5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

Председатель отрицательно качает головой.

Допустим, даже, что Кренкебиль крикнул «Смерть коровам»; надо еще уяснить себе, носит ли этот возглас в его устах характер преступления. Господа! При правонарушениях бывает достаточно установить самый факт правонарушения, независимо от того, имелся или нет у правонарушителя злой умысел.

В зале слышен гул разговоров.

Но здесь речь идет об уголовном праве, строгом и точном. Преступное намерение — вот что подлежит преследованию прокурорского надзора, вот что караете вы, господа! В суде исправительной полиции намерение становится существенным элементом преступления. И перед нами встает вопрос: имелось ли в данном случае преступное намерение? Нет, господа, его не было.

Шум возрастает.

Пристав. Соблюдайте тишину.

Лeмeрль. Кренкебиль — незаконнорожденный сын уличной торговки, погибшей от разврата и пьянства. Он…

Чей-то голос. Вот-те на! Он позорит теперь. его мать!

Лeмeрль.…наследственный алкоголик… Умственно ограниченный от природы и лишенный какой бы то ни было культуры, он живет одними инстинктами. И, позвольте вам заметить, инстинкты эти, в сущности, вовсе не так уж плохи, но они грубы и примитивны. Душа его как бы заключена в непроницаемую оболочку. Он не понимает как следует ни того, что ему говорят, ни того, что говорит он сам. Слова имеют для него лишь смутный, рудиментарный смысл. Он принадлежит к тем жалким существам, которых столь мрачными красками изобразила кисть Лабрюйера[148], — к людям, которые живут и ходят так низко пригнувшись к земле, что их можно издали принять за животных. Вот он перед вами, отупевший за шестьдесят лет нищенского существования. Господа! Вы признаете, что он — невменяем. (Садится.)

Председатель. Суд удаляется на совещание.

Шум. Два члена суда наклоняются к председателю, который им что-то шепчет.

Кренкебиль (своему адвокату). Видно, вы долго обучались, что можете говорить так много без передышки. Говорите-то вы хорошо, да уж больно скоро, понять нельзя. Ну, да ладно — хоть я не разобрал, о чем вы там говорили, я все же благодарен вам, только…

Пристав. Соблюдайте тишину!

Кренкебиль. Как заорет этот малый, так меня словно по животу ударят… Только надо было бы еще им сказать, что я никому ничего не должен. Ведь это сущая правда! Я — человек аккуратный, знаю счет каждому су. Да, может, вы и говорили, но я не дослышал… А потом надо было спросить, куда они девали мою тележку.

Лeмeрль. Ведите себя спокойно, это в ваших интересах.

Кренкебиль. Это что же — они там сейчас приговор мой высиживают? Ну и волынка… Ох, боже ты мой!..

Пристав. Соблюдайте тишину!

В зале водворяется тишина.

Председатель (войдя, оглашает приговор, написанный на разных бумажках — на извещениях о смерти, о браках, на проспектах торговых фирм и т. д.). Рассмотрев, в соответствии с законами, настоящее дело…

Голос из публики (прерывает внезапно тишину). Оправдали!..

Председатель (бросив уничтожающий взгляд).…и принимая во внимание, что из приложенных к делу документов и свидетельских показаний, заслушанных на заседании, следует, что двадцать пятого июля сего года, в день своего ареста, Кренкебиль Жером оказался виновен…

Из глубины зала поднимается глухой и грозный ропот; председатель пресекает его разящим как меч взглядом и продолжает чтение в наступившей снова тишине.

… в нанесении оскорбления представителю государственной власти при исполнении им служебных обязанностей, преступлении, предусмотренном статьей двести двадцать четвертой уголовного кодекса, суд исправительной полиции, применив означенную статью, приговорил Кренкебиля Жерома к пятнадцати дням тюремного заключения и пятидесяти франкам штрафа… Объявляется перерыв.

В зале невообразимый шум.

Невнятные голоса. Круто с ним поступили… Никак не ожидал этого… Да, приговор довольно жесткий.

Кренкебиль (к конвойному). Так я, стало быть, осужден?

Суд удаляется.

Когда конвой собирается увести Кренкебиля, Лемерль, который приводит в порядок бумаги, документы и пр., делает знак, что хочет поговорить с подсудимым.

