). Каково! Подумать только…

Торговец каштанами. Чего ж ты хочешь? Он прав: нельзя бить чужих детей и попрекать отцом, которого они сами себе не выбирали… За два месяца, как ты оттуда вышел, ты сильно изменился, старина Кренкебиль, — со всеми ссоришься да ругаешься. Это бы еще не беда. Но ты ни на что, кроме выпивки, стал теперь не годен.

Кренкебиль. Сроду я не бывал гулякой, да ведь требуется иной раз пропустить стаканчик — понабраться сил, освежиться… Право, здесь вот, внутри, так у меня и горит. А выпьешь — и полегчает малость.

Торговец каштанами. И это бы еще не беда, но ты разленился, лодырничаешь. Коли человек дошел до такой жизни, можно сказать, что он валяется на земле, а подняться не в силах. Все проходящие топчут его ногами.

Кренкебиль. Что правда, то правда: нет во мне былой бодрости. Пришел мне каюк. Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. А потом после дела моего в суде и характер у меня переменился. Словно другим человеком я стал, ей-богу! Что тут прикажешь делать?.. Они меня арестовали за то, что я крикнул «Смерть коровам». А это неправда, я не кричал. Почтенный доктор один, с орденом, то же самое им говорил. Да они и слушать не хотели. Судьи-то, положим, люди вежливые, грубого словечка не скажут, только вот мудрено столковаться с ними. Дали они мне пятьдесят франков, а тележку мою угнали невесть куда, две недели потратил, покуда ее отыскал. Чудно как-то все получилось. Ей-богу, словно в театре я побывал!

Торговец каштанами. Они дали тебе пятьдесят франков? Вот это новости, раньше так не делали.

Кренкебиль. Врать не буду: они мне дали пятьдесят франков прямо из рук в руки. Да потом и тюрьма — заведение приличное. Ничего плохого про нее не скажешь. Порядок везде, чистота. На полу хоть ешь. Только выйдешь когда оттуда — работать уже не сможешь, не заработаешь больше ни одного су. Все показывают тебе спину.

Торговец каштанами. Я тебе, знаешь, что скажу: перемени квартал.

Кренкебиль. Вот и госпожа Байяр, башмачница, воротит рожу, когда я прохожу мимо. Задирает нос передо мной, а ведь из-за нее меня тогда и забрали. Всего хуже, что она мне так и осталась должна четырнадцать су. Я сейчас хотел было их с нее потребовать, да она занята с покупательницей. Что ж, подождем, а свое возьмем!

Торговец каштанами. Ты куда это?

Кренкебиль. К госпоже Байяр, потолковать о деле.

Торговец каштанами. Только смотри, веди себя потише.

Кренкебиль. А что — разве я не имею права требовать у нее свои четырнадцать су? Мне они нужны до зарезу, уж не ты ли мне дашь их? Если дашь, так и скажи.

Торговец каштанами. Нет, я никак не могу, хозяйка глаза мне выцарапает. Я и так довольно передавал тебе за два последних месяца: каждый раз по двадцать, а то и по сорок су.

Кренкебиль. Не подыхать же мне, как собаке! У меня — ни гроша в кармане.

Торговец каштанами (снова подзывая его к себе). Кренкебиль! Знаешь, что тебе надо сделать?

Кренкебиль. Что?

Торговец каштанами. Тебе надо переменить квартал.