Слёзы Шороша - Братья Бри

– Семимес?

– Спрашивай. Ведь для этого ты окликнул меня, – на ходу, не оборачиваясь, сказал Семимес.

– Об этом нетрудно догадаться. А вот скажи-ка, о чём именно я хочу тебя спросить.

– О лучезарном слузи, – не раздумывая, ответил Семимес.

– Точно! Как ты догадался, проводник?

– Особое чутьё, – ответил за проводника Дэниел.

– Не чутьё, а уши и глаза. Ну, слушайте, а то я было начал, да прелестная Лэоэли меня с пути сбила.

– Видно, она и в самом деле так прелестна, коль такого упрямого проводника с пути сбила, – сказал Дэниел.

– Видно, видно. Увидишь ещё, Дэн. И сам решишь, так ли она прелестна… чтобы ещё раз захотеть увидеть её. Ну, слушайте. Слузи, как и все деревья, держат листву триста двадцать дней, а в Новосветную Ночь разом сбрасывают её, чтобы уступить место зачаткам новой. И лишь редкие слузи поступают по-другому. За семь-восемь дней до Новосветной Ночи они сбрасывают не листочки, а лишь их зелёный цвет, который спархивает сотнями теней во мраке и растворяется в воздухе. Листочки становятся словно хрустальными. Так слузи открываются. Это ты хотел узнать, Мэт?

– Точно, Семимес.

– «Откроется?!» – Семимес передразнил недавнее удивление Мэтью.

– Точно, Семимес.

– Слузи открываются, а свет одевает их в праздничные наряды. Только на седьмой-восьмой день после прихода Нового Света лучезарные слузи сбрасывают свои хрустальные листочки… Но в конце следующего года моё слузи уже не станет лучезарным. Может быть, больше никогда не станет. Оно будет таким, каким было прежде, каким я повстречал его три года назад… Никто никогда не видел, чтобы одно слузи открылось дважды.

«Дорога до Дорлифа не так коротка, чтобы хоть одно сомнение не закралось в твою душу, если она такой же неисправимый завсегдатай перепутья, как брюхо Спапса – „Парящего Ферлинга“… Друзья, один из которых недавно изрёк это, шли по той самой дороге от лучезарного слузи-дерева к Дорлифу: сначала через заросли летрика, окружавшие слузи, потом по извилистому коридору, который среди густолесья различал лишь Семимес, и только потом – по тропинке, которая не оставляла сомнений в том, что её протоптали человеческие ноги.

Семимес шёл скоро, отчуждённо, то ли сопя, то ли шепча что-то себе под нос, и в этом свистяще-шипящем шлейфе то и дело слышались „с-с“ и „ф-ф“, „ф-ф“ и „с-с“, будто шлейф этот цепляли ветки, растягивали его и упускали. И в этом „с-с“ и „ф-ф“, „ф-ф“ и „с-с“ было что-то знакомое Дэниелу и Мэтью.

– Суфус и Сэфэси. Не простых людей ведёшь ты нынче в Дорлиф, Семимес. Суфус и Сэфэси. Эти славные имена, едва коснувшись ушей одного из пришлых, кои увязались за тобой, тут же оказались в его кошеле. Будто ненароком попадает в него всё лучшее, всё самое правильное. Слеза… вопреки желанию его деда, его покойного деда, покоится в этом самом сокрывалище правильностей. Покойно ли Ей там, коли пришлые сами не ведают, куда и зачем идут? Или ведают?.. Слово… от которого зависят судьбы многих, соскочило не с его языка (того звали… Нэтэн, а не Дэнэд… и, уж точно, не Дэниел), а упало в его… карман. Одна правильность покоится в его кошеле, другая правильность покоится в его кармане – какая разница?.. большой разницы тут нет… И вот Суфус и Сэфэси. Как он: „Суфус и Сэфэси… В этом что-то есть“. Известное дело, что-то есть. Известное дело, что-то правильное есть, очень правильное. Как он: „Такая мысль пришла мне в голову… боюсь сказать: вдруг в этом есть что-то неправильное…“ Суфус и Сэфэси… Если бы неправильное, не подбирался бы так ловко. Если бы неправильное, не упрятывал бы в своё сокрывалище. Как он: „Суфус и Сэфэси… Я бы назвал Её так… Не знаю почему“. Всё ты знаешь, парень. А второй-то пришлый… Как он ему: „Бр…“, „Бр…“ Не помню, что точно гаркнул он ему, да так весь и просиял: смекнул, где что лежать должно. Есть у тебя чутьё, парень… Суфус и Сэфэси… Не простых людей ведёшь ты нынче в Дорлиф, Семимес. Как бы не попали в их сокрывалище все твои правильности, все, которые ты так любишь. Как бы не отняли они у тебя всю твою славу.

Вдруг Семимеса обожгло это ниоткуда взявшееся слово, это нелепое слово.