Кренкебиль. Служивый!.. Служивый!.. Эй ты, служивый! Кто бы сказал мне полмесяца тому назад, что со мною этакое случится… Господа эти вежливые, надо правду сказать, слова грубого не промолвят. Мудрено только столковаться с ними. Не поспеть никак. Они-то, может, и не виноваты, только никак не поспеть, верно я говорю? Что же ты мне не отвечаешь? С собакой — и то разговаривают! Что ж ты молчишь? Боишься рот раскрыть — верно, изо рта воняет?

Лeмeрль. Ну, друг мой… Нам не приходится особенно жаловаться. Могло быть хуже.

Кренкебиль. Все может быть, все может быть…

Лeмeрль. Больше ничего нельзя было сделать… Ведь вы не послушались моих советов. Ваша тактика запирательства оказалась на редкость неудачной. Лучше было бы вам сознаться.

Кренкебиль. Уж, конечно, сынок, чего бы лучше. Только в чем было мне сознаваться? (В раздумье.) А все ж неладное что-то со мной творится.

Лeмeрль. Не будем преувеличивать. Такие случаи, как ваш, не редки, далеко не редки!.. Ну, не падайте духом.

Кренкебиль (которого уводит конвой, оборачивается и говорит). А вы не можете сказать, куда они девали мою тележку?

Обарe (Лермиту). Что ты здесь делаешь?

Лeрмит. Заканчиваю набросок. Во время заседания мне приходится рисовать, держа бумагу на дне шляпы. Это ведь не очень удобно… А сейчас я уточняю некоторые детали…

Обарe. Ты изобразил здесь председателя Буриша?

Лeрмит. Так это Буриш — тот, кто выносил приговор уличному зеленщику?

Обарe. Да, его фамилия Буриш.

Лeрмит. Посмотри, кажется вышло неплохо.

Лемерль (приставу). Ламперьер, вы не знаете, отложено дело Гупи в третьей камере?

Пристав. Нет, оно слушается.

Лемерль. Черт возьми, надо бежать!.. Я вернусь сюда к возобновлению заседания. Надо попросить председателя Буриша отложить одно дело.

Лeрмит (робко и неловко, шаря у себя в кармане, окликает Лемерля, который его не слышит и уходит). Господин Лемерль… Мне надо вам сказать два слова… Ах! Он уже ушел.

Обаре. После перерыва он сюда вернется. О чем может быть у тебя разговор с этой пташкой?

Лeрмит. Ни о чем… Я так… Согласись, дружище, что приговор по делу этого зеленщика все-таки чересчур суров.

Обаре. По делу Кренкебиля? Пожалуй, да. Но нельзя сказать, чтоб он был исключительно суров… (Рассматривая рисунок.) По этому наброску ты, вероятно, сделаешь небольшую картину?

Лeрмит. Да, на сцены в суде теперь хороший спрос. Утром я продал двух адвокатов за сотню франков; эта сотня у меня в кармане.

Обаре. И незачем ее извлекать оттуда…

Лeрмит. Что там ни говори, Обаре, а суд признал этого беднягу виновным без доказательств…

Обаре. Как без доказательств?

Лeрмит. Вопреки показаниям профессора Давида Матье, на основании только слов полицейского — это выше моего разумения, просто не могу понять…

Обаре. А ведь понять совсем не трудно.

Лeрмит. Как? Беспристрастному свидетельству заслуженного, высококультурного человека предпочесть нечленораздельное мычание тупого, упрямого неуча? Доверять какому-то ослу больше, чем ученому, — и ты, ты находишь это естественным? Да ведь это чудовищно! Председатель Буриш — мрачный и злой шутник после этого!

Обаре. Не скажи, Лермит, не скажи. Председатель Буриш — почтенный судейский чиновник, лишний раз доказавший нам тонкость своего юридического мышления.

Лeрмит. В деле Кренкебиля?

Обаре. Разумеется. Если бы он стал сопоставлять противоречащие одно другому показания полицейского номер шестьдесят четыре и профессора Матье, он вступил бы на путь, приводящий только к сомнениям и неуверенности. Председатель Буриш обладает достаточно гибким юридическим умом, чтобы не ставить свои приговоры в зависимость от разума и науки, заключения которых бывают сплошь и рядом спорными.