– О! Что ты?! Что ты несёшь, Семимес?! Очнись! Очнись! Какие твои правильности?! Какая ещё твоя слава?! Давно ли ты бежал прочь от Зеркальной Заводи? Ты сбоку! Сбоку! Ты корявый!.. Правильности для правильных – не для корявых! Наряженное слузи – для правильных, на площади! Для тебя – твоё слузи, в лесной глуши! Ты сбоку!.. Суфус и Сэфэси… Почему ты… почему ты, Семимес, не сказал, что у Слезы должно быть имя? Ведь это так правильно. Ведь у тебя есть имя – Семимес, сын Малама. Ты корявый, корявый!.. Суфус и Сэфэси… Суфус и Сэфэси… Что ты мечешься, коря… Что ты мечешься, Семимес?! Не надо! Не кусай себя больнее кусай-травы! Пришлый ничего не придумал. Это ты произнёс: Суфус и Сэфэси. Он лишь ухватил… похожесть. Он лишь ухватил похожесть одной красоты на другую, похожесть красоты перелива Слезы на красоту перелива этих двух имён – Суфус и Сэфэси… Но у другой Слезы может быть не кожаный домик, вовсе не кожаный, а бархатный, из лилового бархата. У другой Слезы может быть другой перелив. Красота Её перелива может быть похожа на красоту перелива другого имени. Надо только ухватить эту похожесть, как это сделал пришлый. И тогда одна красота дополнит другую… или скажет про другую… ведь имя говорит и звуком ласкает слух, а перелив Слезы ласкает взор. Надо только ухватить… Суфус и Сэфэси… Где ухватить… где услышать это бархатное имя?.. Что за слово прошмыгнуло среди прочих твоих слов, Семимес? Ты было ухватил его и… и что?.. и сам испугался его… Вспомнил! С-с… Не бойся, Семимес! Не бойся – скажи его! С-слава. Что ты?! Что ты, Семимес?! Ты сбоку, сбоку! Какая у корявого слава?! Суфус и Сэфэси… Слава… Суфус и Сэфэси – имя Слезы пришлого. Слава… как имя… как имя имени. Был… Семимес корявый – стал… Семимес Славный. Где? Где ухватить это имя?.. Ухватить… Ухватить… Суфус и Сэфэси… О!.. Если бы Семимес…

Вдруг воздух прорезал знакомый скрип:

– О!.. Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что не станешь другим, если не станешь другим.

Никто не знал, выпустил ли Семимес на волю очередную очень правильную мысль, очнувшись и вспомнив о своих друзьях, или ей стало так тесно и душно среди других его измышлений, что она сама вырвалась из их объятий. На этот раз, услышав подсказку интуиции, Мэтью и Дэниел не перекинулись взглядами. Сделай они это, они тут же покатились бы со смеху (потому что увидели бы в глазах друг друга сильное желание покатиться со смеху) и этим не на шутку обидели бы своего проводника. Сделай они это, они бы не только обидели своего проводника, они бы нажили врага, на время или навсегда, так сильны были его переживания, так страстны были его сомнения. Но что-то удержало их от этого. Каждый из двоих постарался отвлечься от этой душещипательной аксиомы, как мог. А через несколько мгновений, на их счастье, перед ними нарисовался не однажды виденный в прошлой жизни просвет – конец леса. Лес Садорн вот-вот останется позади… Ещё немного – и останется позади… А впереди?..

Глава шестая

Дорлиф

…Путники стояли, устремив взоры вдаль. Впереди были луга и холмы. И на всём зримо ощущалась власть неба. Ощущалась в каждый приходящий момент времени. Зелень лугов и холмов чутко откликалась на спокойную игру зелёных небесных волн. Зелень лугов и холмов волновалась: она наливалась краской, бледнела, переливалась, она то накатывалась на лес, и тогда Дэниелу и Мэтью казалось, что она накроет и их, то отступала до самого горизонта. Небо, словно неуёмный художник, у которого была лишь одна краска, всё мучило и мучило свои холмы и луга, доводя своё творение до призрачного конца, до совершенства…

– Семимес, – обратился Дэниел к проводнику, – посмотри на нас.

Семимес уставился на Дэниела.

– Ничего не потерял, Дэн? – строго спросил он.

– Да нет, нет, я не потерял то, о чём ты подумал. Я о другом. Посмотри на нас. Просто посмотри.

– Вижу, что ты Дэнэд, а ты Мэтэм. В чём же хитрость?

– Ты уже понял, что мы издалека. В этом и хитрость.

– Очень издалека.

– Очень издалека, Семимес, – подтвердил Мэтью.

Дэниел продолжил:

– Мы, похоже, докучаем тебе своими вопросами. Но, понимаешь…

– Остановись, Дэнэд. И ты, Мэтэм, не повторяй глупостей за своим другом.

Наступило молчание. Оно длилось недолго: Семимес не дал ему превратиться в недосказанность.

– Вот что я вам скажу, друзья мои: изводят те вопросы, которые задаёшь себе сам и ответами на которые ни с кем не делишься… если даже находишь их. Задавай смело свой вопрос, Дэн.

Никто не знал, проглотило ли короткое молчание вопрос, который Дэниел предварил осторожным вступлением, или он вернулся именно к нему: